Вместо этого я решила заняться своими вещами. Я направила фургон с вещами по подъездной дорожке, ругаясь на грузчиков всеми известными мне вариантами ругательств, когда они пригрозили вывалить мое барахло на подъездной дорожке, потому что сомневались, что смогут развернуться у коттеджа. К счастью, я была почти такой же страшной, как мои книги, поэтому двое громил, перецарапав напрочь свой фургон, все-таки добрались до хижины, разгрузили мои вещи и сумели уехать с хорошими чаевыми и живыми-здоровыми. Распаковав только четверть того, что я посчитала необходимым взять с собой из Нью-Йорка, я поняла, что жестоко ошиблась. Все мои вещи были дорогими, модными и выглядящими совершенно смехотворно в этом уютном маленьком домике. Какое дурацкое слово. Но я не смогла придумать ничего лучше. Я, автор международных бестселлеров, и не придумала слова получше. Я позвонила по одному из номеров, оставленных риэлтором, чтобы передать свои вещи местной благотворительной организации. Меня удивило, что в таком маленьком городке было что-то подобное. И еще я обрадовалась. Мне нужно было убрать из моего домика все это нью-йоркское дерьмо. Оно омрачало и загрязняло пространство, которое, как мне казалось, я ненавидела. Я ведь не являлась поклонницей интерьера в природном стиле и богемных подушек. Я любила черный цвет, четкие линии и дорогие вещи. Но на деле оказалось, что нынешней версии меня, потрескавшейся и близкой к развалу, нужен был уютный диван, небольшое пространство и винтажные штрихи. Тем не менее все свои книги я решила оставить и засунула их среди книг Эмили. Единственное, что, по моему мнению, делало нас похожими. Мы обе избивали свои книги, пожирали их. Любили их настолько, что портили. Да, единственное, в чем мы с ней были похожи. Я не могла оставаться в доме среди своих отравленных Нью-Йорком вещей. Так что решила вернуться в город, когда скачала себе книгу рецептов и составила список продуктов без кукурузного сиропа с высоким содержанием фруктозы. Сегодня на улицах было больше людей; может быть потому, что светило солнце, а это редкость в этом штате. Видимо люди пользовались возможностью погреться в его лучах. Я была одета в черное с головы до ног, в самых больших солнцезащитных очках, которые смогла найти и в бейсболке из искусственной кожи, из-под которой выбивались волосы. Мне не нравился солнечный свет. Не только потому, что я обгорала на солнце за считанные минуты и даже не потому, что солнечные лучи старят кожу быстрее, чем что-либо другое. То, что я пила столько спиртного, сколько пила, уже достаточно меня состарило. И если бы мне пришлось выбирать между отказом от алкоголя и выходом на улицу в солнечный день, я бы попрощалась с ультрафиолетовыми лучами. Может именно поэтому все старались украдкой бросать на меня совершенно очевидные взгляды. Я была черной дырой, блуждающей по их маленькому городку. Должна признать, что город смотрелся гораздо живописнее, когда океан сверкал в лучах солнца, он выглядел аутентичным и любимым жителями, не извратившимся после того, как о нем узнали туристы. Мне больше нравилось, когда он был угрюмым, почти заброшенным и депрессивным. Но неважно. После того, как мне снова пришлось побеседовать с милой женщиной на кассе — пухленькой, сильно накрашенной и слишком улыбчивой — я ушла. У этой женщины не получилось удержать меня в заложниках светской беседы, потому что на кассе ждали и другие покупатели, но она все же умудрилась впихнуть в пятиминутный монолог кучу вопросов, а я умудрилась не ответить ни на один. Я не приобрела нового друга. Но я пережила эту поездку, никого не убив. Бар манил меня, обещая виски, которого не было в продуктовом магазине, и интригующего бармена, который почти наверняка хотел заняться со мной сексом. Заманчиво. Но вместо этого я направилась в книжный магазин. Потому что я, конечно, играла плохую девочку во многих отношениях, но все же позволила капельке доброты — а может трусости — уцелеть. Я поняла, что совершила ошибку, придя сюда, как только над моей головой прозвенели колокольчики, и мужчина в чертовом свитере с жилеткой, посмотрев на меня поверх очков, почти прокричал мне в лицо «Добро пожаловать!» Черт. Еще одна «болтушка Кэти9». Я кивнула ему с натянутой улыбкой, давая понять, что хочу, чтобы меня оставили в покое. — Вам помочь? — спросил он, когда я, вопреки здравому смыслу и инстинкту, вопящему бежать, продолжила идти вглубь магазина. Это было даже не