Кейтелю следовало понимать, что до тех пор, пока немецкие войска стоят под Вязьмой (то есть в двухстах километрах от московских окраин), война вермахтом еще не проиграна; но этого нельзя будет сказать, если большевикам удастся срезать «смоленский балкон» и стабилизировать фронт по Днепру и Западной Двине. Даже если все обойдется без нового «котла» (вроде Брянского, Курского, Белгородского или Харьковского), то на новый рывок на восток (подобный тому, что состоялся в августе-сентябре прошлого года) у немецкой армии не хватит ни людских, ни материальных ресурсов. Вермахт выдохся и больше не в состоянии показывать феерические чудеса, как в Польше, во Франции и на востоке в первые три месяца войны. А позиционная война – это смерть для немецкой армии, как бы он, генерал Хейнрици, ни любил оборону. * * * 25 сентября 1942 года. 12:35. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего. Присутствуют: Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин; Начальник Генерального Штаба – генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский; Начальник Академии Генерального Штаба – маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников; Народный комиссар внутренних дел – генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия. Шел 461-й день войны и 264-й день с того момента, как в прошлое прибыла последняя, четвертая, копия эскадры контр-адмирала Ларионова, своими действиями создавшая альтернативный основному поток истории. За девять месяцев, прошедших с той поры, ход событий настолько уклонился в сторону под воздействием создаваемого пришельцами бокового вектора, из-за чего даже люди, посвященные в тайну того, как было ТОГДА и что у них получилось СЕЙЧАС, удивлялись тому, как с помощью незначительных материальных ресурсов удалось достичь столь впечатляющих изменений. Первоначальные действия потомков послужили лишь спусковым механизмом, ускорив развитие значительно более серьезных политических процессов местного происхождения, подобно тому, как выстрел из специальной лавинной пушки вызывает сход горной лавины задолго до того, как та сорвалась бы со склонов по естественным причинам. Каждая последующая успешная оборонительная или наступательная операция Красной Армии или корпусов ОСНАЗ приносила врагу дополнительные потери, заставляя Третий Рейх терять территории, технику, подготовленный личный состав и остатки репутации. В то же время советское командование убеждалось в том, что они находятся на правильном пути и что нужно продолжать двигаться в том же направлении. Сторона, постоянно стратегически упреждающая своего противника, застающая его в моменты наибольшей слабости, неизбежно выиграет войну, причем очень быстро и с небольшими потерями. В 1941 году враг сумел дойти до Москвы, Ленинграда, Донбасса, почти полностью захватил Крым. В Белостокском, Уманском, Витебском, Смоленском, Киевском и Вяземском котлах полегла почти половина имевшейся на начало войны кадровой армии. Но Страна Советов устояла под этим натиском, а ее вооруженные силы, воспользовавшись истощением вермахта после четырехмесячного наступления и его неготовностью вести боевые действия в условиях русской зимы, сумела подготовить и провести первую за Вторую мировую войну контрнаступательную операцию, которая привела к серьезному поражению вермахта и заставила его отступить на сотню-другую километров к западу. Когда же этот порыв был готов выдохнуться – отчасти из-за не очень умелых действий советского командования, а отчасти из-за ограниченности вложенных в него людских и материальных ресурсов – в этот критический момент на арене боевых действий и появились потомки. Они поддержали натиск Красной Армии своим непосредственным участием и бесценной информацией, предназначенной для Верховного командования Красной армии. Сдвиг, который на первых порах не заметил никто в мире, на самом деле имел колоссальное значение. Именно благодаря этой информации Советскому командованию удалось отстранить от руководства