– От вас требуется только одно: зачаровать то, чем можно убить того самого хала, и показаться всем. Вот и все. Это упрощенный перечень обязанностей алхимика во время охоты, тем не менее он верен. На самом же деле Полулунная Охота не так уж отличается от других лисьих охот, заполняющих осенние дни. Охотничьи клубы запускают в леса свору гончих, работающих по следу, и едут за ними верхом. И заканчивается охота лишь тогда, когда добыча скрывается в норе, оказывается разорванной в клочья или убитой. Разница лишь в том, что во время той самой охоты добыча может погибнуть только от руки алхимика в ночь Холодной Луны – по крайней мере, так утверждают непостоянные исторические источники. Несмотря на все старания, ни одному алхимику за последние двести лет не удалось убить демиурга. В настоящий момент единственный, кто знает наверняка, как это делается, – Ивлин. Нет, должен же быть еще способ. Она обязана в это верить. – Ничего подобного! – возражает Уэстон. – Слушайте, я же в курсе, что вытворяют алхимики во время охоты. А как же алхимические ловушки? Диверсии? Мы оба знаем, что я недостаточно сведущ и опытен для них. И потом, я ничего не знаю об охоте, – он поднимает растопыренные пальцы и начинает загибать их. – Я не знаю, какое снаряжение вам понадобится помимо оружия. Понятия не имею, как предвидеть то, что замышляют конкуренты. Не умею стрелять из ружья. Я даже верхом ни разу не ездил! – Про все снаряжение, которое мне понадобится, я вам расскажу, верхом ездить научу. А что до остального, от вас ничего не понадобится. Вы нужны мне не ради дешевых трюков. Вы просто должны существовать. Зачем же вы со мной препираетесь? – Я не препираюсь. Просто стараюсь дать вам понять, что мой отъезд – не повод для разочарований. Мне жаль. Искренне жаль. Но вам придется найти кого-нибудь другого. – И вы правда готовы отказаться от такого шанса ради ваших близких? – Всегда. Что было бы, если бы все и всегда возвращались домой по ее просьбе? Если бы любовь всегда перевешивала амбиции? – Ясно. – Мисс Уэлти, я… я вижу, что вы расстроены, но не понимаю. Если завтра возвращается ваша мать, вы сможете участвовать в охоте вместе с ней, разве не так? Она молчит, и его лицо медленно омрачается пониманием. – Так вы в самом деле не знаете, вернется она или нет? – Да. – Нож с поворотом вонзается в ее тайный позор. – Наверняка не знаю. Это была не ложь. А истина, в которую ей хотелось верить. Она собирается с духом, готовясь к его гневу, но, когда снова встречается с ним взглядом, он грустно улыбается. – Значит, видимо, правильно вы говорили мне уезжать домой с самого начала. Почему же потом передумали? – Потому что посочувствовала вам. Она ожидает от него вспышки гнева, но по его лицу скользит тень чувства, которое намного хуже. Это жалость. – Вы посочувствовали мне, а ваша мама пропала на три месяца? Мэг… то есть мисс Уэлти, я понимаю, что перехожу границы, но это же ненормально. Вы ведь понимаете, да? Именно этого она и надеялась избежать. Больше ей ни к чему его самонадеянное возмущение ее поступками, и терпеть его осуждение она не намерена. – Это не значит, что она плохой человек. – Я этого и не говорил, – он медлит. – Но разве не лучше вам было бы уехать на это время куда-нибудь, где вам не пришлось бы жить одной? – Я не против пожить одна. Она доверяет мне поддерживать порядок во время ее отсутствия. – Доверяет вам? Неужто торчать безвылазно в этом всеми забытом доме еще и честь? – Его слова звенят в напряженной тишине, он широко раскрывает глаза. Он и не собирался говорить ничего подобного, но теперь уже слишком поздно. А ведь это и вправду честь. Любовь Ивлин утонченна, ее трудно заслужить, и Маргарет научилась различать ее в каждом маленьком проявлении доброжелательности, в каждом редком ласковом слове. Ее лицо вспыхивает от унижения. – Я и не ждала, что вы поймете. Уэстон с размаху закрывает глаза ладонью, тянет ладонь по лицу вниз. – Простите. Вы правы. Но я старался. Если ее положения он не в состоянии понять, может, поймет хотя бы ее преданность. – Моя мать исследует демиургов. Вот почему она так много путешествует. Но если я выиграю охоту и отдам ей того самого хала, она останется. Я точно знаю. Потому я и… – У ее начинает жечь в горле, она умолкает, делает прерывистый вдох. Плакать она не станет – только не перед ним. – Прошу вас еще раз, мистер Уинтерс. И вновь просить не стану. Пожалуйста, останьтесь. Мне больше некого попросить. – Господи… – тихо выговаривает он. – Прошу, не надо на меня так смотреть. Это, в сущности, отказ. Бормоча себе под нос, Уэстон роется в своих пожитках, пока не находит блокнот. Вырывает страницу, царапает на ней что-то и протягивает Маргарет. – Вот. Мой телефон и адрес. Просто на всякий случай, вдруг вам что-нибудь понадобится или ваша мама изменит своему правилу не брать учеников. – Спасибо. – И хотя ей вряд ли может что-нибудь еще понадобиться от него, Маргарет складывает листок и сует в карман. – Уверены, что не хотите задержаться до утра? – Уверен. Я обещал приехать ближайшим поездом, – он хмурится. – Мне очень неприятно бросать вас вот так. – Понимаю. – Она и