добровольно. Запах пыли и книг притягивал меня, как рука, появляющаяся из темноты и сжимающая мою шею. — Нет, спасибо, пока осматриваюсь, — ответила я, не глядя ему в глаза. Магазин был намного больше, чем казался с улицы. Я ожидала, что он будет тесным и удушающим. Или, может быть, надеялась, что он будет именно таким, потому что тогда у меня появилось бы совершенно обоснованное оправдание для покупки всех своих книг в мягких обложках без чувства вины за то, что не поддерживаю местный книжный магазин. Но вместо лачуги размером со шкаф, полки тянулись далеко вглубь помещения, в тень, обещая поглотить любого, кто отважится пойти дальше. Мне это сразу понравилось. — Вы новенькая в городе. Мне понравилось почти все. Я взяла первую попавшуюся книгу. Убогая обложка. Красивое название. Неизвестный мне автор. — Да. Шарканье дешевых ботинок по выцветшему ковру подсказало мне, что этот парень не понимает, что мне не нужна была компания. — Вы из Нью-Йорка, верно? Купили коттедж Эмили? Я кивнула, не поднимая головы, и все же увидела, как он вошел в мое периферийное пространство. Мне очень захотелось прочитать эту книгу. Неизвестные авторы были моими любимыми, потому что я не знала, чего ждать от их произведений. Большую кучу дерьма или жемчужину. Любая из них вдохновляла. — С Эмили произошла такая ужасная трагедия, — сказал продавец, почти заучено. Я уверена, что так оно и было. В таком городе, как этот, где все знают друг друга, пробормотать какую-нибудь меланхоличную фразу, чтобы все убедились, что ты никогда не переживешь произошедшую драму являлось почти ритуалом. Тем более драму такого масштаба. Жители должны были как-то растянуть удовольствие от ее смакования, как голодную корову, призванную накормить сотни людей. Я промолчала, просто положила книгу на место и направилась дальше, надеясь, что продавец не последует за мной. Что он, конечно же и сделал. — Салли не сказала, как вас зовут ни мне, ни кому-либо еще, словно это тайна, — продолжал он, выключая грустный тон «разговора о мертвой женщине». Я стиснула зубы. — Мне удалось выудить из нее, что вы довольно известный автор. А я считаю себя в некотором роде знатоком известных и неизвестных авторов. Вы же не откажетесь порадовать меня тем, что скажите название своей первой книги? Его слова меня задели. Меня бесило, когда незнакомые люди извлекали из меня факт, что я — писательница, потому что я считала этот поступок сродни тому, как стоматолог вырывает зуб без анестезии или же когда одним из первых их вопросов был: «Вы написали что-нибудь, что я мог читать?». Каким же засранцем надо быть, чтобы задать такой вопрос. Это все равно что спросить: «Достаточно ли вы знамениты, чтобы я притворился, что мне есть дело до вас и ваших книг?» Если же незнакомцы не задавали этого вопроса, то задавали другой, словно считали, что тот факт, что они разговаривали с писателем, дает им какой-то странный карт-бланш на его жизнь. Поэтому обычно, когда люди не узнавали меня — что случалось все реже и реже благодаря социальным сетям, которых у этого владельца книжного магазина явно не было — и спрашивали, чем я зарабатываю на жизнь, я подходила к ответу на вопрос довольно творчески. Говорила, что я — дрессировщик дельфинов, или учитель обществознания, или проститутка или агент ФБР. Все, что приходило в тот момент на ум. Потому что эти профессии вызывали меньше вопросов, чем титул «автор». Но этот мужчина задал мне вопрос, который никто раньше не задавал. Он хотел узнать не обо мне самой, а о моих книгах. — «Скелеты солнечного света», — ответила я, даже толком не подумав. Мужчина обратился к моему тщеславию, а не к искусству. Именно тогда я решила, что он достаточно интересен, чтобы я посмотрела на него и успела увидеть, как его глаза расширились от шока и ликования. — Вы — Магнолия Грейс? — спросил он, почти крича. Я поморщилась оттого, что в начале карьеры у меня не хватило предусмотрительности выбрать себе псевдоним. Несмотря на то, что прошли годы и миллионы людей задавали один и тот же вопрос, я ненавидела свое имя на обложках книг. Оно было слишком мягким. Казалось, я его выдумала. Как будто провела исследование по поиску лучшего сочетания имени и фамилии, которые могли бы понравиться массовой аудитории. Я была уверена, что это исследование провела за меня моя мать. Уверена, что она искала информацию о том, что сделает меня похожей на дочь, которую она всегда хотела. На ту, кто носила бы платья в