– И наконец-то перестанешь неосознанно сопротивляться обучению. А ничего по-настоящему сложного в создании защитного барьера от Безмолвной речи нет. Это даже проще, чем сам разговор; для тебя так точно гораздо проще. Ты же, насколько я знаю, не любишь Безмолвную речь. Есть опасение, что ты быстро войдешь во вкус и вовсе перестанешь ею пользоваться, но тут придется положиться на твой здравый смысл. Про мой здравый смысл он сказал без тени иронии. Поразительный человек. …Но еще более поразительно, что я сумел не возненавидеть его в течение последующих трех с половиной часов. В смысле пока предавался блаженству усвоения новых знаний, несколько более немыслимому, чем я был готов пережить вот прямо сейчас. Однако мои страдания были не напрасны. Шурф и правда зря не поспорил на деньги. В его нынешнем положении главы Ордена, беззастенчиво разоренного предыдущим Великим Магистром, пари – один из немногих способов поправить свои финансовые дела. А еще ограбления и шантаж. Но у него вечно нет времени на удовольствия, вот в чем беда. * * * Весь вечер я понятно как развлекался. Ставил свой новенький, только что обретенный защитный барьер – надолго, на целых десять минут. И сидел, восхищаясь титанической силой своего духа и заодно магическим мастерством. Потом у меня не выдерживали нервы, я снимал защиту и начинал опрашивать всех подряд: «Ты меня только что не искал?», «Я тебе случайно вот прямо сейчас не нужен?», «Все в порядке?» Понятно, что мне отвечали: «Нет», «Не откажусь, но это не срочно», «Да». И так далее. Интересно, а чего еще я ждал? Ну как – чего. Всеобщей паники, наступления вечной ночи, воскрешения злопакостных мертвецов на кладбище Кунига Юси, мятежа на границах, эпидемии анавуайны, а также, вероятно, нашествия саранчи. Все-таки я очень смешной, если знать меня достаточно близко. Особенно изнутри. …Не то с горя, не то на радостях я наконец отправился домой. Хотя бы для того, чтобы наконец избавиться от вещей, которые забрал из Холоми и до сих пор таскал за собой в пригоршне – уменьшенными и невесомыми, но все равно непонятно зачем. К тому же, спокойный вечер в домашней обстановке – это для меня, пожалуй, одно из самых экзотических приключений. Реже, чем дома, я бываю, вот разве что, в куманских притонах – при том, что в глубине души я домосед. Просто непоследовательный. Исполненный неразрешимых противоречий, которые расточительная природа зачем-то в меня насовала, как изюм в кекс. Открывая дверь, ведущую в гостиную Мохнатого Дома, я всегда на всякий случай заранее готовлюсь к худшему. Но и к лучшему тоже готовлюсь. То есть, вообще ко всему. И правильно делаю: практика показывает, что в моей гостиной может происходить что угодно, начиная с неофициального визита Его Величества и заканчивая локальным ураганом, аккуратно расставляющим по местам им же самим перевернутые кресла. Единственное, в чем я могу быть более-менее твердо уверен, стоя на этом пороге, – что меня непременно повалят на пол. Такой теплый прием гарантирован каждому, в чьем доме живет любвеобильная овчарка Пустых Земель. Однако на этот раз Друппи не бросился мне навстречу, сметая все на своем пути. Он вообще не тронулся с места. Только ушами приветливо взмахнул. Его ближайший друг, единственный в Мире синхронный переводчик с собачьего языка на человеческий и наоборот, говорящий пес Дримарондо, самый популярный преподаватель новейшей угуландской словесности столичного Королевского Университета – хотя бы потому, что о возможности погладить профессора и угостить его леденцами прямо во время лекции мечтает любой студент – тоже вел себя странно. Не развалился на диване, обложившись книгами и студенческими сочинениями, как у него это принято, даже никого не поучал, а смирно сидел рядом с Друппи на специальной собачьей подстилке, занимать которую