Лэндсман с Пеллегрини едут за фургоном в центр, чтобы послушать заключение о вскрытии, а Эджертон и Черути отправляются на разных машинах к мрачной коробке жилого многоквартирника на Друид-Лейк-драйв, в трех с половиной кварталах от места происшествия. Перед подъездом оба бросают окурки и быстро поднимаются на лестничную площадку второго этажа. Перед тем как постучать, Эджертон смотрит на Черути. – Давай говорить буду я. – Да пожалуйста, Гарри. – А ты тогда отвезешь ее к медэксперту, идет? Черути кивает. Эджертон стучит. Достает значок и глубоко вдыхает, услышав шаги в квартире 739А. Дверь медленно открывается, и они видят мужчину тридцати лет в джинсах и футболке. Он впускает детективов с легким кивком раньше, чем Эджертон успевает представиться. Молодой человек идет в квартиру, детективы следуют за ним. В столовой сидит маленький мальчик, ест холодные хлопья и листает раскраску. Из спальни доносится звук открываемой двери, потом шаги. Голос Эджертона опускается до шепота. – Мать Латонии дома? Ему не успевают ответить. В дверях столовой стоят женщина в халате и девочка-подросток с тем же безупречным лицом, что и у девочки на Ньюингтон-авеню. Глаза женщины, испуганные и невыспавшиеся, прикованы к лицу Гарри Эджертона. – Моя дочь. Вы ее нашли? Эджертон смотрит на нее, качает головой, но ничего не говорит. Женщина смотрит мимо Эджертона на Черути, затем на пустую дверь. – Где она? С ней… все хорошо? Эджертон снова качает головой. – О боже. – Мне жаль. Девочка сдавливает всхлип и падает в объятья матери. Та обхватывает ребенка и отворачивается к стене. Эджертон смотрит, как женщина борется с нахлынувшими чувствами, как она вся оцепенела, как ее глаза зажмурились на долгую минуту. – Как… – заговаривает молодой человек. – Ее нашли этим утром, – произносит Эджертон едва слышно. – Зарезанной в переулке недалеко отсюда. Мать поворачивается обратно к детективу и пытается заговорить, но слова теряются в могучем всхлипе. Эджертон смотрит, как она отворачивается и идет к спальне, где ей протягивает руки другая женщина, тетя жертвы и мать мальчика с хлопьями за столом. Затем детектив поворачивается к открывшему дверь – он, хоть и оглушенный, похоже, все еще усваивает, что ему говорят. – Она должна приехать в бюро медэкспертизы на опознание. А потом, если это возможно, мы бы хотели видеть вас всех в штабе в центре. Нам теперь потребуется ваша помощь. Тот кивает, затем исчезает в спальне. Пару минут Эджертон и Черути стоят в столовой одни, не зная, куда себя деть, пока тишину не нарушает истерзанный вопль из спальни. – Как же я это ненавижу, – тихо произносит Черути. Эджертон подходит к полкам и берет фотографию двух девочек в розовых бантах и кружевах, чинно сидящих на синем фоне. Сияющие улыбки – «скажите чизбургер». Все косички и кудряшки на месте, как положено. Эджертон показывает фотографию Черути, рухнувшему в кресло. – Вот, – говорит Эджертон, глядя на фото, – что заводит эту гниду. Девочка тихо закрывает за собой дверь в спальню. Эджертон вдруг узнает в ней старшую сестру со снимка, который уже вернул на полку. – Она одевается, – говорит им девочка. Эджертон кивает. – Как тебя зовут? – Рейшон. – И сколько тебе лет? – Тринадцать. Детектив снова смотрит на фотографию. Девочка ждет новых вопросов; не дождавшись, уходит обратно в спальню. Эджертон тихо проходит по столовой и гостиной, потом заглядывает на крохотную кухоньку. Мебели мало, вся разномастная, диван в гостиной протерся. Но квартира опрятная и чистая – даже очень. Эджертон замечает, что большинство полок отдано под семейные снимки. К дверце холодильника на кухне приклеен детский рисунок – большой дом, синее небо, улыбающийся ребенок и собака. На стене – распечатанный список школьных мероприятий и родительских