– Это просто история… – добавила она. – Как ты? – Я хотела бы быть еврейкой, – сказала она. – Тогда бы я умерла как еврейка. – Ты умрешь как протестантка. – Их осталось не так много. – Ну, тогда как иноверка. Я спросил, как ты? Работаешь сейчас над чем-нибудь? – Я не хочу работать; это бессмысленно. Множество людей справятся лучше, чем я. Мне прислали роман для перевода, но я его не поняла, даже на французском. Он просто раздражал меня. И потом, мне не нужно работать. – Прочитай мне что-нибудь из Бодлера, – попросил он. – Je suis comme le roi d’un pays pluvieux, riche, mais impuissant, jeune et pourtant très vieux…[5] Она прервалась и рассмеялась. – О, да тебе нравится! Ты бы видел себя! Подожди! Вот! – она схватила ручное зеркальце с письменного стола и поднесла к его лицу. Он посмотрел на нее поверх зеркала. – Я сейчас тебя шлепну, – проговорил он. – Нет, нет… ты не понимаешь. Мне нравится, что я могу просто процитировать несколько строчек и твое лицо вот так изменится! – Беспомощное блаженство, – сказал он, вставая. – Ты в курсе, что Чарли и Отто больше не партнеры? – Отто мне ничего не рассказывает. – Они больше не могут найти общий язык, – сказала она, возвращая зеркальце на место и поворачиваясь к Майку. – Это полностью изменит нашу жизнь, и в то же время кажется, будто ничего не случилось. – Это не изменит твою жизнь, – сказал он с некоторым нетерпением. – Возможно, твои планы, но не жизнь. Чарли, насколько я его припоминаю – раненое сердце, жаждущее любви. Это ведь у него лицо красивого ребенка, да? Или я путаю его с одним своим пациентом? А Отто – сама сдержанность. Потому машина и не работает больше, – он пожал плечами. – Правда в том… – начала она и замолчала. Он ждал. – Это была не машина, – быстро добавила она. – Какое ужасное определение того, что происходит между людьми. – Что ты начала говорить? – Ты хочешь сказать, что всё, что между ними было, – это механическое единство противоположностей, Майк? – Ну, хорошо, всё не так. Слова не имеют значения. Не похоже, что Отто расстроен. – Нам лучше вернуться вниз, – сказала она. Но он отошел к окну и замер, уставившись на пол. Когда он поднял голову, она увидела, что он разглядывал. Она приблизилась. Они вместе смотрели на камень, лежащий на полу. Вокруг были рассыпаны осколки стекла. Майк их собрал. Получилась целая пригоршня. – Должно быть, занавески приглушили звук, – сказал он. Они выглянули на улицу; в оконном стекле на уровне бровей Майка зияла дыра. – Похоже, совсем недавно бросили. Я поднимался час назад за аспирином для кого-то из гостей и задержался на этом самом месте, не помню почему, но точно знаю, что камня тогда здесь не было. Внизу по улице шел человек, рядом с ним волочился щенок сенбернара. Во всех окнах домов напротив сияли огни. В припаркованной машине вспыхнул свет. Майк и Софи молча наблюдали, как водитель исследует содержимое бардачка. Прогромыхал грузовик с газетами. – Не говори об этом Фло. Я всё уберу. Кто же это натворил? И что теперь делать мне? – Он тряхнул головой. – Ладно, ничего страшного, – он улыбнулся и мягко погладил ее по руке. – Софи, хочешь я позвоню своему другу? Другу, которого я очень уважаю? Первоклассному специалисту? Сотруднику Института? – он поднял камень, снова выглянул в окно. – Спасибо, Майк, но нет. – Сходи хотя бы в больницу, – сказал он, не глядя на нее. На мгновение она задержала на нем взгляд и вышла из комнаты. Отто ждал ее внизу лестницы с бокалом в руке. Он протянул его ей навстречу. – Имбирный эль, – сказал он. Три – Я устал от вечеринок, – сказал Отто