Сент отступил назад, и я ощутила эту потерю физически. Я страстно желала последовать за ним, остановить его отступление. Но не могла. Даже с этим человеком, который обвился вокруг меня, как гребаный питон. — Я не умею быть жертвой, Магнолия. И не хочу учиться. Он отступил еще на несколько шагов. Я думала, что Сент вот-вот бросится в лес, чтобы его больше никогда не видели, но он никуда не пошел. Он уставился на озеро. — Я — сын проповедника, — проговорил он холодно. — Поздний ребенок. Родители всегда хотели детей, но долго не могли родить, считая это «Божьей волей». — Он усмехнулся. — Слишком смирились со своей судьбой. Слишком доверяли своему Богу. Но я родился, хоть и с опозданием. Они посчитали это чудом и назвали меня Энтони в честь святого, который находил потерянные вещи. Моя мама любила называть меня «Сент». В этот момент он обернулся. Его лицо ничего не выражало — ни горя, ни любви. — Она была нежной, хрупкой и простой женщиной. Идеальна для роли матери. Все, что она умела делать — это любить. Мой отец не идеальный, но хороший человек. Немного слишком радикальный в своих убеждениях, но в разумных пределах. Он защищал мою маму от всего мира. Он показал мне, как быть хорошим человеком. Или пытался. Но не научил быть им до конца, потому что у их Бога были другие планы. Этими планами был какой-то придурок с оружием и желанием доказать свою правоту. Сент двинулся к столу, чтобы взять в руки бутылку. Каким-то образом он заставил горлышко стодолларовой бутылки вина выглядеть чем-то мужественным. — Тот ублюдок решил пострелять в гребанном супермаркете. Мои родители случайно оказались там. Им «повезло». Потому что обычно они не ходили в тот магазин за покупками. Но все сложилось именно так. Я похоронил их обоих, отвернулся от церкви и того, чему они меня учили. Оставил себе лишь имя, которым меня часто назвала мама, как покаяние. Чтобы напоминать себе о том, во что я превратился. Как далеко я зашел. Он поднял на меня глаза. — А я зашел чертовски далеко. Я был молод, зол и искал, кого обвинить в своих бедах. Это завело меня в очень темное место и очень быстро. Но внутри меня уже было что-то, что позволило мне превратиться в того, кто я есть. Еще до убийства моих родителей. Та трагедия просто раскрыла то, что уже было во мне заложено. — Он пожал плечами. — Природа против воспитания и все такое. Я нашел их случайно. Хотя они и не позиционировали себя как клуб. Или даже как банду. Это было просто братство. Они не лгали о том, кто они, и заставили меня сделать парочку довольно уродливых вещей, чтобы я смог войти в их дверь. Я знала об этом, слышала. Видела это. Они приказывали сделать что-то радикальное, например выстрелить кому-то в лицо или изнасиловать женщину, или же давали более «мягкое» задание — выбить дерьмо из того, кто сел не на тот стул в баре. — Инициация, — сказал Сент. — Просто чтобы стать «проспектом». Это была мелочь. Чтобы заслужить свою нашивку, нужно было гораздо больше. Я сделал все. Без колебаний. Я уже решил, что если есть рай и ад, то не хочу встретиться со своими родителями в первом, будучи тем, кем я стал. Решил, что мне будет комфортнее во втором. Итак, я сделал все что требовалось. Много страшных вещей. Я ненавидел это и любил. Ненавидел себя за то, что любил это. Долгое время я был всем доволен. Кровью, насилием, уродством. В голосе Сента сквозила ностальгия. Я понимала его, потому что сама погружалась в кровь, насилие и уродство, зарабатывая этим на жизнь. Поскольку я все придумывала, то могла легально зарабатывать деньги и в любой момент выйти из игры, не причинив вреда никому, кроме себя. Я не пошевелилась, чтобы утешить Сента, прикоснувшись к нему. Это было не для нас. Я просто слушала. — Я ушел не потому, что постепенно пришел к этому, — продолжил он. — Черт, если бы не случилось одно событие, может я до сих пор был бы там. Клуб делал деньги, занимаясь разным дерьмом. Наркотики. «Крыша». Оружие. У какого-то мафиози был свидетель или «крыса» и они захотели сделать пример из него и его семьи. У него было двое детей. Один совсем еще младенец. Не могу сказать возраст, потому что не разбираюсь в этом, но говорить он не умел. Другой был постарше и понимал, что происходит. Он не кричал. Это меня напугало. Что он был в сознании и собирался смотреть, как я и мои «братья» убиваем их. Жена кричала, когда они срывали с нее одежду. Планировали сначала изнасиловать ее. Тогда все, что осталось во мне от моих родителей, умерло. Я убил их всех. Всех моих братьев, рядом с которыми проливал кровь все эти годы. Велел семье покинуть штат, страну и заставил себя исчезнуть. Они искали меня. Знаю, что ищут до сих пор. Им нужна моя голова. Я предал