Я талантлива, мне всего восемнадцать! По дороге домой смотрю гребаные сториз из Австралии, травлю себя болью и ненавистью. Карина много выложила, у Машки меньше, но в одной на фоне голос Макса. Меня дрожью пробирает, когда слышу его. Крупной такой, болезненной. Ненавижу его и все еще люблю. Как это возможно? Добравшись до дома, завариваю травы и выпиваю целый кувшин противной жидкости, таблетки тоже глотаю. Через полчаса низ живота начинает тянуть. На форуме девочки писали, что будет больно, это нормально. Я терплю. Где-то час проходит, боль усиливается ежеминутно, растет в геометрической прогрессии. Нахожу в маминой тумбочке обезболивающее и выпиваю сразу две таблетки. Становится легче, но спустя час я снова лезу на стенку. Пью еще одну таблетку, она последняя. Ветер на улице воет, сосны на участке гнуться и скрипят зловеще. Я лежу под пледом и трясусь от боли, обиды, собственной беспомощности. Отчим написал, что будет поздно, заедет к маме в больницу, потом еще в цех вернется. Это хорошо. Мне должно полегчать к тому моменту, когда он приедет. На форуме писали, что месячные должны начаться максимум через три часа. Если крови нет – не сработало средство, потом только аборт. Слово какое ужасное – аборт. Вздрагиваю каждый раз, когда думаю о нем. Сомневаюсь, что смогу на него пойти. Зачем направление требовала? Теперь думаю: травками прервать не получится, буду рожать. Вон как крепко держится мой ребеночек. Мой. Он же не только Макса, он и мой. Мой даже больше. За что я с ним так? Он не виноват, что его папа мудак. На улице совсем стемнело, я свет не включаю. Постанываю от боли и по новой сториз жены Макса пересматриваю. Что, если она тоже беременная? Живут они вместе, в этом я больше не сомневаюсь. Значит, и спят вместе, и малыша заделать могут. Их ребенок будет желанным, а мой нет. Тогда и знать о нем Максу не нужно, сама рожу, сама подниму. Сильный порыв ветра бьет по стеклам, через несколько секунд в доме пропадает электричество и выключается отопление. Интернет тоже пропадает, даже мобильный. А мне как раз от Маши приходит сообщение, прочитать его не успеваю. Холодно, темно, страшно. Я совсем одна, только этот малыш во мне, только он со мной, а я, дура такая, убить его хотела. Не хочу больше. Ни за что! Рожу его и любить буду, как Макса любила. Боль нестерпимая, вою тихонечко. Подсвечивая себе телефоном, бреду наверх, ищу у мамы в тумбочке еще таблетки. Нет ничего, пустой блистер, а у Славы в ящике нахожу пластинку! По названию похоже на обезбол. Мне так больно и плохо – что угодно проглотить готова, лишь бы полегчало. На трясущихся ногах спускаюсь в кухню и выпиваю сразу две таблетки. Боль не проходит, а время вдруг замедляется. Я пытаюсь сделать вдох и не могу, проваливаюсь в темноту. Там не больно, и не страшно. Там никак. Эпилог – Вета, доченька, – звучит мамин голос издалека. – Просыпайся, родная, пора... Глаза приоткрываю и сразу понимаю, где я. Стены белые, запахи специфические... Больница. Мама надо мной склонилась и улыбается, а в глазах ужас. Я им тотчас пропитываюсь и зажмуриваюсь. Боль в животе чувствую. Она тупая, я другую помню. Режущую острым лезвием, невыносимую по силе, но живую. А эта мертвая. Почему так? Бах, бах. Вспышками в мозгу: врачи, суета, лампы яркие, трубка во рту. Я прошу, кричу – никто не слышит. Вену жжет... Мне холодно, а внутри пусто. – Мам, ребенка моего больше нет? Голос у меня хрипит, горло саднит и губы потрескались, больно ими шевелить. Зачем я спросила? Знаю ответ. Мама грудью на меня ложится и плачет: – Как же так, Веточка. Почему ты мне не сказала? ­Я до скрипа стискиваю зубы, впиваюсь пальцами в матрас. Дура, идиотка! Тварь я последняя, вот кто! Ради славы, из-за блога