– Пощади меня, Генри, – грустно попросила она. – Не говори больше ничего. Снова румянец залил ее щеки. Ее рука подрагивала в его руке. Она была неотразима: глаза опущены, еле заметно дышит грудь. В ту минуту он отдал бы все на свете, лишь бы заключить ее в объятия и поцеловать. Таинственный ток, перелившийся из его руки в ее руку, вероятно, подсказал ей, что было у него в мыслях. Она освободила руку и прямо взглянула на него. В ее глазах стояли слезы. Она молчала – глаза говорили вместо нее. Без гнева, без раздражения они молили не мучить ее больше в этот день. – Скажи только, что ты меня простила, – сказал он, поднимаясь с кушетки. – Да, – ответила она, – простила. – Я не утратил твоего уважения, Агнес? – Что ты! – Ты хочешь, чтобы я ушел сейчас? Не отвечая, она поднялась и прошла к бюро. Письмо, что ей помешала дописать леди Монтбарри, так и лежало в бюваре. Она посмотрела на письмо, потом на Генри, и на ее лице зажглась улыбка, так восхищавшая всех. – Пока не уходи, – сказала она, – у меня есть кое-что сказать. Даже не знаю, какие подобрать слова. Проще всего было бы, узнай ты это сам. Ты только что говорил о моей одинокой, незащищенной жизни. Да, признаться, это не очень счастливая жизнь, Генри. – Она замолчала, с озадачившим его удовлетворением видя тревогу на его лице. – Знаешь, я раньше тебя пришла к этой мысли, – продолжала она. – Я собираюсь произвести большие перемены в своей жизни, если только твой брат Стивен и его жена ответят согласием. – Говоря, она открыла ящичек стола, достала письмо и передала его Генри. Он машинально взял его. Смутные опасения, вряд ли понятные ему самому, замкнули ему уста. Невозможно, чтобы перемена, о которой она говорила, могла означать ее намерение выйти замуж, и тем не менее он чувствовал необъяснимое желание читать это письмо. Их глаза встретились, она снова улыбнулась. – Взгляни на адрес, – сказала она. – Тебе полагалось бы знать почерк, но, ручаюсь, ты его не знаешь. Он взглянул на адрес, выведенный кривыми, крупными буквами – явно детской рукой. Тогда он сразу извлек письмо из конверта. «Дорогая тетя Агнес! Наша гувернантка уходит. Она получила в наследство деньги и собственный дом. Мы ели торт и пили вино за ее здоровье. Вы обещали быть нашей гувернанткой, если нам понадобится другая. Вы нам нужны. Мама пока ничего не знает об этом. Пожалуйста, приезжайте, пока мама не взяла другую гувернантку. Любящая вас Люси, которая пишет это письмо. Клара и Бланш тоже пытались писать вам, но они слишком маленькие. Они просто промокали чернила». – Это моя старшая племянница, – объяснила Агнес удивленно глядящему на нее Генри. – Дети привыкли звать меня тетей, когда я гостила в Ирландии у их матери прошлой осенью. Я была неразлучна с этими тремя девочками – других таких очаровательных детей я не видела. Это правда, что я предложила быть их гувернанткой, если таковая понадобится, когда возвращалась от них в Лондон. Перед твоим приходом я как раз писала их матери и предлагала свои услуги. – Ты шутишь! – воскликнул Генри. Агнес передала ему неоконченное письмо. Из того немногого, что там было написано, вполне явствовало, что она всерьез предлагает себя семейству Уэствик в качестве гувернантки их детей. Генри не находил слов выразить свое изумление. – Они не поверят, что ты пишешь всерьез, – сказал он. – Почему? – спокойно спросила Агнес. – С братом Стивеном вы кузены; с его женой вы старые подруги. – Тем больше у них оснований доверить мне детей. – Но ты им ровня, ты не должна этим зарабатывать себе на жизнь. Есть что-то абсурдное в том, что ты будешь у них гувернанткой. – Да что же тут абсурдного? Дети меня любят, мать меня любит, отец бесконечно выказывает мне дружеское расположение. Я вполне подхожу для этого места, а что касается моего образования, то надо перезабыть все на свете, если я не смогу научить троих детей, старшей из которых всего одиннадцать лет. Ты говоришь, я им ровня. Но разве другие не служат гувернантками, будучи ровней людям, которым они