Впереди долина доходит до перешейка, после которого круто опускается, а вид, который открывается за этой узкой точкой, Снорри и не думал увидеть в Хель. Он стоит, глядя на фьорд Уулиск, покрытый мягким туманом. На дальней стороне, высоко на весенне-зелёных склонах Нффлра, там, где солнце окрашивает золотом землю, пасутся заросшие чёрной шерстью козы. Там должна быть деревня, дома должны спускаться до самой воды – но Снорри видит лишь восемь причалов, тянущих свои тонкие пальцы во фьорд, и единственный дом в сотне ярдов вверх по склону. Знакомый даже с такого расстояния. Его дом. Его вены наполняются льдом. Центр вихря сверху находится прямо над его домом. Громадное вращение в небесах, каменный лабиринт под ними – всё вело его сюда, к его прошлому, настоящему, в место без будущего. Снорри выпячивает челюсть, прижимает топор к груди и идёт вперёд, настолько переполненный разбитыми эмоциями, что кажется, будто он охвачен гневом, но всё же рука, сжимающая его сердце, холоднее чем когда-либо. Снорри идёт и видит, что резня была и здесь – повсюду валяются останки. То рука в тени валуна, то голова, то потроха на камнях. И не уродливые демоны, но люди, или существа на них похожие. И не только мужчины, но и женщины, щитоносицы, в северных доспехах, с топорами, копьями, молотами. Но каждый из них – низкий или высокий, коренастый или тощий, – имеет отличительную черту, которая ясного обозначает их происхождение. Каждый человек белый слева и чёрный справа, то же и с их доспехами. У каждого топора или меча металл белый, как молоко, а щиты чёрные, словно дыры, прорубленные в дневном свете. – Слуги богини. – Снорри, морщась, встаёт на колени, чтобы поближе взглянуть на щитоносицу. Её шлем прорублен сбоку ударом топора. Должно быть, Хель послала её, чтобы призвать к себе души Фрейи и детей. Кто бы ни убил этих воинов, не церемонился, но здесь поработал не меч Карла. Снорри изучает белый глаз женщины, отражающий вихрь над его плечом, и тёмный глаз, похожий на отполированный чёрный камень. Её губы изогнуты в усмешке, которой она ухмылялась, когда её настиг удар, и зубы заострены, словно зубцы пилы. Значит, не человек. Хотя в Хель нет солнца, но в этом воспоминании об Уулискинде солнце есть, и оно садится. Перед Снорри в горловине долины стоит одинокий воин, чёрный на фоне заката, широкий, в доспехах из плохо подогнанных частей, с широко разведёнными руками, со щитом в одной руке, с топором в другой, на конце лезвия которого острие, чтобы протыкать кольчугу. – Свен Сломай-Весло? – На какой-то миг Снорри чувствует страх. Только этому гиганту и удавалось победить викинга – его силы нечеловеческие. Снорри слаб от потери крови, искалечен от ран, и знает, что в этом бою ему не победить. Северянин, всё ещё стоя на коленях, шепчет молитву – первую, что срывается с его губ за вечность. "Всеотец, я сделал всё что мог. Смотри на меня. Я прошу лишь об одном: дай мне сил, которые меня оставили". – Молитва человека, который встречает вызовы с топором и отважным сердцем. Молитва человека, который знает, что этот вызов ему не пережить. Молитва человека, который не выживет, чтобы произнести новую. Снорри с рычанием поднимается, уже не заботясь о своих ранах, зная, что боги за ним наблюдают. Он встаёт, покрытый гноем демонов и своей алой кровью, которую почти не видно после такого количества убитых им тварей. – Я готов. – Если Хель поставила Свена Сломай-Весло между ним и его семьёй, то Свен Сломай-Весло умрёт здесь второй смертью. – Ундорет! – кричит он, словно его крик это копьё, брошенное прямо в небеса, и небо над ним становится красным, как кровь за его спиной. И тогда он бросается в атаку. Воин стоит на месте, пока Снорри на него мчится. На нём слишком большой шипастый наплечник из чёрного железа, и шлем, закрытый забралом, на котором оставлены лишь щёлочки для глаз и дырочки для рта. Чёрные