Марго вскинула бровь и слегка улыбнулась. — О, я знаю. ~ ~ ~ Я провела почти приятный день с незнакомкой, вином и восхитительными на вкус кексами. Я съела два. Две порции сложных углеводов, сахара и насыщенных жиров. И мне понравилось. За что я себя почему-то не ненавидела. Как не ненавидела и Марго. Отвлечься от ноутбука было, мягко говоря, приятно. А эксцентричная, резкая и забавная Марго вызвала у меня зуд в затылке, в месте, где зарождались мои истории, словно инфекция. Чем, по-моему, они и были. У меня даже проявились симптомы этой инфекции — парочка идей и обрывки сюжетной линии. В основном поздно ночью или ранним утром, когда мой мозг был слишком затуманен, чтобы что-то понять. Я не стала паниковать. Зачем? Вирусы всегда быстро распространяются. Мне становилось все хуже и хуже, пока история не захватывала меня, и единственным лекарством было перенести ее на страницы. Хитрость заключалась в том, чтобы не забегать слишком далеко вперед. Начать лечить себя — писать — до того, как по-настоящему заболею. Поэтому я пока не стала создавать персонажа-прототипа Марго или обдумывать, какой она будет в моей истории. Но я позволила этой идее осесть в голове. Вот как это иногда бывало. Случайный разговор. Бездомный крикнул мне на улице о своем восхищении. Какое-то телешоу, полное подростковой чуши и дыр в сюжете. Музыка. Убийство. И если честно, в основном меня вдохновляло именно убийство. Многие считали любое убийство трагедией. Для меня же оно было и отдыхом, и работой, и чем ужаснее оно было, тем лучше. Конечно, я бы предпочла, чтобы какого-нибудь бедного человека не убивали, чтобы я могла вдохновиться на историю, но людей убивали в любом случае. Когда я смотрела на мигающий экран, на то, что разрушило мой гребаный кайф, в памяти всплыл именно этот аспект моей личности. Любовь к убийствам. Моя мать ненавидела во мне это. То, что с юных лет меня больше интересовал Дин Корлл13, а не сериалы подобные «Клубу нянь14» или что там еще она пыталась мне навязать. Или то, что я носила только черное и резала платья пастельных тонов кухонными ножницами. Я могла бы проигнорировать ее звонок. Это было правильно. Для меня, конечно. Но в какой-то момент мне все равно придется ответить. Я выделяла своей матери пять минут в месяц. Она итак была рядом все мое детство и ей повезло, что она получила от меня так много. — Ты не отвечала на мои звонки, — поприветствовала она меня. Каждый ее звонок начинался с этой фразы. Я вздохнула. — Я в курсе. — Ты даже не потрудишься придумать какое-нибудь оправдание? — прошипела она. Я прикусила губу. Привычка, появившаяся у меня в раннем подростковом возрасте. Я жевала губу, пока она не распухала и не лишалась кожи, после чего я не могла есть без боли в течение недели. Где-то провели исследование, что в организме некоторых людей выделяется химическое вещество, расслаблявшее их, когда они кусают губы. Думаю, не стоит удивляться тому, что я расслаблялась, поедая собственную плоть. — Какой смысл? Ты же знаешь, я не отвечаю на твои звонки не потому, что занята или потому что у меня дедлайн или пропала связь. Я не беру трубку, потому что не хочу с тобой разговаривать. Я одновременно ненавидела и восхищалась собой за откровенную жестокость, с которой разговаривала со своей матерью. — Скоро День благодарения, — сказала она вместо того, чтобы начать пассивно-агрессивное переругивание, как она любила. Наверное, вспомнила о лимите времени во время разговора со мной. — И об этом я знаю, — ответила я, глядя в окно и гадая, как лес будет выглядеть покрытый снегом. Растения и деревья были практически безжизненны, если не считать парочки листьев, упорно цепляющихся за ветки, оттягивая неизбежное. Конечно, большую часть леса составляли сосны, но мне нравились именно растения, которые засыхали, гнили и весной оживали заново. Но больше всего они мне нравились безжизненными. — И? — допытывалась мама. — И что? — повторила я как попугай. — Ты не сообщила мне что приедешь. Еще одна вещь, которую я подарила своей матери — точнее, своему отцу — это посещение ровно двух национальных праздников и одного личного: Рождество, День благодарения и день рождения моего отца. Я ненавидела почти каждую секунду этих визитов. После этих