Часть первая Весна, 9 г. до н. э. Германская граница Глава 1 Сидя верхом на гнедой лошади, Арминий наблюдал за тем, как восемь кавалерийских турм галопом носятся по плацу рядом с укрепленным лагерем Ара Убиорум. Стояло прекрасное утро, прохладное и ясное. Последние следы зимы исчезли, и окружающий пейзаж был похож на огромное зеленое покрывало. В небе носились жаворонки, однако их прелестное пение заглушали громкий топот копыт по утрамбованной земле и зычные команды младших офицеров Арминия. Подобно его воинам, он был одет одновременно и как римлянин, и как германец: кольчуга легионера и посеребренный кавалерийский шлем резко контрастировали с шерстяным германским плащом, рубахой, штанами и башмаками. На переброшенной через плечо перевязи, инкрустированной золотом, висела тонкой работы спата – длинный кавалерийский меч. Арминий находился в самом расцвете лет – рослый, сильный, крепкий телом, с серыми пытливыми глазами, черными волосами и такой же черной густой бородой. Пять сотен его воинов-херусков составляли алу – кавалерийскую часть, приданную Семнадцатому легиону. Они служили разведчиками-дозорными и обеспечивали фланговое прикрытие легиона на марше, однако могли действовать и в бою, что требовало регулярной верховой подготовки. Вот и сейчас он наблюдал за тем, как его воины отрабатывают маневры. Он видел это бесчисленное количество раз и отлично знал каждое их движение. Его прекрасно обученные наездники почти не совершали ошибок, и он задумался о своем. Вчера у него состоялся интересный разговор с вождем в одной деревне на том берегу Ренуса. Его собеседник громко жаловался на новый имперский налог. С подобными проявлениями недовольства Арминий сталкивался уже не впервые. Здесь, в Галлии, единственными германцами были ауксиларии[2] легионов, получавшие хорошее жалованье и потому довольные своей судьбой. На другом берегу реки, среди местных племен, дела обстояли совершенно иным образом. Наместник Вар и его окружение пока не замечают этого недовольства, подумал Арминий. По их мнению, романизация Германии идет полным ходом. На огромной территории длиной в триста миль и шириной в сто пятьдесят разбросаны многочисленные военные лагеря, как постоянные, так и временные. Примерно половина племен провинции стали союзниками Рима или заключили с ним договоры. Если не считать несколько незначительных стычек, на этих землях вот уже несколько лет царил мир. Инженерные работы, проводимые легионами каждое лето, означали, что протяженность мощеных дорог неуклонно растет. Одно поселение, Понс Лаугона, вскоре станет первым настоящим римским городом к востоку от Ренуса – с форумом, административными зданиями и канализацией. Другие поселения были готовы последовать этому примеру. Даже в деревнях стало привычным иметь постоянный рынок. Имперский закон властно проникал в племенное общество. Магистраты из Ара Убиорум и других лагерей к западу от Ренуса теперь постоянно переправлялись через реку, чтобы разрешать земельные споры и другие правовые вопросы. Эти изменения в укладе жизни племен вызывали яростное недовольство у многих, подумал Арминий, однако другие были вполне довольны: у людей завелись деньги, а с ними пришел достаток. Легионерам в больших количествах требовались еда, питье и одежда. Крестьяне, жившие возле лагерей, могли продавать скот, зерно и овощи, шерсть и кожу; их жены – торговать одеждой и, если желали, даже собственными волосами. Воинов, взятых в плен в столкновениях с другими племенами, можно было продавать в рабство. Выгодным делом была также торговля дикими животными. На них был спрос в военных лагерях, где их травили в амфитеатрах на потеху легионерам. Все это приносило немалые деньги. Молодые мужчины могли поступить на службу в римскую армию и тем самым избежать тягот жизни земледельца или скотовода. Предприимчивые местные жители открывали по соседству с военными лагерями таверны и харчевни или находили себе там