Ян покачал головой. – Не понимаю, что привело такого человека, как ты, в такое место, как это. – Жизнь полна неожиданностей, – сказал Руди. С момента приезда в Пустевни эту поговорку он повторял при каждом удобном случае. Ян улыбнулся. – Ладно, мистер Эстонец, – он соскочил со стола и провел руками по брюкам, разглаживая их. – Бросай дальше горшки и сковородки в посудомойку. Я-то знаю, что ты от чего-то бежишь. Поначалу Руди опасался, что Ян о чем-то догадывается, но потом осознал, что Ян – один из худших знатоков человеческой природы: управляющий просто подозревал всех подряд на том основании, что иногда оказывался прав. Руди усмехнулся. – Мне здесь нравится, Ян. Просто нравится. И это была правда. После нескольких месяцев в тени, оставшейся после катастрофического визита Фабио в Познань, его жизнь становилась все проще. Вставать, мыть посуду, спать. Ждать, пока прибудет и даст о себе знать Посылка. Бескидскую экономическую зону было сложно назвать политией. Скорее, автономным национальным заповедником, созданным, чтобы отнимать деньги у туристов. Он платил огрызку чешского правительства за использование земель, но рента составляла лишь малую долю от мегатонн франков, шиллингов, марок, злотых, евро, стерлингов и долларов, которые каждый год обрушивались водопадом на парк. Эта часть северо-восточной Чехословакии всегда была популярным горнолыжным курортом у соседних стран. Она не утратила популярности, даже когда начала выдавать визы – за небольшое денежное вознаграждение – и ввела вдобавок к абонементам налоги на въезд и выезд. Это была большая горнолыжная машина по производству денег и один из богатейших мусорных народов Центральной Европы. У нее было идеальное положение. Польская граница – всего в трех четвертях часа езды, Прага – ненамного дальше в противоположном направлении, Вена – в паре часов пути. Зона загребала деньги лопатой, и Руди казалось, что автобусы пьяных поляков – небольшая цена за такую возможность. Вымыв последний в этот вечер поднос столовых приборов, он выключил машину и приступил к процедуре очистки. Требовалось осушить баки «Хобарта», а также достать и хорошенько промыть корзины из нержавейки. Занятие рутинное, скучное и почему-то успокаивающее. Как и говорил сапожник, проникновение в Зону – само по себе дело несложное. Он показал паспорт – просто очередной резидент Зоны, возвращающийся домой из отпуска, – и офицер погранконтроля пропустил его, даже не позаботившись просканировать штрих-код и не потребовав входной налог для туристов. Никто не знал, сколько Курьеров странствовало по бывшей Европе. Может быть, сотня, может быть, тысяча, может быть, в десять раз больше. Сама их работа требовала того, чтобы их было трудно найти; популярная легенда гласила, что они сами тебя найдут: однажды темной ночью придут к тебе на порог, когда нужны больше всего, – в стелс-костюмах под длинными черными тренчкотами, в федорах, сдвинутых на лоб в лучших нуарных традициях, чтобы спрятать глаза. Бред, конечно, сказал бы любой, если бы хорошенько задумался: всякий, кто расхаживал бы в таком виде, просто напрашивался, чтобы его тут же арестовали. На самом деле все было гораздо менее организованно и более секретно. Централь любил сохранять покров тайны: даже сами Курьеры обычно не знали, кто вызвал их в Ситуацию. Существовали кодовые слова, закладки, использовались передачи на ходу и звонки из таксофонов – со всем этим Руди еще ни разу не сталкивался. После исчезновения Фабио он остался без учителя, и пробел заполнил Дариуш, безупречно излагая ему основы ремесла в ресторанах и на явочных квартирах. Помогал зазубрить списки паролей, планировать с помощью городских карт и фотографий закладки, практиковать незаметную передачу. Почти снова как на работе у пани Стаси. – Тебе наверняка все это не пригодится, – сказал ему однажды вечером Дариуш в квартире над баром в Ченстоховой. – Большинство Курьеров не занимается ничем опаснее или