собраний. Может и нищета, но не отчаяние. У Латонии Уоллес был дом. Дверь спальни открывается, в коридор выходит одетая мать в сопровождении старшей дочери. Устало идет через столовую к шкафу в прихожей. – Готовы? – спрашивает Эджертон. Она кивает, снимает пальто с вешалки. Ее сожитель надевает куртку. Тринадцатилетка мнется у шкафа. – Где твоя куртка? – спрашивает мать. – Наверное, у меня в комнате. – Ну, иди за ней, – тихо говорит она. – На улице холодно. Эджертон возглавляет процессию из квартиры, потом наблюдает, как мать, ее парень и сестра втискиваются в «кавалер» Черути для медленной поездки на Пенн-стрит, где в кафельном помещении их уже ждет серебристая каталка. Тем временем Рич Гарви и Боб Макаллистер на юго-западном краю Резервуар-Хилла устанавливают последние передвижения Латонии Уоллес. Заявление о пропаже ребенка подано семьей 2 февраля около 20:30, двумя днями ранее, но выглядит оно так же, как десятки других заявлений, которые подают в Балтиморе каждый месяц. Бумаги еще не успели дойти до убойного отдела, расследование ограничивалось рутинными проверками районного подразделения по поиску пропавших людей. Сначала двое детективов направляются в школу Латонии, чтобы опросить директора, нескольких учителей, а также девятилетнюю одноклассницу жертвы и ее мать, которые видели Латонию в день ее исчезновения. Результаты подтверждают заявление о пропаже: 2 февраля, во второй половине вторника, Латония Уоллес вернулась домой из начальной школы Ютоу-Маршберн. Она пришла около трех и меньше чем через полчаса ушла с голубой сумкой, сказав маме, что хочет дойти до филиала городской библиотеки на Парк-авеню, в четырех кварталах от дома семьи. Затем Латония зашла в дом по соседству и постучалась к подруге, чтобы спросить, не хочет ли сходить в библиотеку и она. Когда мать ее не пустила, Латония Уоллес пошла одна. Гарви и Макаллистер продолжили хронологию в библиотеке на Парк-авеню, где библиотекарша вспомнила девочку в красном дождевике. Она сказала, что та зашла всего на несколько минут и взяла практически наугад несколько книг, не обращая внимания на названия или темы. Подумав, библиотекарша добавляет, что вид у нее был рассеянный или обеспокоенный и перед уходом она задержалась у двери, погрузившись в мысли. Затем Латония Уоллес ушла с сумкой и растворилась в дневной суете балтиморской улицы, без известных свидетелей. Она отсутствовала еще полтора дня, после чего ее выкинули в том переулке. Куда ее забрали, где она провела больше тридцати шести часов – то есть где находится главное место преступления, – неизвестно. Детективы начнут поиски убийцы Латонии Уоллес, из улик имея практически только ее тело. С этого Том Пеллегрини и начинает. Он с Джеем Лэндсманом ждет в подвальной прозекторской в бюро судмедэкспертизы на Пенн-стрит, глядя, как медики извлекают из останков Латонии Уоллес голые клинические факты. Сначала все указывает на продолжительное похищение: в желудке жертвы обнаружены полностью переваренные спагетти с фрикадельками, недопереваренные хот-доги и измочаленное жилистое вещество, в котором опознали квашеную капусту. Детектив звонит в школьную столовую и узнает, что на обед 2 февраля подавали спагетти, а дома, перед библиотекой, Латония ничего не ела. Убийца продержал ее живой так долго, что даже покормил последним обедом? Пока детективы совещаются с медэкспертами в прозекторской, у Пеллегрини крепнут нехорошие предчувствия: Ньюингтон-авеню действительно очистили слишком рано. Как минимум одна улика утеряна навсегда. Узнав об убийстве девочки, когда детективы уже заканчивали осмотр места, старший медэксперт штата Джо Шмялек примчался из офиса в Резервуар-Хилл после того, как тело уже увезли. Утрачена возможность измерить внутренним термометром