работу. Да, находиться в составе империи выгодно, вынужден был признать Арминий, но и цена была высока. Во-первых, над всеми стоял абсолютный властитель, так называемый император, Август, перед которым надлежало трепетать, которого нужно было почитать почти как бога. У германских племен имелись свои вожди, но отношение к ним было иное, нежели к Августу. Их уважали, подумал Арминий. Боялись? Может быть. Почитали? Возможно. Любили? Как знать. Но ставили ли их выше остальных? Никогда. Вождь, который держал себя так, будто он лучше и выше других, не смог бы долго оставаться главой племени. Воины следовали за ним из уважения, но если по какой-то причине их мнение о нем менялось, они уходили от него и начинали поддерживать другого вождя. Будучи вождем херусков, Арминий всегда помнил о том, что ему нужна поддержка народа. Тем более что он долгие годы провел вдали от дома, неся службу в легионах. Второй ценой за нахождение в составе империи – при этой мысли губы Арминия скривились – были проклятые подати. Этим летом впервые состоится сбор налогов на той стороне Ренуса. Пока имперские чиновники будут собирать деньги или товары, которые пойдут в зачет налога, гарантией всему этому будет лишь близкое присутствие легионов. Вождь, который откровенничал с Арминием по той причине, что тот тоже германец, кипел от возмущения. «Это сущий грабеж! Да, я могу его заплатить, но где мои люди найдут столько товаров на ту сумму, которую от нас требуют? Да и зачем мы должны платить?» Арминий был вынужден произнести избитые фразы о том, что налоги-де идут на обеспечение мира и безопасности, что это выгодно всем, но в глубине души понимал, что кривит душой и говорит неправду. Похоже, вождь почувствовал его неискренность. Этот кабальный налог распространялся не только на племена, жившие в пограничной полосе шириной тридцать миль к востоку от Ренуса, но на всех, кто оказался под сенью крыл Рима. Племена, жившие дальше, нередко посылали своих сыновей служить в легионы, да и вообще понемногу привыкали к другим сторонам имперской жизни. Но одно дело привыкать и перенимать, и совсем другое – платить непосильные подати, подумал Арминий. Внезапно, воспламеняя все его существо, в нем проснулся застарелый гнев. Из задумчивости его вывел топот копыт. Он вновь переключил внимание на кавалеристов. Те раз за разом отрабатывали приемы верховой езды. Сомкнув ряды так называемым копьем, призванным рассечь вражеский строй, они скакали на груду тренировочного снаряжения. Их следующий маневр, в виде перевернутой буквы V, имел ту же цель, но был рассчитан на застигнутого врасплох противника, у которого не было времени сомкнуть ряды. Третий прием был самым простым – всадники скакали плотной прямой линией, почти соприкасаясь друг с другом лодыжками. Пока они наступали, находившийся в их гуще трубач во всю мощь легких подул в свой инструмент. БУУУУУУ! БУУУУУУ! БУУУУУУ! Эта самая простая атака на пехоту противника срабатывала почти каждый раз. То ли из дерзости, то ли из желания произвести на него впечатление, то ли по недосмотру командующего офицера, но его всадники пронеслись всего в сотне шагов от когорты тренирующихся на плацу легионеров. Римляне, конечно, знали, что это кавалеристы-ауксиларии, однако это не помешало им отпрянуть от летевших на полном скаку всадников. Сердитые окрики центурионов, как в адрес всадников, так и своих пехотинцев, быстро заставили солдат восстановить строй и возобновить строевую подготовку, однако эффект этого маневра был очевиден, равно как и раздражение, который он вызвал у офицеров легиона. Маневр сработал, с удовлетворением подумал Арминий, потому что был и впрямь устрашающим. Многие из его воинов были в посеребренных кавалерийских шлемах, не столь богато украшенных, как у него, но похожих. Забрало имело человеческие черты, передающие внешность владельца шлема. Как и сам шлем, «лицо» покрывал тонкий слой серебра. Одна беда – при опущенном