праздников я возвращалась домой настолько обиженной, разбитой и измученной детской травмой, что за неделю писала половину бестселлера. Это составляло семьдесят процентов причины, почему я вообще ездила на эти праздники. Остальные тридцать процентов принадлежали моему отцу. А учитывая, что его не стало, я не так отчаянно искала новые эмоциональные шрамы, чтобы превратить их в книгу. — Я не сообщила, потому что не приеду, — сказала я наконец. Пауза. Очень напряженная. — Мы договаривались что ты будешь приезжать на каждый семейный праздник. Я даже молчу о том, что разговариваю со своей дочерью всего лишь двенадцать раз в год. Что ты не звонишь мне в мой день рождения и не отвечаешь на мои звонки в свой. Молчу обо всем, что ты говоришь обо мне в средствах массовой информации... — Я вообще не говорю о тебе в СМИ, — перебила я ее. — Именно. — Слово было сказано резко и обвиняюще. — Ты — одна из самых известных писательниц своего поколения и отчасти благодаря образованию, которое мы с отцом тебе дали. Я помассировала виски. — Хорошо, в следующей статье «Таймс» спою тебе дифирамбы, — солгала я. — Ты должна приехать на День благодарения. — Единственное, что я должна — раз в три года сдавать мазок. Приезжать к тебе на День благодарения не обязана, это годовщина грубого геноцида и колониализма. Я говорила стопроцентную правду, но не геноцид и колониализм останавливали меня от поездки. К несчастью для человеческой расы, они были обычным явлением. — Ты даже не собираешься навестить своего отца? — спросила моя мать тем резким, вызывающим чувство вины тоном, в котором она была экспертом. — Зачем мне навещать своего отца? Он умер, — ответила я резким, холодным и жестоким тоном, в котором профи была уже я. Резкий вдох моей матери сказал мне, что я попала в точку. — Твой отец не умер, Магнолия, — прошипела она. — Не смей больше так говорить о нем. Я фыркнула. — Я поверю тебе, если ты прямо сейчас позвонишь ему, и он назовет мое имя, — бросила я вызов. Пауза. Долгая пауза. — Правильно, ты не можешь ему позвонить, — сказала я, нарушая молчание. — Потому что он не помнит моего имени. И того факта, что у него вообще есть дочь. Или жена, если уж на то пошло. Мой отец стал бы единственной причиной, по которой я поехала бы домой на День благодарения, потому что он единственный из моих родителей, кто не винит меня в смерти Коди. Еще один резкий вдох. — Даже не пытайся изображать шок или защищаться, — продолжила я. — Потому что мы обе знаем, что я права. Даже до того, как отец умер, ты не была рождена стать матерью. Ты рождена для того, чтобы быть женой полковника, и, к несчастью для тебя, у этой роли оказался побочный эффект в виде рождения детей. Я рада, что ты вела себя как холодная, бесчувственная мегера и сделала из меня себе подобную. Потому что без тебя я бы не добилась всего того, что у меня есть. За это я тебе безмерно благодарна, мама. Я оплачу для тебя самый лучший дом престарелых, когда ты, наконец, поддашься какой-нибудь болезни. Кроме того, не жди меня больше на Рождество, дни рождения или любые другие дерьмовые праздники, призванные объединить ненавидевших друг друга людей. Высказавшись, я повесила трубку, направилась к шкафу, где хранила спиртное, и принялась топить свои печали в виски. ГЛАВА 5 «Все всегда заканчивалось слишком быстро. Я старался растянуть время, чтобы не искать другую жертву, но делать это становилось все труднее. Никто меня не ловил. Даже близко. Я был богом. И смертью. Вот какой подарок я им делал. Давал возможность умереть ради искусства. Разве женщина может мечтать о смерти прекраснее?» — Сейчас шесть тридцать утра, и я только что постригла себе челку. Я прищурилась в зеркало, наклоняя голову влево и вправо, чтобы убедиться, что она ровная. — Я не уверена, то ли у меня получился отличный новый образ, то ли я нахожусь в самом разгаре психоза. Я так долго смотрела на себя в зеркало, что было трудно сказать сколько именно. — Хорошо, перезвони мне или хотя бы напиши и дай знать, что ты еще не умерла от истощения, — закончила я, зная, что Кэти работала по сменам, с которыми ни один человек не справится без кофеина или не убив кого-нибудь. Я повесила трубку, болезненно осознавая истерику, эхом отдающуюся в трубке.