войсками неумелых, бесталанных или просто неудачливых генералов и адмиралов, взамен продвигая на командные посты талантливых и успешных, но зачастую как раз за это и нелюбимых начальством командиров. И те ни разу не подвели. Да, первоначально все начиналось с одного полковника Бережного. Но теперь, через девять месяцев ускоренного подбора кадров, у Сталина на руках имелась целая колода из первоклассных «гинденбургов» отечественного разлива. Как говорится – если у вас нет гинденбургов, это значит, вы просто не умеете их выращивать. Именно эти люди, оседлав поднятую потомками волну, повели Красную армию вперед, к новым победам и свершениям. И вот настал тот момент, когда можно и нужно было оценить, насколько ход войны и самой истории соответствует тому, что имел место в прошлом потомков. Вывод был однозначный – ничего общего ЭТОТ сентябрь 1942 года с ТЕМ сентябрем того же года не имеет ни в политическом, ни в военном смысле. Отчасти в этом были «виноваты» потомки, отчасти это являлось заслугой людей, присутствующих в этом кабинете. Но были некоторые явления – как, например, скоропостижная смерть Черчилля – которые с любых логических позиций считались необъяснимыми. А ведь с этой смерти, никак внешне не связанной с эскадрой адмирала Ларионова и ее производными, начались изменения ничуть не меньшие, чем от лихих рейдов механизированного соединения генерала Бережного на советско-германском фронте. А война на Тихом океане? Один небольшой слив информации японскому военно-морскому атташе привел к тому, что еще как минимум полгода японцы продолжали одерживать верх в сражениях с американским флотом. Коралловое море, вторая Гавайская операция, и вот – вершина дерзости и мастерства, операция по захвату японским десантом Панамского канала. При этом в Москве было известно, что и силы для самой Панамской десантной операции и подкрепления (которые все же решено было отправить в зону канала), берутся из состава лучших элитных соединений Квантунской армии. Как будто флотские, которые после выигранной битвы в Коралловом море захватили власть в Токио, полностью уверены, что Квантунская армия им никогда не понадобится… А если дело и дойдет до войны с Советским Союзом, она в любом случае не сможет выполнить поставленную задачу. Кому, как ни Лаврентию Берия, знать, что никакая информация, кроме той, что касалась расшифрованных американцами кодов, Японии не передавалась. Но почему тогда в Токио ведут себя так, словно они знают все – по крайней мере, касающееся хода войны на Тихом океане и послевоенных взаимоотношений в треугольнике «СССР, США и Япония»? Хотя многие из вещей нетрудно предугадать… Так, например, с самого начала было понятно, что Квантунская армия, обученная по стандартам тридцатых годов и предназначенная для войны с плохо вооруженными и недисциплинированными китайцами, вряд ли устоит против мехкорпусов ОСНАЗ, в клочья порвавших опытный и прекрасно вооруженный вермахт. Японцы вели себя так, будто считали, что стоит закончиться войне в Европе, как отношения между СССР и США резко ухудшатся, после чего СССР в рамках послезнания разорвет союз с Америкой и заключит его с Японской империей, чтобы совместно противостоять американской мировой гегемонии. Ситуация, при которой СССР был бы вынужден пойти на подобную рокировку, считалась маловероятной. Но Борис Михайлович Шапошников высказал предположение, что «флотские», не испытывающие никаких теплых чувств к «армейским», заранее предполагают, что война с СССР после разгрома им германского фашизма наверняка будет. И они заранее делают все, чтобы эта война закончилась как можно быстрее, с наименьшими потерями для обеих сторон. Они хотят потом, после ее завершения, капитулировать по формальным обстоятельствам, чтобы, отдав малое (которое все равно нельзя уберечь от врага), сохранить самое ценное и по факту перейти на сторону самой победоносной армии на планете. А в том, что Красная армия победоносна, никто в Токио уж точно не сомневался. Но все это будет