их. Людей, которых считал семьей. Сент остановился, чтобы сделать заметный вдох. — Приехал сюда. — Он оглядел лес. — Сбежал сюда. И это все, Магнолия. Все, что ты можешь взять у меня. Все, что у меня есть. Его грудь быстро вздымалась. Моя тоже. Что я могла на это ответить? Информация была страшной, но мне нравилось. Нравилось, что у нас есть потери, которыми мы можем поделиться. Жизни, которые были разрушены. Но я не знала, как подобрать слова в ответ. Оказалось, что у этого немногословного мужчины сегодня внутри развернулся целый гребаный роман. — Я люблю тебя, — прохрипел он, смотря куда-то за моими плечами. Он любил зрительный контакт. Сначала меня это нервировало, потом привлекло. В здоровой степени раздражало и так же часто пугало. Я думала, что его склонность фиксировать взгляд была такой же незыблемой, как и сам мужчина. Но я знала, что могу ошибаться во многих вещах. Насчет него особенно, это было ожидаемо. А вот собственная реакция на его слова удивила. Я была уверена, что измучена, сломлена и слишком умна, чтобы традиционно или клишировано отреагировать на подобное признание. Оказалось, что, возможно, мне нужно было услышать эти слова от кого-то бесконечно более сломленного, чем я, чтобы ощутить слабость в коленях и как сердце подскочило к горлу. — Я не хочу, — продолжил Сент, спасая меня или момент от излишней банальности. Он тяжело вздохнул. Я не думала, что такое возможно, потому что все, что он делал, было грубым, поэтому имело смысл, что даже его дыхание будет таковым. Наконец он посмотрел мне в глаза. В них плескался гнев, а не нежность. — Я не хочу любить тебя, Магнолия. Я не хотел находить в тебе ничего, кроме сексуальной задницы, которая в конце концов исчезнет из моего леса и из моей жизни. Его взгляд смягчился. Совсем чуть-чуть. Так, что это вполне могло быть обманом света или моего разума, пытающимся обмануть меня, чтобы я подумала, что этот жесткий мужчина может стать нежным для меня. — Но ты не исчезла, — пробормотал он. — Ты удивила меня. Во многих отношениях. В большинстве случаев раздражала меня до смерти. Но в основном, ты меня пугала. Больше, чем что-либо еще в этом гребаном мире. Что, учитывая мою историю, о многом говорит. Я прожил жизнь, которой почти любой испугался бы до смерти. Я видел, как умирают люди. Видел, как они молили о смерти из-за того, что с ними делали. Иногда из-за того, что делал с ними я. Я часто был близок к смерти, делал вещи, из-за которых мог провести за решеткой всю оставшуюся жизнь. Я познал страх. Страх — это привкус на языке, к которому я привыкал, пока не перестал ощущать, заставляя себя думать, что могу ничего не бояться. Не потому, что был храбрым, а потому, что мне было на все наплевать. До тебя. Ты стала мне так дорога, что у меня появилось что терять. Клишированное чувство быстро исчезло, когда все поглотила пустая, наполненная ожиданием тишина. Любовь не была терпеливой, доброй или бескорыстной. Я чувствовала ее жадность. Голод. Я должна была ответить. Но я не могла отрыть рот. Сердце бешено стучало, паника скрутила желудок. Я не хотела нести ответственность за его признание. За него. — Не думаю, что ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы любить, — сказала я, уходя от разговора и от него. Я собрала со стола тарелки и пошла на кухню. Сент последовал за мной. Я повернула голову, чтобы посмотреть на него и увидела его вскинутую бровь; почти игривый жест. Это меня расстроило. Почти так же, как и все эти «Я люблю тебя». Почти. Тарелки с грохотом упали в раковину. — Я видел, как ты чуть не умерла. И я видел тебя очень даже живой. Его пальцы пробежались по моему бедру. Пальцы — вот и все, что потребовалось, чтобы я практически растаяла. — Я видел, как ты злишься, так как это твое стандартное поведение. Я видел тебя уставшей. Больной. Нежной. Счастливой, по крайней мере, насколько это возможно. Я видел, как ты вела себя после того, как убила человека. Как ты живешь и как ведешь себя. Я бы сказал, что знаю тебя. Не самые весомые слова что я слышала от него за все время, но уж точно по теме. Слова и смысл за ними были плотными, настолько, что опустились прямо на дно меня, как ребенок в колодец, чтобы его больше никто никогда не увидел. Но кости навсегда останутся на дне, а крики будут отражаться от стен еще долго после того, как их не станет. Я открыла рот, чтобы возразить, но Сент не закончил. — Я знаю, что ты поешь в душе, и что поешь не очень хорошо, но, бл*дь, я согласен слушать твое пение каждое утро, каждую ночь или в любое другое время, когда решишь его принять, раз уж ты не любишь расписание, но, похоже, очень любишь мой душ. — У меня его нет. — Мне не понравилось, что голос прозвучал как у капризного ребенка. — Я знаю. И также знаю, что ты используешь меня не ради моего душа, — продолжил он странным, почти дразнящим тоном, соответствовавшим поднятым бровям. Нетипичное поведение для Сента, но, тем не менее, слабой девочке внутри меня оно нравилось. — Я также знаю, что ты ведешь себя как стерва почти со всеми, но не настолько, чтобы причинить кому-то боль нарочно. — Он сделал паузу. — Если только они этого не заслуживают. Я знаю, что ты пьешь вино, в основном красное или розовое, если думаешь, что никто не смотрит. Виски предпочтительнее. Я знаю, что тебе снятся кошмары. Не ерунда, как у других людей. Настоящие кошмары. Я пугаюсь просто от того, что вижу тебя в эти моменты. А меня нелегко напугать, детка. Я знаю, что именно из-за них ты плохо спишь, хотя тебе нравится думать, что это потому, что ты художник. Я читал твои книги, детка. Не все, потому что твои книги толстые и их много. Я прочту их все, будь уверена в этом. Итак, я прочитал достаточно, чтобы понять, что ты талантлива. Развратна. Особенная. Так что да, ты художник. Я знаю, что твой разум — твой злейший враг. Что создание историй требует от тебя колоссальных усилий. Я знаю, что ты считаешь себя плохим человеком, но даже если ты и не хорошая, то чертовски необычная. Сент отступил назад, не стремясь соблазнить меня своей сексуальностью и своим телом, потому что делал это своими словами. Этот чертов мудак использовал против меня мое же оружие. Я сглотнула. С трудом, потому что слюна казалась пережеванными кусочками моего гребаного сердца. Затем сложила руки на груди в попытке поспешно воздвигнуть барьеры из чистого ужаса. Никто раньше не замечал во мне всего этого. Никто не подносил ко мне зеркало и не показывал, что он видит. Что они видят во мне. Я ненавидела это. Взяв бутылку и чистый бокал, небрежно налила вино. Мне нужно было что-то выпить. — Ты не знаешь, что я нарцисстична и не знаешь насколько. Мне это нравится, — призналась я тихо, со стыдом. — Признание. Слава. Гребаные лайки в социальных сетях. Деньги. Мне нравится свет софитов. — Я глотнула вина. — Знаю, что не должна это говорить. Я ведь писательница и должна заниматься только искусством. И я так и делаю. В какой-то степени. Я втянула воздух. — Я — не хороший человек. Я — эгоистка. Я тщеславна. Я никого по-настоящему не люблю, но люблю быть любимой. Быть ненавидимой. Быть кем угодно, только не невидимкой. Я манипулирую людьми. Я манипулирую тобой. — Я знаю, что ты манипулируешь мной. И также знаю, что позволяю тебе. Я открыла рот, чтобы возразить, но не успела. Выражение лица Сента изменилось так быстро, что я на секунду опешила. Он переместился так, что оказался между мной и входной дверью, выхватив нож. Я не стала спрашивать его, что происходит, потому что знала, что что-то происходит. Я чувствовала это. В воздухе висело напряжение, было опасно тихо. Живя здесь так долго, я научилась различать разные виды тишины. И тишина сейчас была неестественной для этого места. Меня бесил тот факт, что я стояла позади Сента и без оружия. Его хватка на моем запястье была настолько сильной, что еще немного и оно сломается. И мне не нравились мои крохотные шансы вырваться, чтобы пойти и достать собственное оружие. Пока что мне придется полагаться на то, что Сент защитит меня несмотря на то, что от одной этой мысли мне становилось физически плохо. Нам не пришлось долго ждать, так как через несколько секунд дверь открылась, и в маленький дверной проем вошла крупная фигура. Сент не стал нападать, и никто не выстрелил в него, что было неожиданно. Если он был готов к опасности, то я была готова к следующей мировой войне. — Ты меня зарежешь или обнимешь? — поприветствовал вошедший и я с облегчением выдохнула. Хотя, я не собиралась лгать и говорить, что меня не возбуждала картина, как Сент наносит кому-то удар ножом. Такой уж я была. Голос мужчины был дразнящим. Дружелюбным. Даже знакомым. Однако Сент не хотел быть дружелюбным с этим парнем. Его поза была все еще напряженной, враждебной, нож все еще поднят, а хватка на моем запястье была не иначе как костедробительной. Хотя крупное тело Сента заслоняло мне обзор, человек, который только что вошел в мой дом, как будто он здесь хозяин, тоже был довольно крупным. На нем были мотоциклетные ботинки, слегка забрызганные грязью. Черные джинсы, испачканные внизу, но в остальном чистые. Но меня заинтересовала верхняя часть его тела, поскольку на нем была кожаная косуха. С нашивкой, которая повторяла татуировку Сента. Поэтому Сент все еще был напряжен. Один из его братьев пришел с визитом. — Я здесь не для того, чтобы убить тебя, — сказал мужчина по-прежнему дружелюбно.