цветочек, забыла о существовании феминизма и единственной целью жизни которой было найти мужа. Излишне говорить, что мы обе разочаровались. — Единственная и неповторимая, — процедила я сквозь зубы. Продавец захлопал в ладоши. Словно он — легкомысленная школьница, которую чертов квотербек пригласил на выпускной бал, или потому что ее тест на беременность оказался отрицательным после того, как она позволила этому квотербеку забить гол на выпускном вечере. А потом продавец просто сбежал. Ну не могло мне так повезти, чтобы он ненавидел мои книги настолько, что решил оставить меня в покое. Конечно нет, мужчина вернулся быстрее, чем можно было ожидать от человека его возраста, с охапкой книг и отвратительной улыбкой. Я ненавидела улыбки. Ненавидела видеть людей счастливыми. Это так скучно. Так предсказуемо. Мне нравилось, когда люди гримасничали. Плакали на улице. Ссорились со своими бойфрендами или подружками в модных ресторанах. В эти моменты люди не притворялись и заставляли меня задуматься об их жизни и кем они были. Вот что делало их интересными. Потому что любой идиот мог улыбнуться. — Вы можете подписать их для меня? — спросил мужчина, указывая глазами на стопку книг в руках. Мои книги. Все, что я написала. У некоторых эксклюзивные обложки, более редкие, те, на которые я согласилась, хотя и ненавидела их, но была тогда слишком робкой, чтобы спорить с издателями. Излишне говорить, что я исправила это недоразумение, как только нашла в себе стержень. Сейчас книги с этими обложками стоили тысячи. Твою мать. Я буду выглядеть полной сукой, если скажу ему «нет». И хотя я не возражала показаться полной сукой перед охотниками за славой и остальными болтунами на планете Земля, этот продавец был читателем. Настоящим. Тем, кого волновали названия моих книг, а не мой социальный статус. Я четко видела это в его глазах с легким маниакальным блеском. В нем присутствовала одержимость, которую я могла понять. — Конечно, — уступила я. Его улыбка стала шире, и мужчина отложил книги, чтобы достать ручку из переднего кармана. Я уставилась на потертые обложки на столе. Книги ни были новыми, нетронутыми экземплярами. Некоторые из них были порваны, на других виднелись круглые отпечатки от донышка кружки с кофе. — Я прошу прощения за их состояние, — быстро сказал продавец, заметив мой пристальный взгляд. — Это мои личные книги, по крайней мере, некоторые из них. В основном я продаю здесь подержанные экземпляры, редкие издания таких популярных авторов, как вы. Мне нравится коллекционировать книги, а также истории их предыдущих владельцев. Черт. Мне начинал нравиться этот парень. — Кому подписать? — спросила я, не обращая внимания на его извинения. — Чарли, — быстро ответил он. — А на новых копиях можете просто оставить автограф, если не возражаете. Я знаком с парочкой ваших заядлых читателей, они с удовольствием придут за этими книгами. Я на сто процентов уверен, что они будут изо всех сил пытаться предложить мне орган или первенца, как только узнают, что они подписаны вами. Я кивнула, добавив пару надписей лично от себя на хорошо потрепанные экземпляры. Многие мои читатели взяли за правило, чтобы я «оскорбляла» их на подписанных экземплярах. Понятия не имею, с чего началась эта тенденция. Возможно, с какой-нибудь психопатки, нагрубившей мне во время автограф-сессии, куда меня заставил прийти мой издатель... когда-то давно. В тот день я была вспыльчива и наверняка написала что-то вроде: «Дженна, ты идиотка». Вместо того, чтобы оскорбиться, она была очарована, разместила надпись в социальных сетях, и, бум, родилось какое-то движение. Мои молодые читатели тащились от этого дерьма, но я не думала, что Чарли или другие мои фанаты зрелого возраста захотят себе подобный автограф. Вот что довело меня до нынешнего состояния. Я являлась в некотором роде аномалией. У меня не было узкой целевой аудитории. Конечно, я писала в основном для чудаков и психов, но мои работы нравились многим: футбольным мамашам10, девушкам из женских обществ, занудам, качкам, папам, даже бабушкам. Мой агент сказал, что это было потому, что никто не мог определить, кто я, и что в какой-то степени — по крайней мере в этой среде — читателям нравилось отождествлять себя с авторами. Находить в них что-то от себя самих, пусть даже через персонажей книг. Так что да, мир не совсем понимал, кто я такая, так что я была всеми. Это хорошо работало в коммерческом плане, но не очень в психологическом.