обычно считает ниже своего достоинства – примерно на триста восемнадцать этажей. Вид у обоих псов был собранный и обреченный, как у молодых солдат, отправленных охранять командира во время переговоров в стане врага. Примерно такой же вид был у Базилио. Ну, правда, она хотя бы сидела не на собачьей подстилке, а за столом. В звенящей тишине ее тихий голос звучал набатом, хотя говорила она просто какую-то вежливую ерунду, что-то вроде: «Позвольте предложить вам напитки». А гость, к которому она обращалась, молчал столь выразительно, словно его уже многократно пытались здесь отравить. Хотя на моей памяти сэр Корва Блимм заявился в Мохнатый Дом впервые. А что яды мы расходуем экономно и кому попало в камру не подливаем, любому здравомыслящему человеку должно быть заранее ясно: в большой семье без бережливости никак нельзя. Базилио и собак было жалко; за кошек и призрака великого математика леди Тайяры, которые благоразумно не стали соваться в гостиную, оставалось только порадоваться. С другой стороны, мои домочадцы давно могли бы привыкнуть, что в нашем доме периодически появляются разные странные существа. Собственно, мы тут и сами тоже довольно странные существа – кроме, разве что, добряка Друппи, тот просто очень большой. Не то чтобы сэр Корва Блимм был таким уж чудовищем. Строго говоря, он вообще не чудовище, даже не какой-нибудь Мятежный Магистр в завязке, а просто человек. Теоретически даже вполне приятный – если сделать скидку на его манеры, которые с непривычки могут огорошить кого угодно. Старая аристократия Соединенного Королевства, слишком родовитая, чтобы считать ровней самого Короля, в личном общении мягка и приветлива только с собственными слугами. А с остальными они обычно щеголяют прямолинейностью, граничащей с грубостью, высокомерием, плавно переходящим в лютую спесь, и умением называть вещи своими именами, в смысле шокировать неподготовленных собеседников крайне нелестными определениями, заранее заготовленными для всего сущего, кроме, может быть, супа, приготовленного любимым поваром, недавно переманенным от соседей – вот о чем с ними легко и приятно говорить. Мне такое безобразное поведение скорее нравится, я бы даже сказал, близко по духу, но здешним обычаям, включая правила хорошего тона, меня обучал сэр Джуффин Халли. А он, как и положено провинциальным выскочкам, довольно вежливый человек. Поэтому моим манерам недостает аристократической изысканности. И, боюсь, всегда будет недоставать. Настоящий аристократ на моем месте сейчас прямо спросил бы: «Корва, какого драного лешего вы здесь забыли? Я вас не звал». А я зачем-то пожелал ему хорошего вечера. Несмываемый позор. Но сэр Корва Блимм был настолько великодушен, что не стал отвечать обычной для человека его воспитания репликой: «Вам, может, и хорош, а как по мне, дрянь». А просто сказал: – Нам надо поговорить. – Пойдемте в мой кабинет, – предложил я, заранее предвкушая, как бедняга будет тащиться по лестнице на самый верх, в мою башню. Сто двадцать восемь ступенек, не менкал чихнул. Я-то сам обычно хожу туда Темным Путем и горя не знаю, а Корве хочешь не хочешь, придется поработать ногами. Магию, насколько мне известно, он никогда всерьез не изучал, хотя, если верить моим ощущениям при всякой встрече, имеет к ней большие способности. Однако когда сэр Корва был молод, ни один из Великих Магистров не пришел валяться у него в ногах, умоляя милостиво соизволить стать его учеником, а вступать в какой-либо магический Орден на общих условиях сэр Корва Блимм, разумеется, не пожелал. Его брат Кима, поступивший в Орден Семилистника и быстро дослужившийся там до высокого звания главного смотрителя Орденских винных погребов, по моим сведениям, до сих пор считается в семье славным парнем, но размазней. Интересно, на какой по счету ступеньке Корва пожалеет, что не освоил Темный Путь? – злорадно подумал я. На самом деле я вовсе не злой человек. Просто у меня развито чувство комического. Вот без него я бы пожалуй вполне мог бы сделаться злым, благо темперамент подходящий. Но злым я уже несколько раз в жизни был, оказалось, это совсем не увлекательно. И следовательно, не имеет смысла, по крайней мере, для меня. Гораздо интересней искать и находить хоть что-нибудь смешное во всех, кто меня сердит. Непростая задача, но я справляюсь примерно в девяти случаях из десяти. Например, вот прямо сейчас. Пока мы поднимались по лестнице, я сообразил, что надо убрать защитный барьер. Я с ним уже наигрался, в смысле неоднократно убедился, что все получается. И теперь могу благополучно отправить это умение в сундук пассивной памяти, где хранятся всякие условно полезные знания вроде таблицы умножения и чудесной способности посылать в дальний полет нагруженную пирогами тарелку. Вовремя спохватился. Базилио тут же прислала мне зов и сказала: «Макс, с тобой почему-то стало очень трудно связаться. Я уже испугалась, что разучилась пользоваться Безмолвной речью, но с другими получается легко, как раньше». «Извини, – покаялся я. – Это я защитный барьер учился ставить, чтобы спать не мешали. И не сообразил, что надо сперва тебя предупредить». «Ничего. Леди Тайяра говорит, что людям умственного труда иногда бывает полезно поволноваться за близких. А иначе мы, чего доброго, и не вспомним, что они у нас есть. Мне кажется, она права. Когда я решаю по-настоящему интересные задачи, забываю даже… Неважно. Вообще обо всех». «Вот и у меня вечно та же история. Добро пожаловать в клуб». «Больше не буду тебе мешать, – пообещала Базилио. – Просто хотела сказать спасибо, что ты так быстро увел своего гостя. Он… Ну, в общем, довольно странный. Звери его боятся. А на меня даже когда я выглядела чудовищем никто с такой неприязнью не смотрел». «Это не на тебя лично, – утешил ее я. – Он вообще на всех так смотрит, включая собственное отражение в зеркале и единственную дочку. Собственно, начиная с себя и нее». С сэром Корвой Блиммом меня связывают крайне сложные и запутанные отношения. То есть, если бы я просто перерезал всю его родню в разгар Смутных Времен, нам обоим было бы гораздо проще: мы бы демонстративно не здоровались при встрече, возможно, время от времени организовывали бы ни к чему не обязывающие покушения друг на друга, и на этом все. Но о такой легкой жизни нам остается только мечтать. Дело не в том, что у меня был – и теоретически продолжается – роман с Корвиной дочкой. Уж чем-чем, а романами нашу аристократию не шокируешь, каков бы ни был состав участников и выбранные ими способы выражать свою страсть. Там, где простой обыватель беспомощно всплеснет руками: «Да что же это творится, люди добрые?!» – любой из потомков знати времен Древней Династии с досадой поморщится: «Вечно одно и то же», – и призовет садовника, чтобы спросить, когда в этом году расцветут уандукские фийорфины – событие, заслуживающее куда более пристального внимания, чем любовные похождения соседей, знакомых, королевских придворных и членов их собственной семьи. Поэтому мой роман с леди Меламори Блимм шокировал ее отца и остальную родню не самим фактом, а только рекордной продолжительностью. Правила хорошего тона велят девушкам из аристократических семейств бросать любовников не позже, чем через дюжину дней после первого свидания. Но с тех пор, как Меламори поступила на государственную службу, да еще и в Тайный Сыск, что по меркам ее родни немногим лучше, чем продать себя в рабство на одном из подпольных рынков Куманского Халифата, от нее заранее ожидают сколь угодно разрушительных выходок. То есть, будь наш до неприличия затянувшийся роман единственной проблемой, Корва бы это как-нибудь пережил. Гораздо труднее ему смириться с тем фактом, что однажды, давным-давно я вылечил от безумия его любимую жену, предварительно простив ей покушение на мою жизнь, спланированное и осуществленное, как нам всем хочется верить, в помрачении и бреду[4]. Причем почти нечаянно вылечил: метнул в нее Смертный Шар и приказал выздороветь; в ту пору я вовсе не был уверен в результате да и сейчас отношусь к собственной способности исцелять, мягко говоря, настороженно. Не могу сказать, что выздоровление улучшило характер леди Атиссы и прибавило ей здравого смысла; как по мне, даже наоборот, но безумием от нее больше не пахнет, а значит исцеление действительно произошло. С тех пор сэр Корва Блимм мой вечный должник, и я могу представить, насколько это для него невыносимо. Ну то есть только теоретически могу. Я-то человек совсем другого склада: когда меня спасают, говорю «спасибо» и спокойно живу себе дальше в полной уверенности, что регулярное спасение друг друга – неотъемлемая часть нормальных взаимоотношений между людьми. Но и это вполне можно было бы пережить. Тем более, что быть моим вечным должником легко и удобно: я не болтаю о своих добрых поступках на всех углах. И не донимаю сэра Корву требованиями деятельно выражать мне благодарность – например, низко кланяться при всякой встрече или держать на стене в гостиной мой парадный портрет. Однако есть еще одна проблема. В семействе Блиммов существует легенда, будто их единственная дочь регулярно сбегает в далекий Арварох не просто ради собственного удовольствия, а спасаясь от ужасного меня. Беда в том, что поначалу леди Меламори действительно меня побаивалась – много лет назад, в самом начале нашего знакомства, когда я за ней крайне неуклюже ухлестывал, а она никак не могла решить, что делать с этаким счастьем. В смысле насколько далеко меня можно послать, чтобы потом вернуть, если вдруг понадоблюсь. Однажды она пожаловалась родителям, что новый коллега ее иногда пугает; ляпнула и забыла, а они запомнили навсегда. С тех пор многократно изменилось все, начиная с самой Меламори, к чьей врожденной способности мотать мне нервы прибавились чрезвычайно полезная привычка регулярно спасать мою жизнь и удивительное умение привносить в нее радость, однако Блиммы по-прежнему считают, что в моем лице их дочь обрела вечный кошмар, от которого одно спасение – смотаться в Арварох. А тот факт, что Меламори стала первой за всю обозримую историю магии Соединенного Королевства ученицей тамошних буривухов, которые, по идее, такому могут научить, что самому Лойсо Пондохве в страшных снах не снилось, ее родители полагают просто предлогом, придуманным, чтобы сохранить лицо. Люди часто выбирают считать правдой самую неприятную из возможных версий. А когда она одновременно еще и самая понятная, вцепляются намертво, чтобы никто не смог эту страшную якобы правду у них отнять. Таким образом, в моем лице сэр Корва Блимм обрел злейшего врага, которого следовало бы придушить собственными руками. И одновременно вечного благодетеля, спасшего его любимую жену. Жить с такой непростой композицией в голове и правда не сахар, я ему от всего сердца сочувствую. Но изменить ничего не могу. Разве что на глаза пореже попадаться; впрочем, до сих пор это у нас получалось как бы само собой. Интересно все-таки, какого лешего он пришел? Одолев пятьдесят пять ступенек – да, я шел следом и злорадно считал – сэр Корва внезапно остановился и спросил: – Ваш кабинет на самом верху? – Да, в башне, – жизнерадостно подтвердил я. – Нелепо так высоко карабкаться ради нескольких слов, которые можно сказать прямо здесь, – решил он. Я так восхитился его здравомыслием, что наступил на горло своему пресловутому чувству комического, которое подстрекало меня забубнить: «Говорить о делах следует в кабинете, обедать в столовой, спать в спальне, а по лестницам можно только ходить вверх и вниз». Еще, чего доброго, поверит, что для меня это важно, вздохнет и пойдет дальше – мне же тогда за ним тащиться, умирая от любопытства, еще семьдесят три ступеньки, четко осознавая, что сам виноват. Поэтому я кивнул: – Как хотите. – Нынче ночью мне приснилась моя дочь, – сказал сэр Корва таким тоном, каким обычно сообщают о досадных бытовых неприятностях специально вызванному мастеру по ремонту. – Обычно я не придаю значения подобной ерунде, но она поклялась нашей фамильной клятвой, что этот сон имеет такую же силу, как визит наяву. Строго говоря, клятва в ее исполнении мне тоже всего лишь приснилась, но я не раз слышал, что сновидения, которые можно приравнять к реальным событиям, действительно существуют, поэтому всякое может быть. А вы решайте сами, принять мои слова на веру или выбросить из головы. – Да чего тут решать. По моим сведениям, именно таким сновидениям Меламори и учится в Арварохе. – Действительно, что-то такое она рассказывала, вернувшись из первой поездки, но я тогда особо не вникал. Ладно, тем лучше. По крайней мере, передавая ее слова, я буду выглядеть дураком только в своих глазах, а не в ваших. – Она попросила вас что-то мне передать?! Сказать, что я удивился, было бы изрядным преуменьшением. Глагол «офонарел», который я обычно использую в подобных случаях, тоже несколько слабоват. И не передает некоторых важных смысловых нюансов. – Именно так. Моя дочь сказала, чтобы вы прекращали от нее прятаться. Если вам не хочется видеть кого-то во сне, об этом следует заявить прямо, а не малодушно отгораживаться защитными барьерами. На этом все. Я открыл было рот, но вовремя осознал, что ничего, кроме площадной брани, на ум мне пока не приходит. Поэтому лучше помолчать. Некоторое время сэр Корва с неподдельным интересом исследователя созерцал выражение моего лица. Наконец примирительно сказал: – Да я и сам удивлен. Правда по иным причинам. И вовсе не горел желанием пересказывать вам эту чушь. Однако мои предки считали, что просьбы путников и изгнанников следует по мере возможности исполнять. Моя дочь знает, что я охотно следую старинным законам в тех случаях, когда это не требует совсем уж абсурдных жертв, но прежде она ни разу не обременяла меня подобными просьбами, ни наяву, ни, тем более, во сне. Исходя из этого, я сделал вывод, что ей, вероятно, крепко припекло. – Спасибо, – наконец выговорил я. – Но на самом деле, даже если я захочу помешать кому-либо мне сниться, все равно не сумею. Из всех магических защитных барьеров я пока освоил только тот, который препятствует Безмолвной речи. Да и его – буквально пару часов назад. – А. Так вот почему это диковинное существо, выдающее себя за рыжую девчонку, не смогло с вами связаться, – понимающе кивнул сэр Корва. – Я думал, просто не умеет, что в его положении вполне простительно: все-таки оно не человек. – Овеществленным иллюзиям магия дается даже легче, чем людям. А во всем остальном они не настолько от нас отличаются, чтобы из-за этого шум поднимать, – заметил я. – Что касается меня, так я просто последние несколько дней безвылазно просидел в Холоми, куда меня отправили за то, что перед этим вовсе не спал. Видимо, стены Холоми сами по себе неодолимый барьер. – Зачем вы мне это объясняете? – удивился сэр Корва. – В мои планы не входит принуждать вас к общению с моей дочерью, во сне или наяву. – Затем, что, если Меламори в своих сновидениях доберется до вас прежде, чем до меня, есть шанс, что вы вспомните и сможете передать ей мои слова. Чем раньше она узнает, в чем дело, тем лучше. Она сейчас учится намеренно сниться другим людям по собственному выбору, и любая неудача может надолго выбить ее из колеи. А то и вовсе лишить желания учиться дальше. В магии без уверенности в своих силах далеко не уйдешь.