– Я… – Он не сразу подыскивает слова, смущенный собственными опасениями. – Я не знаю. Мэгги смотрит на него так, словно хочет открыть ему некую тайну. И прикидывает, стоит ли ему доверять. Ведь он в итоге может и не справиться. – Мне не важно, как вы относитесь к хала. Важно только, готовы ли вы убить его. – Готов. – По крайней мере, он на это надеется. Смягчая мрачность тона, он добавляет: – Уверяю, у нас нет никаких языческих обрядов, ритуального каннибализма и так далее. Только во время мессы. – Даже досадно немножко. Еще никогда в жизни он не чувствовал настолько упоительного облегчения. Он заливается хохотом. – Почему бы вам не присесть? 10 В таком доме, как у Уинтерсов, Маргарет еще никогда не бывала. На город, как прилив, надвигается ночь, а здесь тепло и кипит жизнь. Сковороды и кастрюли висят над плитой вперемешку с толстыми, перевязанными бечевкой пучками трав, все полки заставлены всевозможными странными предметами. Здесь и статуэтки святых с нимбами, и горящие свечи в расписных стеклянных баночках, и особенно озадачивающее собрание икон: демиурги, залитые серебряной кровью с позолотой, благостные даже в момент умерщвления их охотниками. При виде этих изображений Маргарет почти понимает склонность Уэстона драматизировать. Единственная церковь в Уикдоне – простое и почтенное строение катаристов с прозрачными окнами и белыми стенами. А сумистская церковь, мимо которой она прошла по пути сюда, сверкала, словно инкрустированная драгоценными камнями. Переулок за окном весь опутан бельевыми веревками, на подоконнике нетерпеливо мяучит серый полосатый кот. Уэстон открывает окно и подхватывает его на руки, как ребенка. Кот с негодующим видом мигает, глядя на нее желтыми глазами, но послушно сидит на руках, пока Уэстон переносит его к столу и усаживается на стул рядом с Маргарет. В тесноте, локоть к локтю, они всемером рассаживаются вокруг стола, рассчитанного на четверых, и все то кричат друг на друга, то заливаются чуть ли не истерическим смехом. Маргарет всеми силами старается сохранить сосредоточенность, хотя ей хочется только одного: убежать и запереться в ванной, пока не утихнет этот шум. Уэстон был прав, когда сказал, что здесь она почувствует себя не в своей тарелке. Она не создана для большого города. Все в нем специально предназначено для того, чтобы ошеломлять ее. Машины, оглушительно сигналящие у светофоров. Цеппелины с болтающимися у них под брюхом рекламными щитами, зависшие низко в небе. И люди, все эти толпы людей. В платьях с заниженной талией, увешанные жемчугом, выливающиеся рекой из ослепительно-ярко освещенных торговых центров. Даже сейчас ее руки дрожат от остатков адреналина. В доме Уинтерсов ей ненамного спокойнее. С матерью она не ужинала уже много лет, так что видеть непринужденную легкость, с которой общается за столом семья Уэстона, для нее почти мучительно. Вспоминаются лучшие дни, когда мать сажала ее и Дэвида на кухонный стол, чтобы они «следили» за тем, как она готовит. А теперь Ивлин уносит еду к себе в лабораторию, если вообще вспоминает, что надо перекусить. Здесь же ужин – настоящее действо. Деревянный стол стонет под тяжестью всех этих стаканов, блюд, обильной снеди. Пахнет подрумяненной говядиной и лавровым листом из казана с густой похлебкой, возвышающегося в центре стола, хлеб источает тепло духовки. Маргарет уже собирается впиться в него зубами, как вдруг мать Уэстона спрашивает: – Кто хочет прочесть молитву? Все умолкают, словно она спросила, кто из них разбил ее любимую вазу. Ифе Уинтерс восседает во главе стола, обводя детей серьезным взглядом, но ее выдает веселый блеск в