незаконнее, чем доставка почты. – Тогда зачем мне все это запоминать? – спросил Руди. – Потому что однажды тебе это может понадобиться. – Чтобы доставить почту? Дариуш пожал плечами. – Береженого Бог бережет, согласен? – Кстати говоря, – спросил мимоходом Руди, листая стопку уличных карт Закопане, – что случилось с Фабио? – Фабио отошел от дел, – сказал Дариуш и закурил новую сигарету. – Ты говорил, что он был хорош. – Он устал, – Дариуш посмотрел на него. – Задачей Фабио было научить тебя азам ремесла, но он предпочел действовать в собственных интересах и не побоялся бросить тебя расплачиваться за последствия. Не забывай об этом. Он начал сомневаться в том, зачем стал Курьером. Кто-то занимается этим ради денег, кто-то потому, что это привносит в их жизнь безобидные приключения. Фабио уже не знал и сам. Пожалуй, не стоит углубляться в эту тему. И больше не задавай таких вопросов. Руди начал путаться, какое именно место в общем порядке вещей занимает маленький мафиозо. Он понимал, что в некоторых вопросах Централь и криминальный мир сливались друг с другом вдоль границы из постоянно обновляемых договоренностей, но не мог сказать точно, был ли Дариуш преступником, работавшим на Централь, или Курьером, работавшим с Wesoly Ptak. У него сложилось впечатление, что Дариуш и сам уже не видел разницы. – А зачем этим занимаешься ты? – спросил он. – Мне нравится думать, что я поддерживаю дух Шенгена, – Дариуш постучал сигаретой по хрустальной пепельнице, служившей заодно пресс-папье для разглаживания карт. – У всех и у всего есть право свободного прохода через национальные границы. – У всего? У наркотиков? Оружия? Белых рабов? Дариуш ухмыльнулся. – Особенно у наркотиков, оружия и белых рабов. Неважно. Руди вдруг понял, что согласен с Дариушем. Начиналось все ради безобидного приключения, но чем больше он их переживал, тем чаще думал, что он реально, реально ненавидит границы и всю ту дурацкую бюрократическую волокиту, что идет с ними в комплекте. Руди достал из машины все фильтры и постучал о край раковины, чтобы стряхнуть мусор, приставший ко дну. Поразительно, что происходило с едой после того, как она попадает в машину. От нее оставалась комковатая розовато-серая слизь, которая накапливалась в желобах и забивала их, препятствуя циркуляции горячей воды. В первые дни он находил в желобах столовые приборы – а не раз даже чашку или стакан, но потом научился раскладывать все в корзинах так, чтобы струи не сбрасывали с конвейера ножи и вилки в кишки «Хобарта». Также он узнал, как можно помещать посуду и приборы между зубцами конвейера, чтобы их не скинули струи. Это можно делать, если предметов мало, а официанты торопят выдать чистую посуду, что иногда случалось, когда ресторан был полон, а гости не торопились доедать. Прополоскав желоба, он оставил их у раковины и вернулся к машине, чтобы поднять боковые панели. Навстречу повалило облако жаркого, влажного воздуха с запахом моющего средства. Он залез внутрь, снял струйные форсунки и прополоскал их в раковине. Наконец он присоединил к крану шланг, достал из-под раковины валик и промыл внутренности машины, на которых быстро нарастала пленка склизкого налета, если не очищать их каждый день. Закончив, он вернул на место форсунки и фильтры, наполнил баки чистой водой, закрыл машину и сделал последний уборочный обход по кухне, прежде чем накинуть парку и отправиться на маленькую погрузочную платформу выкурить сигару. Было очень холодно и невероятно ясно. Руди почти всю жизнь прожил в городах, где через оранжево-желтое марево мутного света пробивались только самые яркие звезды. Здесь же небо было необъятной бездной, полной твердых, немигающих звезд, а Млечный Путь казался великолепной туманной лентой. За маленькой дорожкой, что вела к платформе, гора круто опускалась к крошечным созвездиям городков, мигающим в долинах под пленкой смога. Руди видел эти огни каждый вечер, когда выходил ради последней сигары