потом; сейчас же собравшимся предстояло утвердить план операции «Прозерпина», предусматривающей освобождение от вражеских захватчиков Правобережной и Западной Украины, а также определиться с тем, что с некоторыми слоями населения должны делать НКВД и армейская контрразведка, начиная с момента боевых действий. И эти планы тоже составлялись с учетом послезнания, а также исходя из установки, что СССР должен сохранить свое существование в любом случае. А вот то, что касается тех самых «некоторых слоев населения», то это требование обязательного выживания не будет столь обязательным. Как говорил любимый киногерой Сталина: «Презлым заплатил за предобрейшее – повинен смерти!» * * * 28 сентября 1942 года. 1-й Украинский фронт, Киевский плацдарм, 2-й мехкорпус ОСНАЗ, генерала Катукова. Фронтовой шофер, гвардии ефрейтор Иван Голубев. Одной рукой держусь за баранку, другой переключаю передачи… Это же самый настоящий американский «студебеккер»! Моща! Девяносто пять лошадей мотор, лебедка и привод на все три оси. Мотор при этом не ревет, а мурлычет, словно сытый кот. Но капризный, тварь, как барышня на выданье! И масло ему самое лучшее подавай, и бензин почти авиационный, семидесятый, и уход чтоб был как за малым дитем. Одним словом, ленд-лиз! Но если все сделаешь как надо, то «студер» не подведет, сколько бы ни навалили ему в кузов. Это вам не полуторка, которая по такой дороге больше тонны не увезет, сядет на пузо. У «студера» по пачпорту две с половиной тонны, но если очень надо, то можно грузить и три, и четыре. И если водитель аккуратен, то машина вынесет все. А если выехал на асфальт, то смело грузи все пять. Да только где ты на фронте возьмешь асфальт-то? А без нас, фронтовых шоферов, тоже никуда. Без нас и танки не пойдут, и пехота будет сидеть голодной и без патронов. Вот и мотаемся туда-сюда по разбитым в хлам дорогам, типа: «привези, отвези, обернись кругом». То раненых в госпиталь, то соляр танкистам, то патроны на передовую, то снаряды артиллеристам, то еще что-нибудь куда-нибудь кому-нибудь. Сейчас, когда я после госпиталя попал в ОСНАЗ, еще ничего стало – товарищ Бережной, наш Михаил Ефимыч и вся Красная Армия страх божий в немца вколотили. А в прошлом году, когда немец был наглый и небитый, фронтовому шоферу под бомбежками и обстрелами было совсем плохо, да и машины были не чета моему «студеру». Но мы крутили баранку и тогда, когда кругом рвались снаряды, когда с неба валились «лаптежники», воющие, как голодные волки, когда в распутицу машины садились в грязь по самое брюхо, когда от холода кожа примерзала к железу. Вот даже песня есть про это – душевная, наша, шоферская, фронтовая. На станции, когда стоим под разгрузкой-погрузкой, репродуктор ее часто исполняет. Я хоть и не Марк Бернес, но все одно могу спеть с хрипотцой и надрывом, под урчание мотора, шорох шин, катящихся по земле и громыхание машины, подпрыгивающей на буграх и выбоинах фронтовой дороги: Через горы, реки и долины, Сквозь пургу, огонь и черный дым Мы ведем машины, Объезжая мины, По путям-дорогам фронтовым. Эх, путь-дорожка фронтовая! Не страшна нам бомбежка любая, Помирать нам рановато — Есть у нас еще дома дела. Путь для нас к Берлину, между прочим, Будет не легок и не скор. Через дни и ночи, Будет трудно очень, Но баранку не бросит фронтовой шофер. Эх, путь-дорожка фронтовая! Не страшна нам бомбежка любая, Помирать нам рановато — Есть у нас еще дома дела. Может быть, отдельным штатским людям Эта песня будет малость невдомек. Мы ж не позабудем, Где мы жить ни будем, Фронтовых изъезженных дорог.