температуру тела на месте, что позволило бы Шмялеку сузить время смерти на основе формулы теплопотери в час. Без этого медэксперту остается отталкиваться только от трупного окоченения (затвердевание мышц) и трупных пятен (затвердевание крови в нижерасположенных участках тела). Но время всех трупных явлений широко варьируется в зависимости от размера, веса и строения тела жертвы, внешней температуры тела на момент смерти и температуры или условий на месте смерти. Более того, в первые часы после смерти трупное окоченение наступает, пропадает, затем снова наступает; патологоанатому приходится осматривать тело через несколько часов повторно, чтобы правильно оценить статус окоченения. Как следствие, детективы привыкли работать с периодами в шесть, двенадцать и даже восемнадцать часов. В случаях, когда уже начинается разложение, шансы оценить время смерти снижаются еще больше, хотя часто сократить период до двух-трех дней помогает мрачная задача – измерение отдельных личинок с тела. Суть в том, что часто медэксперты могут разве что грубо предполагать; коронеры, заявляющие Коджаку[20], что его жертва перестала дышать в период с 22:30 по 22:45, – вечный повод для шуток копов, развалившихся перед телевизором в скучную ночную смену. Когда Пеллегрини с Лэндсманом просят у патологоанатомов ориентировочное время, те отвечают, что у жертвы заканчивается первая стадия окоченения, а следовательно, она мертва по меньшей мере двенадцать часов. Учитывая отсутствие разложения и наличие еды в желудке, детективы делают первую догадку: скорее всего, Латонию Уоллес продержали где-то целый день, убили ночью в среду и бросили на Ньюингтон-авеню в ранние часы четверга. В остальном же результаты вскрытия однозначны. Латонию Уоллес задушили веревкой, потом жестоко распотрошили острым инструментом – вероятно, столовым ножом с серрейтором. Ей нанесли как минимум шесть глубоких ран в грудь и живот, что детективы относят к избыточному насилию. Хотя жертву обнаружили одетой, недавний разрыв влагалища говорит о растлении, но вагинальный, анальный и оральный мазки не показывают наличие спермы. Наконец, патологоанатомы отмечают, что в одной мочке есть маленькая сережка в виде звездочки, а в другой – нет. Позже семья подтвердит, что во вторник в школу она надела обе. Подробно осмотрев ранения, Пеллегрини и Лэндсман лишний раз убеждаются, что задворки Ньюингтон-авеню – не место убийства. Слишком мало крови, хотя раны глубокие и кровотечение было бы значительным. Встает первостепенный вопрос: где убита девочка, если не в переулке? Где основное место преступления? Когда детективы, работающие по делу, садятся в тот день в офисе сверить заметки, Джей Лэндсман описывает все более очевидный собравшимся сценарий: – Ее обнаружили на пути между библиотекой и домом, – говорит сержант, – а значит, похититель – из этого района, и она наверняка его знала, если он смог забрать ее с улицы средь бела дня. Он завел ее в какое-то помещение. Если хватаешь кого-нибудь на улице и сажаешь в машину, то не повезешь же после убийства обратно в район. Еще Лэндсман предполагает – и с ним соглашаются все, – что девочку наверняка убили в одном-двух кварталах от места, где ее бросили. Он рассуждает, что человеку с окровавленным телом ребенка, прикрытым разве что красным дождевиком, даже ночью не захочется уходить далеко. – Если только он не привез ее в переулок на машине, – добавляет Пеллегрини. – Но тогда опять встает вопрос, почему убийца, если она и так у него в машине, сбрасывает ее в переулке, где его можно увидеть из любого окна, – возражает Лэндсман. – Чего тогда не отвезти ее в какой-нибудь лес? – Может, мы имеем дело с психом, – говорит Пеллегрини. – Нет, – говорит Лэндсман. – Твое место преступления – прямо посреди