глазах. Волосы у нее почти черные, продернутые импозантной сединой, будто она вплела в косу серебряную ленту. – Никто? Да неужели? Говорит она с напевным банвитянским акцентом, который Маргарет нечасто слышит в Уикдоне. Разве что от моряков и портовых рабочих в дни разгрузки. Когда утром они покидают гостиницу, она слышит, как люди ворчат: «Теперь здесь долгие недели будет вонять элем». Маргарет до сих пор мучается, вспоминая, как ранее увидела в глазах Уэстона тревогу, когда он признался, что его семья сумисты. Теперь она сожалеет о том, что не ответила иначе. Пожалуй, ей стоило бы постараться как следует успокоить его. И, наверное, открыть свою тайну, если он, конечно, еще не узнал ее сам. – Мисс Уэлти должна прочесть, – важно заявляет Эди. – Она наша гостья. Уэстон прячет смешок в рукаве. Коллин толкает его локтем так сильно, что он еле слышно бранится сквозь зубы. Кот высвобождается из его рук и спрыгивает на пол, глухо стукнувшись лапами о половицы. – Я прочитаю, – вмешивается Кристина. – Спасибо, – отзывается Ифе. С пугающей одновременностью они складывают кончики пальцев вместе и склоняют головы. Маргарет старательно подражает им, сползая на стуле и поглядывая из-под волос. Сумистские обычаи ей незнакомы, но эти маленькие ритуалы доставляют утешение. Напоминают о молитвах, которые ее отец обычно произносил перед трапезой на шаббос. – Благослови нас, Господи, и твои дары, которые мы будем вкушать, – начинает Кристина. Дальнейшее сливается в привычную скороговорку, такую стремительную, что Маргарет не разбирает ни слова. Когда Кристина заканчивает молитву, остальные хором произносят: «Аминь». А потом в комнате воцаряется хаос. Уэстон кидается за половником, но Мад отталкивает его руку. – Жди своей очереди, Уэстон. Думаешь, твоя мать и твоя гостья не хотят есть? – Ну да, ну да. Пока Мад не видит, Коллин отламывает кусок хлеба и запихивает его за щеки, как белка. И заговорщицки подмигивает Маргарет. Детали их лиц различны, однако все дети семьи Уинтерс унаследовали разные оттенки темных волос своей матери – и одинаковые проказливые искорки в глазах. Но лишь у одной Коллин глаза светлые, как иней. Старшие девочки красивы каждая по-своему. Мад с ее короткой стрижкой и алыми накрашенными губами выглядит ярко и шикарно, как женщины в модных журналах. Кристина стрижется еще короче и укладывает волосы еще тщательнее, чем даже Уэстон, а на носу у нее россыпь веснушек. – Дайте-ка я положу вам в тарелку, Маргарет, – говорит Ифе. – Они же как акулы, весь выводок. Особенно мой сын. – Что вы, не беспокойтесь. – Чувство вины разбухает у нее в животе, стоит ее взгляду упасть на перевязанную руку Ифе. – Ничего страшного. – Ифе зачерпывает полный половник похлебки здоровой рукой и ставит тарелку перед Маргарет. – Дать вам еще что-нибудь? Кристина подкладывает в свою тарелку кусок мяса. – Мам, дай бедняжке перевести дух. Странное чувство охватывает и сжимает сердце Маргарет. Внезапно она ощущает себя пауком в паутине, наблюдающим за собой из самого темного угла комнаты. Оттуда Маргарет видит себя такой, какая она есть. Мрачной чернильной кляксой, запятнавшей яркость этого дома. Ей не место среди этих людей. Она не заслуживает ни их доброты, ни попыток вовлечь ее в их непринужденные отношения друг с другом. Нет, это не просто отношения: они любят друг друга. Любовью пронизан каждый добрый жест и резкое слово. «Я понимаю, что перехожу границы, но это же ненормально, – сказал ей Уэстон перед отъездом. – Вы ведь понимаете, да?» Она задумывается, считает ли он нормальным вот это. Когда-то и ее семья была такой же, как у него. Закрыв