полосы железа вокруг его груди и тела подпоясывают толстую кожаную рубашку со слоёной подкладкой. К кожаным штанам для защиты ног пришиты железные пластины. На всех частях его доспехов видны следы битвы, блестящие порезы, тёмно-красные брызги, вмятины на металле, порванная кожа. Двадцать ярдов остаётся между ними. Воин поднимает над собой топор. Десять. Воин склоняет голову. – Снорри? – Пять. И он опускает топор. Снорри, переполненный боевой яростью, замахивается своим топором, чтобы отсечь голову, заточенная сталь мчится по дуге от силы обеих рук. В последний миг разум превозмогает мышцы, и крича от напряжения, викинг отводит удар, лишив его большей части силы. Лезвие Хель задевает латный воротник воина, издаёт резкий звук об металл и отлетает. – Снорри? – Руки в латных рукавицах возятся с маской шлема на петлях. Снорри опускает топор и опирается на него, с трудом дыша. Маска открывается. – Тутт? – Я знал, что ты придёшь. – Туттугу улыбается. У него нет бороды, и кожа на подбородке срезана. Красный разрез, оставленный ножом Эдриса Дина, по-прежнему виден на шее под бледным лицом. Впрочем, его глаза светятся радостью. – Я знал, что у тебя получится. – Во имя Хель, что… Туттугу, как? – Тссс! – Туттугу поднимает руку. – Не произноси её имя, только не здесь. Она пришлёт новых стражей, а их сложно победить. Снорри оглядывается на долину, по которой разбросаны тела. – Это всё сделал ты? Туттугу ухмыляется. – Они нападали не разом. – Но всё равно… – Снорри, я не мог позволить, чтобы забрали Фрейю и детей. – Но Карл… – Карл может сражаться с демонами, но они просто животные, которые следуют своим инстинктам и охотятся на отбившиеся ду?ши. Но выступить против слуг Хель, выполняющих приказы? За такое его вышвырнут из Вальгаллы. Мы не могли этого допустить. – Но ты… – Я ещё не занял своего места, так что и вышвырнуть меня не могут. Когда направляешься в залы, тело твоё хранится в Хель… или копия тела, наверное… В любом случае, я отправился присматривать за Фрейей, а не туда, куда должен был. Снорри протягивает руки и кладёт на плечо Туттугу. – Тутт. – Он понимает, что у него нет слов. – Всё в порядке. Ты сделал бы то же самое для меня, брат. – Туттугу сжимает запястье Снорри, а потом идёт показывать дорогу. Снорри бросает ещё один взгляд на долину, которую Туттугу оборонял от всех нападавших, а потом идёт за другом, вниз по склону, в сторону спокойных вод внизу. У берега видна гребная лодочка, привязанная к валуну на отмели. Сразу за этим камнем дно фьорда резко уходит вниз, теряясь в чистой тёмной воде. Снорри идёт вброд и хватает верёвку. От жуткой жажды страшно хочется попить, но он пришёл сюда не ради воды. Снорри влезает в лодку, берёт вёсла. Туттугу перебирается через борт, садится на корме, и Снорри гребёт по озеру. Нет никаких признаков погони из того места, где долина выходит к фьорду. Небо над головой – это небо мира живых, тёмное от туч, и закручивается огромной спиралью над ними, словно это сделал палец бога. Работа Тора, наверное. Заговорит ли гром, прежде чем закончится их путешествие? Над водой висит вечерний туман. Свежесть в воздухе говорит о ранней осени, слышны следы запахов дыма, рыбы и далёкого моря. Каждый взмах вёсел приближает Снорри к цели. В долине его одолевал страх – страх, что сил окажется недостаточно, чтобы пробиться, и что в конце концов путь воина не приведёт к тому, чего желает сердце. А теперь в нём растёт новый страх, и этот голос всё громче с каждым взмахом вёсел. Что он найдёт? Что скажет? Какое будущее их ждёт? Снорри пришёл спасти детей, а вместо этого с каждым мигом сам чувствует себя всё больше ребёнком. Он боится встретить семью, которую подвёл – боится, что не справится с задачей, которую ему сейчас нужно будет выполнить. Он инстинктивно останавливает вёсла. Поднимает их, капает вода, и лодка мягко ударяется в Длинный