В настоящее время Клермонт отслеживал наследственные признаки как у других видов животных, так и у человека. Многие из его недавних публикаций были весьма узкоспециализированными – он делился методами окрашивания образцов и работы со старой ломкой ДНК. Я подергала себя за волосы, надеясь таким образом улучшить кровообращение и стимулировать усталые клетки мозга. Разве может ученый сделать столько всего в таком количестве дисциплин? На одно только приобретение квалификации жизни не хватит – человеческой жизни, конечно… Вампиру проще – у него много десятилетий в запасе. Сколько по-настоящему лет Мэтью Клермонту, который выглядит на тридцать с хвостиком? Я заварила свежий чай, откопала в сумке мобильник и, сжимая в одной руке дымящуюся чашку, другой набрала номер большим пальцем. С учеными всегда легко: телефон у них всегда при себе и отвечают они, как правило, уже на втором гудке. – Кристофер Робертс. – Привет, Крис, это Диана Бишоп. – Диана! – приветливо откликнулся он. Где-то на заднем фоне негромко играла музыка. – Я слышал, твоя книга опять получила премию. Поздравляю! – Спасибо. – Я поерзала на диване. – Для меня это была неожиданность. – А для меня нет. Как твой доклад, кстати? Уже написан? – Где там, и близко нет. – Вот чем мне следует заниматься, а не выслеживать в Интернете вампиров. – Извини, что отрываю, ты явно в лаборатории… есть у тебя минутка? – Конечно. – Он крикнул кому-то, чтобы убавили звук, – никакого эффекта. – Погоди, я сейчас. – (Приглушенные звуки и тишина.) – Ну вот, так-то лучше. Молодежь просто бурлит энергией в начале семестра, – смущенно пояснил Крис. – Она всегда бурлит, Крис. – Мне стало немного грустно из-за того, что я пропущу начало года и не увижу новых студентов. – Тебе видней. Ну, в чем проблема? Мы с Крисом начали преподавать в Йеле одновременно. Штатная должность ему, как и мне, не светила, однако он обогнал меня на год, заработав стипендию Макартура за блестящую работу по молекулярной биологии. Когда я нахально позвонила ему спросить, почему алхимики описывают две нагреваемые в перегонном кубе субстанции как ветви одного дерева, он не стал строить из себя надменного гения. Никто на всем химическом факультете не хотел мне помочь, а он отрядил двух аспирантов собрать нужный материал и пригласил меня на воссоздание эксперимента. Понаблюдав, как серое месиво в колбе распускается в красное дерево с сотнями веток, мы стали друзьями. Набрав в грудь побольше воздуха, я сказала: – Я тут на днях познакомилась кое с кем… Крис, годами знакомивший меня с товарищами по тренажерному залу, издал радостный вопль. – Не то, что ты думаешь, – торопливо пояснила я. – Он ученый. – Прекрасно. Красавец-ученый – вот что тебе нужно. Тебе нужно заполучить интересную задачку… а еще наладить личную жизнь. – Кто бы говорил. Ты во сколько вчера ушел из лаборатории? И потом, в моей жизни один красавец-ученый уже имеется. – Ты тему-то не меняй. – Оксфорд – город маленький, и мы с ним все время сталкиваемся. Он здесь, похоже, большая шишка. – Я скрестила пальцы – ничего, это ведь почти правда. – Я тут посмотрела в Интернете, чем он занимается, мне не все понятно, одно с другим как-то не сходится. – Не говори только, что он астрофизик. В физике я слабоват, ты же знаешь. – Тоже мне гений. – Еще как гений! Но моя гениальность не распространяется на карточные игры и физику. Давай уже его фамилию. – Крис старался быть терпеливым, но рядом с ним трудно не казаться тугодумом. – Мэтью Клермонт. – Его имя застряло у меня в горле, как запах гвоздики вчерашним вечером. – Отшельник-невидимка? – присвистнул Крис. Мои руки покрылись мурашками. – Ты что, его взглядом околдовала? Крис не знал, что я колдунья, и слово «околдовала» употребил чисто случайно. – Ему понравилась моя работа о Бойле. – Да уж… – усмехнулся Крис. – Ты на него смотришь своими сияющими синими с золотом глазами, а у него на уме закон Бойля? Он ученый, но не монах же все-таки. Кстати, он в самом деле большая шишка. – Правда? – промямлила