служат? И потом, какая я им ровня? Мне сдается, что твой брат Стивен – ближайший наследник титула. Разве не он станет новым лордом? Не трудись мне отвечать. Не будем спорить, права я или не права, занимая место гувернантки. Подождем, когда это случится. Мне надоело мое одинокое бесполезное существование. Я хочу внести в свою жизнь немного счастья и пользы, хочу жить с людьми, найти свое место среди них. Эти личные соображения я еще не привела в письме. Ты хуже меня знаешь своего брата и невестку, если сомневаешься в их ответе. Полагаю, у них довольно ума и сердца, чтобы сказать мне «да». Так и не убежденный, Генри смирился. Генри не любил экстравагантных отклонений от привычного распорядка жизни и уж совсем ничего хорошего не ждал от предполагавшейся перемены в жизни Агнес. Поглощенная новыми заботами, она, чего доброго, не так благосклонно будет слушать его, когда в следующий раз он заведет речь о сватовстве. «Одинокое бесполезное существование», на которое она жаловалась, определенно действовало в его пользу. Пока ее сердце было свободно, оно было достижимо; когда же им завладеют его племянницы, его будущее окутается туманом. Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы не выказать сейчас эгоистических поползновений. С такой чуткой особой, как Агнес, единственно правильно держаться выжидательной политики. – Письмо моей малышки племянницы, – сказал он, – возымело действие, на которое и не могла рассчитывать кроха. Оно напомнило мне дело, ради которого, собственно, я и пришел сегодня. Агнес взглянула на детские каракули. – Как же это удалось Люси? – спросила она. – Гувернантка Люси не единственная счастливица, унаследовавшая деньги, – ответил Генри. – Твоя нянюшка дома? – Не хочешь ли ты сказать, что она получила наследство? – Она получила сто фунтов. Пошли за ней, Агнес, а я пока покажу письмо. Он вынул из кармана пачку писем и просматривал их, пока Агнес звонила. Вернувшись, она увидела на столе отпечатанный лист бумаги. Это был проспект, наверху листа значилось: «Венецианская компания». Отель «Палас». Слова «Палас» и «Венецианская» напомнили ей о незваном визите леди Монтбарри. – Что это? – спросила она, указывая на бумагу. Генри оторвался от поисков и бросил взгляд на проспект. – Очень многообещающее дело, – сказал он. – Большие отели всегда приносят неплохой доход, если ими хорошо управлять. Я знаком с будущим управляющим отеля и до такой степени ему доверяю, что стал акционером этой компании. Ответ не совсем удовлетворил Агнес. – Но почему отель называется «Палас»? – спросила она. Генри взглянул на нее и понял причину, по которой она спрашивала. – Да-да, – сказал он. – Это то самое палаццо, что Монтбарри снимал в Венеции. Компания приобрела его, чтобы переделать в отель. Не проронив ни слова, Агнес отвернулась и села в кресло в глубине комнаты. Генри огорчил ее. Она прекрасно понимала, что младшие сыновья должны пополнять свой доход удачными сделками, однако известный предрассудок мешал одобрить его стремление извлечь выгоду из дома, в котором умер его брат. Не в силах понять этот сентиментальный подход к сугубо деловой проблеме, Генри снова занялся своими бумагами, недоумевая, почему так внезапно переменилась к нему Агнес. Наконец он нашел искомое письмо, и в ту же минуту в комнату вошла няня. Он бросил взгляд на Агнес, ожидая, что та заговорит первой. Но она даже не взглянула на вошедшую. Объяснить старухе, зачем ее вызвали, предстояло Генри. – Ну что, няня, – сказал он, – вам привалило неожиданное счастье: вы получили в наследство сто фунтов. Внешне няня не выказала радости. Подождав, пока сообщение о наследстве хорошо обоснуется в ее сознании, она ровным голосом спросила: – А кто, с вашего позволения, завещал мне эти деньги, мистер Генри? – Мой покойный брат, лорд Монтбарри. Впервые проявив интерес к происходящему, Агнес взглянула в его сторону. Генри продолжал: – По завещанию он оставил определенные суммы пережившим его домочадцам. Вот и письмо его адвоката, дающее вам право