[10] Ну да, это теперь бомбежка не страшна. Вон они – наши ангелы-хранители, зенитные самоходки, «Шилками» называются. Четыре ствола – как пожарные шланги, в двадцать три миллиметра, и башня крутится на все четыре стороны света. Шесть штук – по две в голове и хвосте колонны, и еще две в середине, для пущей надежности. Стоит появиться «лаптежникам» или «мессерам» – и готов шквал огня, чтобы разнести этих гадов в мелкие брызги, чтоб не летали где не надо, не портили жизнь честным советским людям. И даже приказ такой есть от самого товарища Сталина, что за выпуск колонны в дневное время без зенитного прикрытия трибунал любому начальнику – неважно, сколько у него в петлицах шпал или даже звезд. А там, в трибунале, сидят суровые дяди военюристы, которые безо всякой пощады любому начальнику сунут в руки «мосинку» и пошлют на пару месяцев на передок смывать грехи кровью. Есть, значит, забота о простом шофере, чтобы не гибнул почем зря под вражьими бомбами и обстрелами. «Шилка», она ведь не только против «штуки» или «мессера» хороша, она и корректировщика шугнуть может, чтобы не летал на нашей стороне. А без корректировщика какой тут обстрел? Просто так, по кустам, немец снарядов кидать не будет. Вчера сунулась к нам пара чумовых «мессеров», наверное, новеньких. Один еще ничего: понял, что влип – попытался отвернуть и упал в стороне от дороги почти что целый, только в дырках. А второго, особо упрямого, пара «Шилок» на встречном курсе разобрали прямо в воздухе на запчасти. Одно крыло вправо, другое влево, мотор комом огня в кусты за дорогой; куда делся хвост, вообще никто не видел. Восемь скорострельных стволов, лупящих по одной цели – они не только «мессер», и танк на запчасти разберут. Врать не буду, до меня дело было, но мужики баяли, что под Курском четыре «Шилки» и столько же БМП из засады перекрестным огнем в борта пожгли с десяток немецких танков и положили до полка пехоты, прорывавшихся из окружения. Потом трупы фрицев во рвы сгребали бульдозерами, потому что взяться там похоронной команде было не за что. Сплошной фарш, как в американской тушенке. Но я сам еще таких страстей не видел, хотя на фронте почитай что с самого начала, с августа сорок первого. Но слушать об этом было приятно. Не только же их «мессерам» в прошлом годе было расстреливать наших беженцев – стариков, баб и ребятишек. Отлились германским кошкам наши мышиные слезки. Ранило меня под Москвою еще в январе; тяжело ранило, думал, не оклемаюсь, но обошлось. Бомба под задний мост попала, «газон» мой, говорят, как перышко по воздуху летел. Как я тогда жив остался, знает лишь Бог. Контузия тяжелейшая, руки-ноги переломанные, да мелких ранений не счесть. Провалялся в госпитале полгода. Три месяца пластом лежал, еще два с палочкой да по стеночке ходил, потом, уже летом, отправили в санаторий на Байкал. Получил я отпуск по ранению и поехал в родимую деревню. Пока я лечился и мотался туда-сюда, оказалось, что еще в январе за героизм под немецкими бомбежками во время наступления под Москвой наградили меня орденом «Красного Знамени». Вышло так, что «награда нашла героя». Вот за этот орден меня и взяли в ОСНАЗ, точнее, в автотранспортный батальон 2-го особого мехкорпуса, водителем на «студебеккер». Тогда, в январе, когда меня ранило, была одна война, тяжелая и кровавая. Каждый из нас делал то, что должно, потому что иначе было никак. Сейчас, в сентябре, когда наш корпус с переформирования снова перебросили на фронт, я вижу, что дела тут идут совсем по-другому, как будто я попал на другую войну. Конечно, пока я валялся по госпиталям, то читал газеты и слушал радио, а потому знал, что мы побеждаем. Но радио или газеты – это одно, а чувствовать это своей шкурой – совсем другое. Сколько шоферских жизней сберегли те самые «Шилки», сколько машин остались целыми, сколько грузов доехало до места, а не сгорело на обочине… Теперь уже не мы должны бояться немца, а немец нас. И если он будет плохо бояться, то с ним будет то же самое, что с теми двумя «мессерами». Так, глядишь, долго ли коротко ли, но и в Берлин мы придем (как и поется в той песне), возьмем кое-кого за причиндалы, намотаем на тяжелый шоферский кулак и поспрашиваем с пристрастием – почто эти гадины устроили нам внезапное нападение без объявления войны. Теперь пусть извиняют, если что, мы таких шуток не понимаем. Как говорят тут, в ОСНАЗе: «Глаз на дупу натянем и моргать заставим»… * * *