глаза, она без труда представляет себе их вчетвером, надежно укрытых в усадебном доме, собравшихся у камина. Горло Маргарет перехватывает от внезапного прилива тоски по дому. Тот Уэлти-Мэнор уже не вернуть, и от этого ей еще сиротливее. Уэстон толкает ее под столом коленом, придвигается ближе и шепчет: – Держитесь? Он как будто укрыл их головы простыней; ее мир суживается до обжигающего прикосновения его ноги и внимательного, озабоченного блеска его глаз. Она кивает. Он скептически хмурится, но расспросы прекращает. И едва отводит взгляд, трепыхание в ее животе прекращается. Все, что от нее требуется, – дотерпеть до конца ужина, и они отправятся обратно в Уикдон. Маргарет тянется за хлебом одновременно с Уэстоном. Их руки сталкиваются, оба отдергивают их, как ужаленные. Ее желудок вновь скручивается во впечатляющий узел. Если она не возьмет себя в руки как можно скорее, кто-нибудь из его сестер непременно заметит. Маргарет терпела насмешки всю свою жизнь, но почему-то уверена, что ее добьет смущение, если будут поддразнивать именно этим. Впрочем, она не может с чистой совестью заявить, что он ей не нравится. – Извините, – бормочет он. – Только после вас. Жар все еще пульсирует в ее руке, пока она отламывает себе кусок хлеба. Потом обмакивает его в похлебку и кусает. Более вкусной и сытной еды она не пробовала уже много месяцев – в ней достаточно соли, ощущается пряный оттенок свежего орегано. Она перестает жевать, только когда над столом повисает тишина. Кончики пальцев все еще жжет: в спешке она обмакнула их в похлебку до самых костяшек. Она робко произносит: – Так вкусно. Ифе лучисто улыбается. – Ешьте сколько захотите. – Итак, – начинает Кристина, – расскажите нам о себе, Маргарет. Маргарет с трудом сглатывает. Недожеванный хлеб скатывается в желудок, царапая внутри, как гвозди. Она вдруг замечает, что нога Уэстона под столом снова касается ее ноги. От этого прикосновения кожа начинает зудеть. – Отстань от нее с допросами, – говорит он. – У нее выдался долгий день. Кристина складывает руки под подбородком. – С допросами? Вот так обвинение. Уж простите, если мне захотелось познакомиться с нашей гостьей поближе. – Вот и мне тоже любопытно, – каждое слово Мад звучит остро, как кончик ножа. – Кстати, что привело вас сюда? Вы же заехали так далеко от дома. – Ведите себя прилично. – Ифе с удивительной ловкостью мажет сливочным маслом ломоть хлеба. Уэстон открывает рот, готовый дать сестрам отпор, но вновь захлопывает, когда мать вкладывает хлеб ему в руку. – Мам, ну в самом деле… – слабо протестует он, и одновременно шипит Мад: – Хватит его баловать. И они устремляют друг на друга негодующие взгляды, сидя напротив, по разные стороны стола. Ифе старательно намазывает еще один кусок хлеба. – Довольно препираться, ешьте свой ужин. А то остынет. У Маргарет одной из всех есть здравый смысл. Мад делает длинный глоток из своей чашки. При этом она не сводит глаз с Маргарет. Сразу ясно, что Мад она не нравится, но Маргарет не знает, то ли она сделала что-то не то, то ли Мад не нравится никто. – Так! – Кристина хлопает в ладоши. – Может, разобьем лед каким-нибудь другим способом? Как насчет забавных фактов? Маделин, может, рассмешишь нас первой? – У меня в руках очень острый нож, – в доказательство Мад помахивает им. – В качестве напоминания всем вам. – Ничего смешного в этом нет. О! – Коллин хлопает ладонями по столу, звенят приборы. – Как вам вот это? А вы знаете, что бактериальных клеток у нас в десять раз больше, чем наших собственных? – Фу! – кривится Эди. Коллин делает удрученное лицо. – У нас явно разные представления о смешном.