вправду понимает. Его выбор неудивителен, она не вправе обижаться на него за это. На том снимке Маргарет насчитала четырех сестер, Уэс упоминал, что его отец умер. Она думает, не сказать ли ему, что сожалеет о том, что ему вообще пришлось принимать это решение, но лучше оставить все как есть, резать – так резать сразу. Она хватает один из его чемоданов и помогает снести с лестницы. Бедокур взбудораженно скачет вокруг, будто думает, что куда-то пойдет вместе с Уэстоном. Ее тревожит то, как к нему привязалась ее собака. – Что ж… Хотел бы я сказать, что пребывание было приятным, – он прикасается к кепке, прощаясь с Маргарет. – Берегите себя, мисс Уэлти. Он говорит это так искренне и душевно, словно хочет вложить свои слова ей в руку как подарок. И улыбается, но она видит только тревогу в его глазах. Дождевые капли сверкают, отскакивая от камней в саду, и звенят так громко, что она едва слышит свое дыхание. – До свидания, мистер Уинтерс. Пока она смотрит ему вслед, сердце щемит тревожно и до боли знакомо. Сколько еще раз ей предстоит смотреть, как кто-то уходит отсюда, не оглянувшись, в то время как она остается здесь, словно призрак, населяющий дом? Когда мать впервые оставила ее одну, она не знала, куда себя девать. Поначалу пыталась радоваться свободе. Запускала проигрыватель, чтобы музыка заполнила пустоту. Съедала все сладкое, что находилось в доме, наливала себе стакан дорогого отцовского виски. Но наступало утро, голова ныла, желудок выворачивался, а она по-прежнему была сокрушительно, целиком и полностью одна. Часы становились днями, дни неделями, и она осознала, что если разум смог защитить ее от вспоминания неудачного эксперимента Ивлин, то сможет защитить и от этой боли. Можно научиться превращать в оцепенение острую боль осознания, что тебя бросили. Можно научиться абстрагироваться – до тех пор, пока не покажется, что в ней самой нет ни толики реальности. Но пока Маргарет с трудом закрывает разбухшую от сырости дверь, отказ Уэстона кажется ей лезвием, вонзившимся в давнюю рану. Это острое, внезапное напоминание о том, что из-за материнского горя она страшно одинока. Здесь, в гулкой темноте усадебного дома, ее повсюду окружают призраки, которых она видит лишь отчасти. Прямо сейчас вновь оставаться наедине с ними невыносимо. Все, чего она хочет, все робкое счастье, на которое она претендовала, ускользает сквозь пальцы. Ей не верится, что она опять сделала себя уязвимой для такой боли. Не верится, что так сглупила и дотянула до последней минуты. Будь она посмелее… Нет, предпринять попытку она все равно может. Если уж выбирать между отказом от своих намерений и работой с кем-нибудь другим, все равно с кем, тогда она пойдет на компромисс. Завтра же она отправится в Уикдон и подыщет себе алхимика. От одной этой мысли ей становится тошно, руки зудят от желания какого-нибудь дела. Бездумного, безопасного и полезного. Стирка, думает она. По крайней мере, это в ее силах. Как в трансе, Маргарет бредет в комнату Уэстона и снимает с постели белье. Пока она перекидывает наволочку через руку, из нее вываливается загадочная записка – дважды подчеркнутое восклицание «на следующей неделе вспомни карбин», что бы это ни означало. От постели пахнет Уэсом. Удушливым лосьоном после бритья и чуточку серой. Вдыхать этот запах почти больно. «Я не против пожить одна», – сказала она ему. Как ей удавалось так долго убеждать себя в этой лжи? * * * На следующее утро – жуткий холод, клубящиеся в небе тучи и чернота на месте моря. Окна «Слепого лиса» полосаты от воды и света ламп, и, когда Маргарет толкает дверь, шум паба выплескивается на улицу, словно эль из кружки. Паника теснит ей грудь, она пробирается среди посетителей. Сейчас десятый час утра, пить еще слишком рано. Но, судя по хохоту и багровым лицам вокруг, эти люди, похоже, по домам вообще не расходились. Каждому охота посмотреть на тех, кто настолько отважен – или глуп, – чтобы записаться участвовать в охоте. Еще никогда в жизни у нее не возникало такого острого желания стать невидимой. Не снимая капюшон, Маргарет становится в хвост очереди. Несколько взглядов останавливаются на ней в сумраке раннего утра и соскальзывают, как вода с мясницкого пергамента. Требуется всего несколько минут, чтобы дойти до головы очереди, где за столом сидит миссис Рефорд с ручкой наготове. Рядом с ней радиоприемник сквозь треск передает слишком развязную для такого случая мелодию. Маргарет снимает капюшон, встряхивает влажными волосами. Едва увидев ее, миссис Рефорд отшатывается. – Мэгги! А ты-то что здесь делаешь? Ее реакция привлекает внимание кое-кого из присутствующих. Маргарет ежится под курткой. – Пришла записаться на охоту. – А твоя мать знает, как ты намерена рисковать? – Моей матери здесь нет, так что высказать свое мнение она не может. Ее собеседница смиренно вздыхает. – Что ж, видимо, больше тут и говорить не о чем. Миссис Рефорд всегда недолюбливала ее мать. Маргарет кладет на стол деньги для уплаты взноса: на купюры, распластанные на покрытой пятнами столешнице, больно смотреть. Миссис Рефорд сгребает их со стола. – А кто из алхимиков тебя сопровождает?