этого клятого, Максу назло убила своего ребенка. Убила... – Пусти, меня, дышать трудно, – толкаю маму и пытаюсь сесть. Как жить теперь с этим? Как? Не хочу! Мама выпрямляется. Животик к нее уже большой. Глянув вскользь, закрываю глаза. Реально хочу умереть. – Ребенок не от Ильи? – острожно спрашивает мама, я подтверждаю молчанием. – А чей он? Был… Именно, что был. Нет ребенка, нет отца. И чувств к нему тоже нет, ничего не осталось, пусто внутри. – Ничей. С каким-то левым парнем из клуба переспала. – Он тебя изнасиловал? – Сама захотела. Отстань, – закрываю лицо руками. – Я хочу одна побыть, прошу! – Вета! – голос мамы становится строже. – Зачем ты так? Я чуть с ума не сошла за эту ночь! Слава в предынсультном состоянии этажом ниже лежит. Это он тебя нашел, на руках в больницу нес. Мы же твоя семья! Семья – это они со Славой и Алиска, которая скоро родится, я уже сама по себе, мама еще не поняла. Она весь день провела со мной в палате. Вздыхала, причитала, супом накормить пыталась. Плакала тихонько у окна, когда думала, что сплю. А я не спала, я думала, как дальше жить и ничего придумать не могла. Понимала только, что хочу уехать и начать новую жизнь. Но куда, как, на какие деньги? Где искать поддержку? Ответы на эти вопросы нашлись неожиданно и уже на следующий день. *** Больничный чай на вкус, как вода, только сладкая. Из-за боли в горле я не могу есть, поэтому пью его, чтобы голова от голода не кружилась. – Скажи мне честно, Вета, ты же не пыталась специально отравиться? – шепотом спрашивает мама, плотно прикрывая за собой дверь. Ходила в ординаторскую с врачами шушукаться, уговаривала выписать меня после осмотра. Наговорили ей там лишнего. – Что за глупость? – фыркаю, глотая горячий чай и глядя на грустное серое небо в окне. На душе у меня ровно так же. – Врач говорит, что у тебя кровотечение открылось из-за принятых лекарств, у них есть подозрение… – Не травилась я намеренно! – перебиваю не без раздражения. – Живот болел сильно, темно было, таблетки перепутала. – Если бы Слава позже приехал, если бы не нашел вовремя… Я бы не перенесла, Вета, – причитает мама, не слушая меня. – Пережить собственного ребенка – самое страшное наказание. – Не думай о плохом, тебе нельзя волноваться, – напоминаю, уткнувшись носом в стакан. – Легко так говорить, когда не знаешь, каково это. Поймешь, когда свои дети будут… Она осекается, подходит к окну и обнимает себя за плечи. Рассказали ей о моем резусе и проблемах в будущем. – … Там к тебе Илья пришел. Ты его пустишь? – А почему он пришел? – удивляюсь, но тут же понимаю. – Это ты рассказала, да? – Позвонила его маме, а что делать? Они все равно узнали бы, слухи по знакомым уже поползли. Я сама рассказала правду, чтобы не додумывали. – Какую правду? – Что ты вместо цитрамона нечаянно выпила таблетки Славы и у тебя критически упало давление. Продолжая цедить чай, я беззучно усмехаюсь. Маме всегда было важно мнение окружающих и страшно, что о ней подумают другие. Она подстраховывается, рассказывая знакомым свою правду. – Капец, ты бледная, – открыто удивляется Илья, опуская на тумбочку пакет с бананами. Хорошо, что не цветы принес, я бы взвыла при виде букета в таких обстоятельствах. – Завтра буду огурцом. У меня вечером занятие с малышками, не хочу отменять. – Надо же, так неудачно перепутать таблетосы, – косится на меня Красовский. Не верит в мамину правду. Я бы тоже не поверила. – Давно пора сделать лазерную коррекцию зрения, а то сослепу можно крысиного яду выпить, – пытаюсь пошутить. – Это вроде не очень дорого. – Не очень, но я пока не заработала. Илья берет стул, беззвучно ставит рядом с кровью и садится. Смотрит в глаза. Серьезный, решительный. Давно не видела его таким.