в такси. – Так скучно. Скучно говорить про кино. Мне плевать на Фреда Астера, и ему плевать на меня. Еще меньше меня волнует Феллини. Фло важничает только потому, что дружит с актерами. – Почему ты сказал, что не смотрел «Смерть берет выходной»? Я знаю, ты видел его, мы же вместе ходили. И ты был без ума от Эвелин Венейбл. Ты говорил о ней неделями… эти скулы, этот голос, ты сказал, что она выглядит так, как должна была бы выглядеть Эмили Дикинсон… неужели ты не помнишь? – Боже мой! – И еще ты сказал, что Фредрик Марч – это идеальное воплощение американской идеи смерти, рассеянный франт в черном плаще. – Твоя память забита вот этим всем? – удивился он. – Ты заснул, и все догадались, что ты спишь. Майк толкнул меня и сказал отвезти тебя домой. – Вы все там соревновались, кто больше вспомнит. Всё это только доказывает, что мы очень старые. – Ну постарался бы. – Что ты делала наверху с Майком? – Он звонил знакомым врачам насчет моей укушенной руки. – Он считает, тебе нужно сходить на прием? – взволнованно спросил он. Она подняла руку. – Смотри, как опухла! – Она согнула пальцы и охнула. – Может, сделать компресс и опухоль сойдет? – Что сказал доктор? – Ни одного врача не было на месте. Теперь, знаешь ли, нельзя просто взять и вызвать доктора. Ты не знал, что эта страна разваливается? – Если ты не можешь дозвониться до врача в пятницу вечером, это не значит, что страна разваливается. – Именно это и значит. У них в спальне лежал камень. Кто-то бросил его им в окно. Видимо, прямо перед нашим приездом. Поднял камень и швырнул его в окно! – пока Софи говорила, она взяла мужа за руку, и теперь, когда замолчала, с силой стиснула ее, как будто только так могла передать всю тяжесть своих мыслей. – Это ужасно, – сказал он. Такси притормозило. Отто убедился, что они у дома. Расплатился с водителем. Софи, внезапно взбудораженная смутным, но стойким осознанием, будто она понимает, что не так с этим миром, взбежала по ступенькам. Но ей пришлось ждать Отто: у нее не было ключей. Он поднимался медленно, разглядывая сдачу у себя в руке. Волна энергии, накрывшая Софи и пронзившая почти до боли всё ее существо, мгновенно сошла на нет. Как только они вошли в темную прихожую, зазвонил телефон. – Кто?.. – начал он. – В такой поздний час, – проговорила она, пока Отто шел к телефону. Но он к нему не притронулся. Раздалось еще три звонка, и тогда Софи бросилась вперед и схватила трубку. Отто пошел на кухню и открыл холодильник. – Да? – услышал он ее голос. – Алло, алло, алло? Никто не ответил, но в трубке слышался слабый пульс, будто бы у темноты был голос, глухо стучащий в проводах. Потом она расслышала выдох. – Какой-то дегенерат, – громко сказала она. Отто, с куском сыра в одной руке, махнул ей другой: – Повесь трубку! Бога ради, повесь! – Дегенерат, – повторила она в телефон. – Американский идиот. Отто сунул сыр в рот, а потом выхватил у нее трубку и с грохотом повесил на место. – Не понимаю, что с тобой происходит! – воскликнул он. – Так спроси, – сказала она и заплакала. – Этот кот меня отравил. Они, не сговариваясь, обернулись к задней двери. – Господи, он вернулся! – ахнула она. Серая тень сжалась в комок у двери, а Отто бежал к ней, размахивая руками и крича: «Убирайся!» Кот медленно поднял голову и моргнул. Софи вздрогнула. – Завтра же позвоню в Общество контроля животных, – сказал Отто. Кот поднялся и потянулся. Они смотрели, как он раскрывает пасть, с надеждой взирая на них. – Это всё недопустимо, – пробурчал Отто укоризненно. – Если я не буду его кормить, он уйдет, – мягко сказала она.