забрале поле обзора резко сужалось. Такое могли позволить себе только самые опытные кавалеристы. И все же эффект такой маски, придававшей ее обладателю сходство со сверхъестественным существом, того стоит. Массированная атака хотя бы с несколькими всадниками в таких масках, да еще сопровождаемая ревом труб пронзала копьями ужаса сердца даже самых храбрых из врагов. Богатый боевой опыт Арминия позволял применять самую разную тактику. Он знал, чем хороша каждая и какую именно выбрать в тот или иной момент. Кавалерия была важной частью мощной военной машины Рима, прикрывая с флангов шеренги вооруженных легионеров. Серые глаза Арминия вновь скользнули по центурии, которую только что напугали его всадники. Он так и не научился воспринимать римлян как союзников. Так было с самого первого дня, когда восемь лет назад Арминий стал служить в имперской армии. И все же военные кампании и битвы, в которых он принимал участие на стороне Рима, не прошли даром. У него имелось здоровое уважение к римским солдатам и офицерам. Их храбрости, дисциплине и стойкости можно было только позавидовать. Не раз Арминия и его людей спасала взаимовыручка и дух боевого товарищества, царившие в легионах. Он переносил тяготы долгих маршей, напивался вместе с офицерами, а с некоторыми из них даже ходил к девкам. Его верность империи снискала ему сначала римское гражданство, а позже и статус всадника, низший ранг римской аристократии. И все же, несмотря на боевой опыт и почести, Арминий по-прежнему ощущал себя чужаком. В первую очередь потому, что он все еще с гордостью считал себя германцем. Не способствовало тому и свойственное римлянам высокомерие. Несмотря на его нынешнее высокое положение, в глазах многих он по-прежнему оставался варваром, дикарем в звериных шкурах. Он и его воины были вполне хороши, чтобы сражаться – и умирать – во славу Рима, но считать их равными? Нет уж, увольте. С этим было трудно мириться в течение тех лет, которые Арминий отдал служению империи в разных ее уголках, но в последние месяцы близость к родным местам еще сильнее обострила в нем уязвленные чувства. Всего в двух милях отсюда, на восточном берегу Ренуса, начинались племенные земли узипетов. Его собственный народ, херуски, жили дальше, и все же Арминий ощущал большее родство с узипетами, чем с римлянами. Он придерживался тех же ценностей, говорил на схожем языке, почитал тех же богов. Арминий помнил ту давнюю ночь в священной роще, когда по его спине стекали струйки пота. Когда легионы перешли реку, чтобы покарать восставшие против власти Рима племена, они убивали не даков, не иллирийцев или фракийцев. Они убивали германцев. Таких, как он. Таких, как его воины. Таких, как его давно погибшие кузены и их мать, его родная тетка. Эти люди имели право жить свободно – так, как у них заведено. «Зачем им становиться подданными Августа, живущего в сотнях миль от них, в далеком Риме? – спрашивал себя Арминий. – Зачем это нужно мне?» С той ночи, когда он стоял в роще рядом с отцом, прошло двадцать лет. Но слова той клятвы были живы в его памяти, как будто он только что произнес их. «Я навсегда запомню эту ночь, – пообещал он себе тогда. – Однажды, Донар тому свидетель, я преподам римлянам урок, который они никогда не забудут. Я, Эрмин из племени херусков, клянусь в этом». Он поднял глаза к голубому небосводу, украшенному кудряшками облаков. Солнце грело, но было не слишком жарко. В вышине выводили трели жаворонки – напоминая о том, что весна подходит к концу. Скоро наступит лето, и тогда Публий Квинтилий Вар, наместник Германии, поведет свою армию на восток, за Ренус, где его легионы станут собирать налоги на землях, простирающихся до самой реки Визургис. Лишь римляне могли додуматься до своих вонючих налогов, подумал Арминий. Деньги, заработанные германцами с таким трудом, пойдут на то, чтобы позолотить еще больше статуй императора и проложить новые дороги, чтобы по ним могли