я. – Ну да. Феномен вроде тебя – начал публиковаться еще аспирантом. Причем писал не лажу какую-нибудь, а такое, что маститому ученому опубликовать не стыдно. Я сверилась со своими заметками в линованном желтом блокноте. – Про нейронные механизмы и префронтальную кору? – Подготовилась, молодец, – одобрил Крис. – За его ранними публикациями я не очень следил, он меня больше интересует как химик, но работы о волках вызвали сенсацию. – Почему? – Он столько о них знал: как выбирают место обитания, как формируют социальные группы и спариваются – как будто сам волком был. – Может, так оно и есть. – Реплика, задуманная как непринужденная, вышла завистливой и резковатой. Мэтью Клермонту сверхъестественные способности и вампирская жажда крови почему-то не мешали делать карьеру. У меня появилась уверенность, что уж он-то непременно потрогал бы иллюстрации в «Ашмоле-782». – Это бы прекрасно все объясняло, – Крис не обратил внимания на мой тон, – но поскольку он не волк, остается признать, что он очень талантлив. Именно на основе этих работ его приняли в Королевское общество. Его называли вторым Аттенборо[16], но после этого он как-то скрылся из виду. Еще бы ему не скрыться! – А когда появился опять, занялся химией и теорией эволюции? – Да, но эволюция – вполне естественный переход от волков. – Почему он интересует тебя как химик? – Ну… он ведет себя так, будто открыл нечто крупное. – То есть? – нахмурилась я. – Нервозно. Мы в таких случаях отсиживаемся в лабораториях и не ездим на конференции, боясь ляпнуть лишнее и навести на след кого-то другого. – Как волки. О волках я теперь многое знала. Собственническое настороженное поведение, которое описал Крис, было свойственно как раз норвежскому волку. – Точно, – засмеялся Крис. – Он никого там не покусал? Или, может, на луну воет? – Не слыхала. Он всегда был таким отшельником? – Чего не знаю, того не знаю. Он имеет степень по медицине и должен, по идее, принимать пациентов, хотя как практик никогда не славился. Волки его тоже любили, но на симпозиумах он уже три года не появлялся. Погоди-ка… несколько лет назад что-то такое было. – Что именно? – Он делал доклад – тему не помню, – и какая-то женщина ему задала вопрос. Нормальный вопрос, умный, но он ей ничего толкового не ответил. А когда она проявила настойчивость, взбесился. Мой приятель там был – говорит, никогда не видел, чтобы вежливый, казалось бы, человек так быстро выходил из себя. Я застучала по клавишам, разыскивая информацию об этом происшествии. – Доктор Джекил и мистер Хайд? В Сети об этом ничего нет. – Неудивительно. Химики не любят выносить сор из избы. Не хватало, чтоб бюрократы, решая вопрос о грантах, думали, что все мы буйнопомешанные. Это прерогатива физиков. – А Клермонт получает гранты? – Да-а. По уши в деньгах. За его карьеру можешь не беспокоиться. Репутация женоненавистника не мешает ему получать финансирование. Слишком уж он хорош как ученый. – Ты с ним встречался когда-нибудь? – Я надеялась, что Крис сможет что-то сказать о его характере. – Нет. Таких, кто его лично знает, наберется всего пара десятков. Зато рассказов о нем ходит много. Интеллектуальный сноб, лекций не читает, женщин не любит, на письма не отвечает, аспирантов не берет. – Ты, похоже, думаешь, что все это чушь. – Не то чтобы чушь, – задумчиво отозвался Крис, – просто это не так уж важно, если он раскроет тайны эволюции или вылечит болезнь Паркинсона. – Послушать тебя, так он нечто среднее между Солком[17] и Дарвином. – Неплохая аналогия, знаешь ли. – Настолько гениален? – Мне вспомнилось, с какой сосредоточенностью Клермонт вгрызался в бумаги Нидема. Может, и гениален. – Ага. Если б я делал ставки на деньги, – Крис понизил голос, – поставил бы сотню долларов, что он рано или поздно получит Нобелевку. Крис и сам был гением, но он не знал, что Мэтью Клермонт – вампир. Никакой Нобелевки не будет: Клермонт позаботится о том, чтобы не нарушалась его тайна. Нобелевских лауреатов ведь фотографируют.