— Собираешься отстрелить яйца и мне? — спросил Норд с любопытством. — Потому что мне кажется, что ты выстрелила туда случайно. Он посмотрел на лежавшего в луже крови человека, который больше не кричал. Интересно там все четырнадцать процентов крови Жадности? Или лишь сто процентов его мужского достоинства? — Нет, мне просто нужно было больше возможности для маневра, — ответила я холодным, но слегка дрожащим голосом. Скорее всего, у меня был шок. Когда все кости в руке переломаны ржавым молотком, это нормально. — Они идут, — сказал Норд. — Кто? — Сент. То, что осталось от Клуба. Хотя с этой главой, я думаю, покончено. — Он замолчал на пару секунд. — Если только кто-то еще не захочет взять молоток. Я нахмурилась, пистолет в моей руке потяжелел, но я держала его крепко. Пока что. Я могла танцевать этот танец еще очень долго, но в конце концов, мне придется нажать на курок. — Ты? — спросила я. — Хочешь президентскую нашивку? Норд улыбнулся. Хотя на его красивом лице улыбка должна была смотреться великолепно, меня затошнило. — Нет. У меня нет этого в планах. Я всего лишь возвращаю долг. Я стиснула зубы. — Долг, который означает не убивать меня? Он кивнул. — А ты не мог убить эту свинью до того, как она раздробила мне половину руки? — спросила я с яростью, что просачивалась в мои слова, как кислота. — Нет. Я ждала пояснений, хотя прекрасно знала, что Норд не тот человек, который будет объясняться, если сам того не захочет. — Ты собираешься меня убивать? — спросил он. Я задумалась. С юридической точки зрения я была в своем праве. Он вполне мог застрелить меня в любой момент. Самооборона. К тому же Норд был членом мотоциклетной группировки, похитил видного американского литератора и наблюдал за тем, как ее пытают. Да, меня бы даже не стали допрашивать. Нажать на курок — так просто. Норд был нехорошим человеком и точно заслуживал смерти. Если бы за ним не оставался «должок», он бы убил меня без зазрения совести. Но я все равно опустила пистолет. Потому что была просто помешана на злодеях. Норд выглядел удивленным. Заинтересованным. Не совсем радостным. — Как хочешь. Он посмотрел в сторону грязного, покрытого пятнами окна. — Они скоро будут здесь, потому что несутся сюда в надежде спасти положение. Но ты справилась сама. Он посмотрел вниз. — По крайней мере, настолько, насколько это возможно. Норд наклонил воображаемую шляпу и ушел. Я позволила ему. По какой-то причине. Потому что мы, злодеи, должны были присматривать друг за другом. ~ ~ ~ — Я ухожу, — первое, что он сказал мне, когда я очнулась после операции. Не то, что он меня любит и рад, что со мной все в порядке, или что он больше никогда не оставит меня без присмотра. Хотя подобные признания были не совсем в его стиле. Или в моем. Тяжесть его слов смыли всю вялость после наркоза и тупую боль в костях, которую не могло развеять лекарство в моей капельнице. Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду, потому что я знала, что это значит. Сент бросал меня. Мне захотелось приподняться на кровати, чтобы не чувствовать себя такой же уязвимой, как и в первый день нашего знакомства. Только на этот раз у меня был не вывих лодыжки. По трещине, по боли, по тому, как деформировалась моя рука, я знала, что она сломана. Мне, конечно, сделали операцию. Я не осматривала ее. Не хватало смелости. Я итак знала, что все плохо, как и знала то, что если посмотрю, то увиденное сломает мою душу так же легко, как молоток сломал мою кость. Это была не просто рука. Это было то, благодаря чему я выживала. Писала. Спасала себя. И она была сломана. Так что да, у меня не хватало смелости посмотреть на нее. Вместо этого я посмотрела на Сента, у которого был свой молоток, и он разбивал им другие вещи. — Почему? — спросила я тихо и агрессивно. В моем голосе не было ни силы, ни твердости. Сент играл нечестно. Он знал, что я сейчас слаба, но все равно наносил удары. Потому что он такой. Он посмотрел вниз, туда, куда я не хотела смотреть. Не могла смотреть. Он вздрогнул. По-настоящему вздрогнул. Человек, который видел и совершал многое, вздрогнул при виде того, что было моей изуродованной рукой. Мне захотелось блевать от его неспособности сохранить маску и скрыть свое отвращение. Но я справилась с собой. — Ты знаешь почему. Ты достаточно умна, чтобы понять, что все слишком неправильно, даже для нас. Во рту разлилась горечь. — Нет. — Я выплюнула это слово, надеясь, что оно расплавит его чертово лицо. — Ты ведешь себя сейчас как эгоист и слабак, и если ты на самом деле такой, то уходи. Я сделала паузу, чтобы втянуть воздух, который резал, словно тысяча клинков. — И не возвращайся. Сент ждал. Ждал большего. Больше оскорблений, больше уродства. И я могла бы продолжить, потому что его слова открыли и сделали глубже колодец моей ненависти. Все равно любовь — лишь более мягкая форма ненависти. Но я промолчала. Он не заслуживал большего. Особенно моей ненависти. И все же, несмотря на свое состояние, я ждала. Затаив дыхание, и ненавидя себя за это. Каким-то образом в душе еще оставался клочок надежды, который должен был быть уже давно похоронен и разложен. Но Сент взял дробовик и разнес его в клочья, когда повернулся и ушел, оставив меня разбитой и беспомощной на больничной койке. ~ ~ ~ Хотя один важный человек — которого теперь я ненавидела больше, чем саму себя — просто взял и покинул меня в момент, который мог стать самым худшим в моей жизни, другой человек вернулся. Возможно, именно она и спасла меня. Любопытный факт, потому что по закону жанра спасать меня должен был мужчина. Но появилась Кэти. Та, чьего появления я ждала меньше всего. И она спасла меня, оставаясь все такой же бесчувственной и черствой. Она не плакала над моей травмой, ведь она была врачом, и не такое видела. Я выживу. Вылечусь. Мое тело было создано для этого. А вот сердце — нет. Но Кэти не волновало и это. Она не знала, насколько глубоким был разрыв, пока не пришла ко мне на третью ночь. Я выписалась из больницы в первый же день после операции, вопреки предписаниям врача и поехала домой. Кэти не стала выговаривать мне за виски, которого я выпила достаточно, чтобы все ей рассказать. К счастью, я не раскисла настолько, чтобы рассказывать эту историю со слезами и истерикой. Кэти не выглядела удивленной или шокированной, но у нее всегда был лучший покер-фейс. К тому же ее нечасто трогали душевные переживания других. — Сердечная боль во многих отношениях ужасна, — сказала она. — Во многих, многих смыслах. Но есть одна прекрасная вещь в этом конкретном виде боли. Она может подождать, потому что всегда будет рядом. И учитывая тот факт, что знаю тебя лучше, чем ты сама, я вижу, что этот мужчина значил для тебя больше, чем ты когда-либо признаешь. Не стану приукрашивать, дорогая, тебе ещё долго будет больно. Даже не знаю, переживешь ли ты это по-настоящему. Но рано или поздно ты с этим справишься. Сейчас же не время погрязать в страданиях. Пора работать, сучка.