требовать с них деньги. Благодарность принадлежит к редчайшим добродетелям в людях независимо от их общественного положения. В случае с няней о благодарности не могло быть и речи. Ее отношение к человеку, обманувшему и оставившему ее госпожу, было непоколебимо. Его ни в какой степени не изменило свалившееся на нее наследство. – Интересно, кто это напомнил милорду о его старых домочадцах? – сказала она. – Сам бы он ни за что про нас не вспомнил. Природа не терпит однообразия и даже в мягчайших душах держит про запас раздражительность. Редко-редко, но и Агнес могла вспылить. Нянино высказывание о Монтбарри вывело ее из равновесия. – Если в тебе осталась хоть капля совести, – взорвалась она, – тебе должно быть стыдно за то, что ты только что сказала! Твоя неблагодарность возмутительна! Я оставляю вас наедине, Генри, вам будет нетрудно договориться. – Прозрачно намекнув тем самым, что он уже лишился ее расположения, она вышла из комнаты. Эту резкую отповедь, высказанную в сильнейшем негодовании, няня восприняла, пожалуй, даже с юмором. Когда за Агнес закрылась дверь, этот философ в юбке подмигнула Генри. – Упрямые они, молодые дамочки, – сказала она. – Даже когда милорд обманул ее, мисс Агнес не позволяла никому сказать худого слова о нем. А уж теперь, когда он умер, она и вовсе подобрела к нему. Попробуйте сказать слово против него – тут же взовьется. Упрямая! Держитесь ее, мастер Генри, держитесь ее! – Похоже, вы на нее не обиделись, – сказал Генри. – Чтобы я на нее обижалась? – удивилась няня. – Я только рада, когда она злится. Сразу вспоминаю ее маленькой, когда, бывало, приду попрощаться с ней на ночь, а она меня поцелует и скажет: «Няня, это я не нарочно». А что до этих денег, мастер Генри… Будь я моложе, я потратила бы их на обнову и украшения, а сейчас я старовата. Что мне делать с этим наследством, когда получу? – Отдайте его под проценты, – предложил Генри. – За год будет кое-что набегать. – Сколько будет набегать? – спросила няня. – Если вы поместите вашу сотню фунтов в ценные бумаги, то за год это будет от трех до четырех фунтов. Няня помотала головой: – Три или четыре фунта в год? Это мне не годится. Мне нужно больше. Послушайте, мастер Генри. Я этими деньгами не дорожу: человека, который мне их оставил, я никогда не любила. Потеряй я их завтра, я не умру от огорчения. Я и так обеспечена до конца своих дней. Вы, я слышала, играете на бирже. Пристройте вы меня к чему-нибудь выгодному. Рисковать так рисковать! А эти ценные бумаги… – И она щелкнула пальцами, выказывая презрение к трехпроцентной ставке на капитал. Генри взял со стола проспект компании венецианского отеля. – Занятная вы женщина, – сказал он. – Вот, отчаянный вы биржевик, вот дело, стоящее риска. Только держите это в секрете от мисс Агнес. Я совершенно не уверен, что она одобрит мое пособничество вам. Няня вынула очки. «Гарантированный доход шесть процентов, – читала она, – причем у правления есть все основания думать, что десять и более процентов могут быть со временем выплачены акционерам отеля». – Пристройте меня сюда, мастер Генри! И всем своим друзьям, где их ни встретите, рекомендуйте этот отель! Так вслед за расчетливым Генри и няня связала свои материальные интересы с домом, где умер лорд Монтбарри. Прошло три дня, прежде чем Генри снова пришел к Агнес. На этот раз облачко, набежавшее на их отношения, окончательно развеялось. Она разговаривала с ним еще сердечнее, чем прежде. Она вообще была в приподнятом настроении. На ее письмо миссис Стивен Уэствик ответила уже обратной почтой. Предложение было с радостью принято – с одной-единственной поправкой: ей предстояло погостить у Уэствиков месяц, и, если ей действительно понравится учить детей, она будет и гувернанткой, и тетей, и кузиной – всем сразу, а уедет от них в одном случае (и на этом особо настаивали ее ирландские друзья): если она выйдет замуж. – Ты видишь, я была права, – сказала она Генри. Он по-прежнему не мог поверить. – Ты действительно едешь? – спросил он.