дня, но понятия не имел, как называется бoльшая часть городков. Ян однажды показал и назвал каждый, но Руди уже все забыл. Еще Ян показал длинным костлявым пальцем в туманную мглистую даль и сказал: «Польша», – словно это имело какое-то тайное значение. Руди только пожал плечами и поблагодарил чеха за то, что сориентировал, где что находится. Было что-то тревожное в уверенности Яна, что Руди как-то связан с Польшей, и он пока не знал, как к этому относиться. Над ним кто-то раскрыл окно и крикнул на польском: «Сраные чехи! Сраные чехи!» Что-то – Руди показалось, что стул, – вылетело в ночь, шлепнулось в сугроб на краю дороги и заскользило по склону. – С Новым годом, – сказал он и затоптал ботинком сигару на бетоне. * * * Комната Руди была на первом этаже, в боковом коридоре, ведущем от лобби, со множеством дверей в чуланы и маленькие кабинеты. Похоже, здесь тоже раньше был чулан; на стене остались отметины, где когда-то могли висеть полки. Высоко на задней стене было прямоугольное окошко с матовым стеклом, а под ним – узкая кровать, слишком короткая для комфортного сна. Крючки вдоль одной стены изображали его гардероб, а в низком шкафчике у кровати он держал туалетные принадлежности. Места хватало, чтобы не ходить от кровати до двери на цыпочках, но и только. В комнате всегда было уютно и тепло, потому что прямо под ней находился отельный котел, но Руди не хотелось бы оставаться в ней на лето, когда здесь наверняка будет невыносимо. Он схватил полотенце, мыло, шампунь и сменную одежду и прошел по коридору в маленькую душевую для персонала. Как бы он ни старался, день он всегда заканчивал чумазым и промасленным, как его машина, и требовалось немало целеустремленных усилий, чтобы отмыться. После душа, прежде чем ложиться, он обычно любил задержаться и пропустить пару стаканчиков в баре на первом этаже, но, проходя через лобби, он услышал из бара крики и заметил, что на шум направляется пара полицейских. Тогда он передумал, вернулся в комнату и взялся за книгу. * * * Позже в дверь мягко постучала и вошла Марта. – Поляки разгромили бар, – сказала она, снимая халат и вешая на крючок за дверью. – Полиция арестовала шестерых, – с тех пор как начали прибывать автобусы, она отзывалась о соотечественниках с легким презрением, словно стараясь от них дистанцироваться. Вытянувшись на кровати, насколько та позволяла, Руди оторвался от книги и произнес: «Мм». Марта скинула черное форменное платье и вышла из него, повесив рядом с халатом. Под формой на ней были колготки и поношенный черный лифчик. Она была пышной и веселой девушкой с длинными блеклыми русыми волосами, которые красила в каштановый. – Я так и думала, что ты будешь прятаться здесь, – сказала она. – Нам больше нельзя говорить по-польски на людях, – сказал Руди. – Нас слышал Ян. Расстегивая лифчик, она остановилась и посмотрела на него. – Тогда нам вообще нельзя разговаривать на людях. – На самом деле она неплохо знала английский, но почему-то стеснялась на нем говорить. Она стянула колготки и трусики и оставила на полу. – Двигайся. Руди отложил книжку на шкафчик и прижался к стене, чтобы пустить Марту под одеяло рядом. Официально Ян строго порицал отношения между персоналом, но неофициально он избирательно смотрел на них сквозь пальцы, если это не мешало распорядку отеля. – Почему нам нельзя говорить по-польски? – спросила Марта. Руди обнял ее и вздохнул. – Я не говорил, что вообще нельзя говорить по-польски. Только на людях. – Но почему? Просто объяснить это было невозможно. У Марты каждый ответ только вызывал новый вопрос, однажды они целый вечер потратили на череду вопросов и ответов. В процессе Руди забыл изначальный вопрос, а в конце вообще потерял нить разговора. – Я не хочу тебе врать, Марта, – сказал он. – Так обычно говорят, когда хотят соврать, – сказала она, прислонившись головой к его шее. Что ж, разумно. С этим не поспоришь. – Я не могу сказать почему, Марта. Она пожала плечами.