причал. Снорри завязывает верёвку на древнем шесте и выбирается на дорожку. Из-за ран он чувствует себя стариком. Склоны перед ним те же самые, на которых он родился, где вырос из колыбели и стал мужчиной, и где воспитал своих детей. Здесь Туттугу и Снорри мальчишками ловили рыбу с причалов, здесь резвились среди хижин, когда весной приплывали длинные корабли, здесь гонялись за девчонками. Особенно за одной. Как её звали? Губы Снорри кривятся в ухмылке. Ядвига, возлюбленная Туттугу, когда им было по девять. Тогда она выбрала Тутта, а не Снорри – возможно, это его единственная победа за все годы, и Снорри воспринял её неважно. Туттугу встаёт со Снорри у подножия склона и ждёт. Снорри ловит себя на том, что медлит. Сейчас на склоне только его дом. Путь чист. И всё же он стоит здесь, не двигаясь. Викинга толкает ветерок, и трава пляшет под его дудку. В вышине, на хребтах, козы медленно ходят по своим тропинкам. Над фьордом на ветру скользит чайка. Но никто из них не издаёт ни звука, ни единого звука. И дом замер в ожидании. – Я присмотрю за озером, – говорит Туттугу. Храбрость может принимать разные формы. Что-то одним даётся сложнее, чем другим. Снорри собирает всю свою храбрость, чтобы сделать то, что так долго его влекло; что завело его так далеко такими странными путями. Он ставит одну ногу перед другой, потом ещё раз, и идёт по неровной дорожке, по которой столько раз ходил прежде. У двери в свой дом Снорри снова приходится собраться с духом. Перед глазами стоят образы той ночи, когда Свен Сломай-Весло привёл мертвецов в Восемь Причалов. Звуки их криков оглушают его, их крики разносятся, а он беспомощно лежит перед хижиной, заваленный снегом с крыши. Он слепо прижимает руку к двери, нащупывает щеколду, проталкивается внутрь. Очаг не растоплен, постель укрыта шкурами, а шкуры – тенью. В кухонном уголке чисто, лестница на чердак на своём месте. Они втроём стоят спинами к нему, Фрейя между детьми, одна рука на плече Эгиля, другая на голове Эми. Все трое стоят молча, опустив головы, и не шевелятся. Снорри пытается заговорить, но от эмоций горло перехватывает, и он не может вымолвить ни слова. Воздух выходит из него резкими короткими выдохами – так дышит человек, которого насквозь пробило копьё, и он пытается справиться с болью. Он чувствует, как его лицо кривится в гримасе, щёки поднимаются, словно могут как-то сдержать слёзы. В дверях своего дома Снорри вер Снагасон падает на колени, прижатый бременем, которое тяжелее снега, который завалил его в тот раз. Сейчас его силы уходят быстрее, чем от отравленного дротика. Раздираемый рыданиями, он пытается выговорить их имена, но никаких слов по-прежнему не слетает с его губ. Фрейя стоит, золотые волосы ниспадают ей на спину – женщина, которая спасла его, которая была всей его жизнью. Эгиль, огненноволосый ужас, нахальный, озорной, мальчик, который любил своего отца и верил, что Снорри готов сразится с троллями, чтобы ему ничего не грозило. И милая Эйнмирья, темноволосая, как её отец, прекрасная, как мать, сообразительная, умная, доверчивая и честная, слишком мудрая для своих лет, слишком мало поигравшая возле Уулиска. – Здесь только их печали. – Туттугу подходит к другу и кладёт руку ему на плечо. – Им они больше не нужны. Они не повернутся. Их печали тебя не видят, потому что ты – не их печаль. Когда ты уйдёшь отсюда, они исчезнут. Но пока ты здесь, Фрейя и дети могут тебя слышать. Что ты скажешь здесь, дойдёт до них. Снорри вытирает лицо. – Где они? Туттугу вздыхает. – Это рассказала мне вёльва. Та, с которой ты однажды встречался. Экатри. Она сюда приходила. – Она мертва? – Не знаю. Да. Может быть. Это не имеет значения. То, что она мне рассказала, важно, и сложно, так что не перебивай меня, а то я всё забуду и перескажу неправильно. Магия, которую мы видим в мире – некроманты, маги вроде Келема, и всё такое… всё это исходит от Колеса. Его сделали Зодчие для нас, а точнее для себя. Благодаря ему мы все можем творить магию из ничего, всего лишь сосредоточив нашу волю. И Колесо делает это реальным. У некоторых получается лучше, чем у других, а без тренировки у всех получается не очень. Дело вот в чём – даже хотя большинство из нас плохо владеет магией, которую даёт нам Колесо… но вместе мы можем сдвинуть горы. Когда кто-то рассказывает историю, а она распространяется и разрастается, и люди в неё верят, и желают… Колесо поворачивается и воплощает её. Всё это, – Туттугу хлопает рукой по фьорду, – Всё это здесь потому, что нам рассказывали, что оно здесь будет, а мы захотели, чтобы оно здесь оказалось. Я говорю не только об этом месте. Я имею в виду весь Хель. И души, и реки, каждый камень и скала, каждый демон, сама Хель – всё. Это всё не реальное – это то, что даёт нам Колесо, потому что истории, которые мы рассказываем друг другу, настолько тесно с нами связаны, и мы верим в них, желаем их, и теперь мы их получили. Снорри делает глубокий вдох, его мысли кружат огромными кругами, медленно, как вихрь над домом. – Тутт, где моя семья? Туттугу сжимает его плечо. – До Колеса была старая магия, намного более глубокая, менее эффектная, куда более впечатляющая. Она до сих пор осталась. Никто её не понимает. Но мы чувствуем, что она есть. Каждый понимает её по-своему, и рассказывает о ней свои истории. Наши предки рассказывали истории об Асгарде и о богах. Возможно, это правда. Но это, – он снова взмахивает рукой. – Это человеческая мечта. Созданная для нас. Фрейя и дети ждут у врат, которые не откроются, пока не будет сломано Ошимское Колесо. За ним – то, что всегда ждало нас, когда мы умирали. Настоящий конец путешествия. Ты же видел это место. Разве не показалось оно тебе неправильным? Неужели именно это ждало нас целую вечность? – Толстый викинг неуклюже подходит. – Снорри, я не мудрец. Я едва могу выговорить слово "философия", не говоря уже о том, чтобы понять его значение. Но неужели ты хотел бы, чтобы твои дети были здесь до конца времён? Даже если Хель пошлёт их к священной горе… Хельгафелл это место, куда ты можешь прийти, как сюда. Неужели ты не хочешь для них чего-то такого, что лежит за пределами нашего воображения, а не просто его копирует? Вот чего хочет Фрейя… – Кто… – Снорри прочищает горло, его слова звучат хрипло. – Кто отвёл их к тем вратам? Туттугу снова вздыхает. – Экатри. Она сказала, что знала, что ты сюда придёшь. И что если ты найдёшь Фрейю, и вытащишь её вместе с детьми, то это будет ужасно для всех вас, хуже смерти. Не сразу, но медленно, мало-помалу вы начнёте ненавидеть друг друга, и в конце концов эта ненависть полностью вас поглотит. А ещё, делая это, ты можешь разрушить весь мир. Снорри опускает голову. Его заполняет пустая боль, и по сравнению с ней порезы и разорванная плоть – ничто. – Поговори с ними, Снорри. Они знают, что ты здесь. Они ждали тебя, и они тебя услышат. Давай, – говорит Туттугу тихим голосом. – Они остались, поскольку знали, что ты придёшь. Не потому, что им было нужно, чтобы ты пришёл. – Он поворачивается, чтобы уйти, в его руке топор. Снорри смотрит в дверь, на склон, ведущий к озеру. Три высоких воина взбираются по склону от чешуйчатой лодки. У каждого левая сторона чёрная, а правая белая. – Оставайся, говори, – настаивает Туттугу. – С ними я разберусь. Снорри хочет встать возле Туттугу, тянется за своим топором. Туттугу качает головой, закрывая маску. – Ты пришёл сюда не за этим. – Он отворачивается. – Не счесть битв, в которых ты меня спасал. Теперь моя очередь. Давай. Снорри ещё раз смотрит на друга и кивает. – Встретимся снова в Вальгалле. – Туттугу ухмыляется. – Я не выйду на Рагнарёк без тебя. – Спасибо. – Снорри склоняет голову, на глаза снова наворачиваются слёзы. Туттугу в последний раз сжимает плечо Снорри и выходит из дома.