Я села на бетон. В голове роились вопросы. – Но что это значит – быть ведьмой или, как вы говорите, практикующей? Что вы умеете? Этому учатся? Или это врожденное? Я почувствовала, как Шэрон расслабилась. Ей, видимо, нравилось, когда ей задавали вопросы, на которые она хотела отвечать. – У некоторых есть и врожденные склонности, это несомненно. Но чаще… чаще в игру вступает другое. Жажда. Амбиции. Дерзость. Смелость взглянуть в лицо реальности и сказать: «А я хочу по-другому». Угадай, к какой категории принадлежу я. – Она рассмеялась нездоровым хриплым смехом. Словно камни закрутились в камнедробилке. – А мама? – У твоей мамы был талант, – ответила Шэрон. – Но и дерзости ей было не занимать. – А что она умела? Когда вы ее знали, она могла, например, заставить человека о чем-то забыть? О чем-то важном? Шэрон замолчала. – А почему ты сама ее не спросишь? Раз она жива. У меня вырвался сухой смешок, царапнувший по горлу осколками разбитого зеркала и кроличьих костей. – Ее не так легко разговорить. – Представляю, – сухо ответила Шэрон и вздохнула. – Мы с ней недолго были знакомы. И когда перестали общаться, поверь, я не горевала. Она была сильной колдуньей, но все же второй скрипкой. А первую партию всегда играла ее подружка, Феличита. Вот что я точно знаю про твою маму – эта собака верна только одному хозяину. Она же до сих пор в лучших подружках у Феличиты Гузман? – Да. – Так я и думала. Фи была славной девочкой, но они с твоей мамой всегда ходили парой. Они вдвоем и… Она так резко осеклась, что я решила, будто связь оборвалась, но в трубке по-прежнему слышался шум, похожий на шум океана. Теперь мне казалось, что это ветер колышет деревья. Я представила Шэрон в безлюдной местности, совсем одну. – Они вдвоем и кто? – Они вдвоем. Дана и Феличита. Два сапога пара. По ее тону я поняла, что дальнейшие расспросы бессмысленны. Подумала и заговорила снова: – Хозяйка книжного магазина назвала маму одной из «девочек Шэрон». Что она имела в виду? Шэрон грустно вздохнула. – Послушай, я жалею о том, какой была тогда. Я многим причинила боль, и есть люди, которые наверняка жалеют, что меня встретили. Но твоя мама не из их числа. Теперь я это понимаю. И это я жалею – каждый день жалею, – что встретила ее. В ее голосе трепетала ярость. В конце он уже пылал ненавистью. Я судорожно сглотнула, стараясь унять дрожь. – Почему? – Ах, – тихо произнесла она, – вот мы и дошли до главного. Но раз ты сама не понимаешь, мне нечего тебе сказать. Небо посветлело. Где бы ни была Шэрон, там было еще темно. – Кто-то пробрался к нам в дом, – сказала я. – Она сама входит и выходит, без ключа. Оставляет мертвых кроликов. А я сижу здесь посреди ночи и ломаю голову, что же такого моя мама натворила, что ее преследует такая нечисть. Повисла вязкая тягучая тишина. – Ты сказала – кроликов? Голову пронзила боль. – Вы знаете. Знаете, что это значит. – Когда это было? – Что? – Кролики! – Хм… Несколько дней назад. И я ее видела… девчонку, которая это сделала. Светловолосая. Совсем молодая. Понятия не имею, откуда мама ее знает. – Светловолосая? Лет восемнадцати? – Кажется, да. Ну да. Шэрон разразилась чередой ругательств, длинной и цветистой, как именинная гирлянда. – А она была… О боже. – Судя по голосу, ее переполнял миллион разных чувств. Страх, надежда и неприкрытое изумление. – А ты ее имени не знаешь? – Откуда мне знать, как ее зовут? – А как она выглядела? Я встала на дрожащих ногах, повернулась, скользнула взглядом по деревьям, домам, окнам, в которых отражалось небо. – Бледная кожа. Такая бледная, словно никогда не видела солнца. Волосы до середины спины… глаза светлые. – А где твоя мать? Где сейчас Дана? Я схватилась за горло. Каждое слово давалось с трудом. – Не знаю. Не могу до нее дозвониться. – Значит, ты одна. Она оставила тебя одну. Ты хоть знаешь, как защититься? – Вы имеете в виду… приемы самообороны? Последовала ошеломленная пауза. Потом она, кажется, отложила телефон и отошла. Я слышала, как она бормочет что-то в сторонке. – Так, – сказала она, снова взяв телефон. – Феличита Гузман, старая подруга твоей мамы. Можешь ей позвонить? – Они сейчас вместе. – О, как мило, – презрительно фыркнула она. – Тогда вот тебе мой совет, раз мамуля с тетей Фи решили самоустраниться: запрись на ключ и сиди тихо, пока мать не вернется домой. Возьми перечный баллончик, если так тебе будет спокойнее. Карманный ножик, если есть. И держись подальше от зеркал. Лучше перестраховаться. – Она снова замолчала. – Хотя не факт, что поможет. – Но кто она? – В моем голосе слышались истеричные нотки. – Она тоже… ведьма? И хочет навредить маме? Что вообще творится? – Прости, детка, – сказала Шэрон. – Мне правда очень жаль. Но я не очень хороший человек и даже сама себе помочь не могу. Ты уж побереги себя, если сможешь. А я пойду проверю, не подбросил ли кто и мне на порог мертвого кролика. Глава двадцать первая Город Тогда Колдунья сидит рядом с тобой на зеленой скамейке под витражным окном в форме розы ветров. Витраж изображает девушку; в одной руке у нее яблоко, в другой – нож. На устах голодная улыбка. Колдунья тоже проголодалась. В жизни она любила яблоки редкого сорта с розовой мякотью, что росли в ее саду; костный бульон, скользкий от жира; засахаренные фрукты, сочащиеся сиропом, и почти сырые яйца. Все обволакивающее, скользкое, хрустящее. В полусмерти ей хочется чего-то еще. Об этом она и шепчет тебе во сне. Работа еще не закончена, говорит она. Когда вы ее закончите? Завершите начатое, иначе я буду являться к вам днем и ночью и голос мой никогда не умолкнет. Я приложу свою руку ко всему, что вы делаете, вы будете видеть мое лицо в зеркале, а в вашей груди будет биться мое сердце, и я… Я села, судорожно дыша. Во рту стоял железистый солоноватый вкус. Я провела языком по зубам, но не обнаружила ранку, которая могла бы кровоточить. Фи сидела на полу, обложившись открытыми книгами. – Плохой сон? Я прижала руку к груди. Сердце трепетало, билось с удвоенной скоростью.