пройти его легионы. «О, великий Донар, – воззвал он в молитве, – я столько лет ждал часа выполнить мою клятву, чтобы отомстить за моих соплеменников, павших от рук Рима. Прошу тебя найти для этого подходящий момент в этом году. Этим летом». – Приветствую! – окликнул Арминия старший центурион, торопливо шагавший через весь плац в его сторону – в кольчуге и в шлеме с поперечным гребнем из красных перьев. Похоже, это офицер испугавшейся когорты, подумал Арминий. Вид у центуриона был хмурый. – Да, центурион, – ответил Арминий с легким кивком. Будучи всадником, он занимал более высокое положение, и центурион это понимал. По тому, как держался римлянин, было видно, что это обстоятельство его не слишком радует. В его глазах Арминий – нахальный варвар, выскочка и карьерист. Обычно старания Арминия расположить к себе старших офицеров бывали успешными, но только не с этим центурионом. Тотчас нахлынули горькие воспоминания о том, как отец отправил его, десятилетнего мальчишку, в Рим. Как и последующая служба в легионах, это было частью великого замысла Сегимера. Арминий должен был вписаться в римскую жизнь, научиться всему, что следует узнать, – и в то же время помнить о своих германских корнях и хранить верность своему народу. Увы, в глазах высокородных римских подростков, в общество которых попал Арминий, он был лишь чуть выше раба. После нескольких кровавых стычек, не все из которых были для него удачными, они научились уважать по крайней мере его кулаки. А также усвоили, что в его присутствии лучше держать язык за зубами. Несмотря на страх, лишь немногие были готовы протянуть ему руку дружбы. Он же научился ни на кого не полагаться и никому не доверять. Взгляд центуриона устремлен на его подбородок. Арминий тотчас прочел в его глазах мысль, которую сам римлянин еще не до конца осознал. И ты выше меня, сукин сын? Арминий нарочно погладил бороду – признак варварства в глазах римлян, но предмет гордости для германца. – Чем могу быть полезен? – Я был бы признателен, если б ты лучше присматривал за своими воинами. – Понятия не имею, о чем ты говоришь, – злорадно солгал Арминий. – Я про твою конницу, которая только что проскакала мимо. Они едва не налетели на моих солдат. Это вызвало великое… – центурион не сразу нашел нужное слово, – замешательство. – Но ведь никто ни на кого не налетел. – Так-то оно так, но могла начаться паника… – Центурион вновь задумался. – Некоторые мои новобранцы… Арминий удивленно поднял брови. – Паника? С каких это пор солдаты Семнадцатого легиона стали впадать в панику? – Это естественная реакция людей, которые раньше никогда не видели атакующую кавалерию, – с явной неприязнью ответил центурион. – В следующий раз, когда ты откроешь рот, не забудь назвать меня господином, – парировал Арминий, чувствуя, как в нем закипает гнев. Центурион опешил. Однако затем нервно сглотнул и добавил: – Господин. – Я сначала не стал обращать внимания на твою фамильярность, центурион, ибо я не великий сторонник церемоний. Однако когда кто-то проявляет неуважение, я считаю своим долгом напомнить ему, что командую ало?й, приданной Семнадцатому легиону. Я не просто рядовой римский гражданин, как ты. Я – всадник. Или ты забыл об этом? – спросил Арминий, сверля центуриона взглядом. – Не забыл, господин. Приношу свои извинения, господин, – покраснев, пролепетал центурион. Выждав несколько секунд, Арминий нанес по самолюбию центуриона еще один удар. – Ты что-то начал говорить? – Некоторые из моих солдат не привыкли к кавалерии, господин. Пока не привыкли, – поспешил добавить центурион. – Я был бы крайне благодарен, если б твои всадники не подъезжали к ним слишком близко. – Ничего не могу обещать, центурион. Может, вам лучше заняться строевой подготовкой где-нибудь в другом месте? И еще я посоветовал бы, чтобы твои люди чаще соприкасались с кавалерией. Пусть привыкают, иначе в первом же бою они испугаются и станут легкой добычей