района. Небось, это кто-нибудь из того же квартала – вынес ее из задней двери… или из заброшенного дома, гаража, чего-то такого. Лэндсман дробит собрание, если его можно так назвать, на группы, чтобы проработать отдельные частички единого целого. Пеллегрини, как старший детектив, начинает читать ключевые показания родственников, взятые полудюжиной детективов, чтобы усвоить детали головоломки, уже известные другим. Анкеты семьи жертвы, кое-кого из одноклассников, пятидесятитрехлетнего жильца дома 718, который и обнаружил тело, когда выносил с утра мусор, – Пеллегрини пробегает каждую страницу в поисках необычных фраз, нестыковок, чего угодно странного. При одних опросах он присутствовал лично; другие прошли до того, как он вернулся со вскрытия. Теперь он наверстывает, чтобы не потерять представление о деле, расширяющемся в геометрической прогрессии. В это же время Эджертон и Черути сидят в дополнительном офисе, в окружении коричневых бумажных пакетов для улик, где лежат вещи с утреннего вскрытия: туфли, окровавленная одежда, частицы из-под ногтей для возможного анализа ДНК или типа крови напавшего, образцы крови и волос самой жертвы для возможных будущих сравнений, а также волосы – людей как негроидной, так и европеоидной расы, – которые находились на жертве и могут иметь (а могут и не иметь) какое-то отношение к преступлению. То, что чужие волосы есть, аккуратно фиксируется, но как минимум в Балтиморе детективы убойного отдела привыкли считать подобные трасологические улики наименее ценными. Для начала, лаборатория только в редких случаях – обычно с европеоидными волосами определенных цветов – может безусловно сопоставить найденный образец с образцами подозреваемого. В случае негроидных и темных европеоидных волос криминология может разве что сказать, что у образцов есть схожие классовые характеристики. Сейчас для правоохранительных органов становится доступнее ДНК-анализ, однозначно связывающий трасологические улики с конкретным подозреваемым на основании генетических характеристик, но лучший результат дают образцы крови и ткани. А чтобы сверить ДНК найденного волоса и волоса подозреваемого, требуется как минимум один целый волос с корнем. К тому же Лэндсман и многие другие детективы сильно сомневаются в чистоте содержания трасологических улик в бюро медэкспертизы, где в стесненных условиях ежедневно проводится множество вскрытий. Волосы могли с тем же успехом попасть на тело Латонии Уоллес с мешка для тела или с полотенца, которым жертву протирают перед внутренним осмотром. Это могут быть волосы помощников медэксперта, следователей, засвидетельствовавших смерть медиков и даже прошлого трупа на носилках или каталке. Эджертон начинает заполнять пустые строчки в первой из множества криминологических форм: один красный дождевик, в крови. Один красный жилет, в крови. Пара синих сапог. Запрос на анализ крови и трасологических улик. Особый анализ скрытых отпечатков. Другие детективы сводят и каталогизируют показания свидетелей или сидят за печатными машинками в административном офисе, набивая рапорт за рапортом о деятельности в течение дня. Третья группа сгрудилась в том же офисе у компьютерного терминала, чтобы поднять судимости почти всех жильцов, чьи имена собраны после предварительного обхода северной стороны квартала 700 по Ньюингтон – шестнадцати домов, на чьих задворках и нашли тело. Результат компьютерной проверки – сам по себе срез городской жизни, и Пеллегрини, просмотрев показания свидетелей, теперь знакомится с каждой распечаткой. Скоро однообразие приедается. На более чем половине из сорока имен компьютер выдает пару страниц приводов. Разбой, нападение со злым умыслом, изнасилование, кража, применение смертельного оружия – в плане криминального поведения