противника, – с холодной улыбкой сказал Арминий. – Свободен, можешь идти. – Слушаюсь, господин. Центурион сумел вложить в формальную вежливость салюта всю свою антипатию. Это был тонкий ход, и он больно задел самолюбие Арминия. В отместку он заставил своих всадников повторить маневр, так испугавший новобранцев когорты. После третьего раза центурион признал свое поражение и отвел когорту на другую сторону плаца. Арминий злорадно посмотрел им вслед. Впрочем, этот демарш вряд ли пойдет на пользу его отношениям с центурионами. Если этот болван пожалуется легату, то он, Арминий, получит нагоняй. Впрочем, какая разница! Оно того стоило. Центурион будет знать свое место. Спустя несколько часов Арминий был у себя, продолжая обдумывать план действий. При этом он беспокойно мерил шагами свою скромную комнату. Десять шагов от стены к стене, туда и обратно. Колючий взгляд на бюст Августа, поставленный здесь лишь за тем, чтобы все думали, что он любит и почитает своего императора. Время от времени взгляд Арминия скользил по разложенной на столе карте. Чтобы она не скручивалась в свиток, углы пришлось придавить масляными лампами. С севера на юг тянулась широкая лента Ренуса. Его извилистые притоки змеились по всей Германии. Отмеченные чернилами квадратики обозначали римские военные лагеря и форты. К востоку от Ренуса их было меньше, чем к западу, но все меняется, сердито подумал Арминий. С каждым годом влияние Рима распространялось все дальше и дальше, шансы же на успех восстания уменьшались. Если оно не произойдет этим летом, считай, не произойдет никогда. Пора узнать настроения вождей других племен и проверить их верность. У него есть прекрасная возможность сделать это в самые ближайшие дни. Наместник Германии Вар вызвал его в Ветеру, что примерно в шестидесяти милях к северу отсюда. Вместо того чтобы быстро добраться туда по мощеным дорогам на западном берегу Ренуса, он может, подобно большинству ауксилариев, проделать путь вдоль другого берега. К сожалению, у него вряд ли получится сделать крюк, чтобы проведать родных: земли херусков лежат слишком далеко к востоку. Зато Арминий встретится с вождями племен, которые, как он надеялся, согласны встать на его сторону. Конечно, его план сопряжен с риском. Любой двуличный вождь, желающий показать Риму свою преданность, может на него донести. И если Вар или любой старший чиновник в это поверит, ему конец. Не смей трусить, сердито приказал себе Арминий, вспомнив своих кузенов и тетку, безжалостно убитых римлянами. Если он не отомстит за них, их тени будут преследовать его и в другой жизни. Как жаль, что его брат Флав не разделяет его чувств, но тут уж ничего не поделаешь! У Флава, который на несколько лет младше его, всегда был буйный нрав. Они никогда не ладили, даже в детстве, так что неудивительно, что Флав предан Риму и душой, и телом. Как-то раз, несколько лет назад, Арминий поделился с ним своей ненавистью к удушающим объятиям, в которые Рим заключил Германию. Яростная реакция Флава навсегда отбила у Арминия желание говорить с братом на эту тему. Не будет он обсуждать ее с ним и сейчас. Тук. Тук. Тук. Тяжелые удары в дверь вернули его из грез в действительность. – Кто там? – Осберт. Хотя это имя и не было именем херуска, тот, кто стоял за дверью, вряд ли был римлянином. Он обошелся без слова «господин». Назови его так кто-то из его воинов, Арминий изрядно удивился бы. Это была еще одна привычка его соплеменников, на которую офицеры-римляне посматривали свысока. То, что германские вожди относились к соплеменникам как к себе равным, было выше их понимания. – Входи. В комнату вошел германец, такой же бородатый, как и Арминий. Низкорослый, с выпуклой, словно бочонок, грудью, пьяница и задира, Осберт был одним из его лучших воинов. Он бесцеремонно подошел к карте и провел корявым пальцем по дороге, ведущей на восток. – Думаешь о походе, Арминий? – Да. – Ничего сложного, да поможет нам Донар.