в Резервуар-Хилле не так уж много девственников. Особый интерес для Пеллегрини представляют полдесятка мужчин, за кем числится хотя бы одно половое преступление. Еще по базе пробивают имя, которое назвала семья жертвы, – имя владельца рыбного магазина на Уайтлок-стрит. Латония Уоллес иногда подрабатывала там за карманные деньги, пока что-то не заподозрил сожитель ее матери – тот тихий молодой человек, открывший утром Эджертону. Рыбник, как его давно зовут в районе, – пятидесятиоднолетний холостяк, проживающий в квартире на втором этаже напротив своего магазина. Сам магазин – одно помещение на повороте Уайтлок-стрит, в коротком коммерческом ряду Резервуар-Хилла, – и в двух кварталах к западу от переулка, где оставили тело. Рыбник – седой и побитый временем мужчина – вел себя с Латонией дружелюбно, даже слишком, считает семья девочки. Среди школьников и их родителей ходили разные слухи, и Латонии недвусмысленно велели избегать магазина на Уайтлок-стрит. Пеллегрини обнаруживает, что и у Рыбника есть история в базе, в которой зарегистрированы аресты в городе вплоть до 1973 года. Но в его досье ничего не бросается в глаза – в основном пара арестов за нападения, хулиганство и тому подобное. Пеллегрини читает внимательно, но не меньше внимания уделяет краткому и незначительному досье сожителя матери. Работа в отделе по расследованию убийств требует мыслить цинично, и детектив только после подробной проверки вычеркивает из списка подозреваемых самых близких к жертве людей. Эта канцелярская работа тянется до пересменки в четыре часа, а затем – до вечера. Шесть детективов Д’Аддарио перерабатывают безо всяких причин, кроме самого дела, не задумываясь о зарплате. Это дело – классический «красный шар», и поэтому к нему приковано внимание всего департамента: подразделение по преступлениям несовершеннолетних дает убойному в помощь двух детективов; спецподразделение выделяет восемь сотрудников в штатском; отдел особых расследований с другого конца коридора шлет двух специалистов из подразделения по профессиональным преступникам; Центральный и Южный районы присылают по два человека из своих оперативных отделов. В убойный набивается толпа теплых тел: кто-то занят конкретным аспектом следствия, кто-то попивает кофе в допофисе, все – ждут указания Джея Лэндсмана, сержанта, контролирующего следствие. Предлагают помочь и детективы с ночной смены, но, видя растущую армию, постепенно ретируются в прибежище комнаты отдыха. – Сразу видно, что сегодня убили маленькую девочку, – говорит приехавший пораньше Марк Томлин из смены Стэнтона. – Восемь вечера, а весь департамент остается на работе. Но и оставаться в офисе никому не хочется. Пока основная группа из Пеллегрини, Лэндсмана и Эджертона сортирует накопленные за день сведения и планирует фронт работ на следующий день, остальные присланные детективы и сотрудники мало-помалу удаляются в Резервуар-Хилл, и скоро на всех улицах и переулках от Норт-авеню до Друид-Парк-Лейк-драйв кишат патрульные машины и «кавалеры» без опознавательных знаков. Оперативники в штатском почти весь вечер дрючат барыг на Уайтлок и Брукфилд, уезжают, через час возвращаются и дрючат еще. Патрульные машины Центрального района катаются по всем задворкам и требуют предъявить документы у каждого, кто попадется рядом с Ньюингтон-авеню. Пешие патрули зачищают углы Уайтлок-стрит от Ютоу до Кэллоу, допрашивая любые подозрительные лица. Впечатляющая демонстрация силы, успокаивающая тех в районе, кому нужно успокоиться. И все же это преступление не торговцев кокаином, героиновых наркоманов, мошенников или проституток. Это совершил один человек, без посторонней помощи, под покровом ночи. Даже когда их гонят с насиженных углов, пацаны с Уайтлок-стрит говорят что-нибудь вроде: