– Невозможно. – Почему? – Потому что теперь нет моего дома, есть только наш дом. Я улыбнулась. – Я тебя люблю. – Я тоже тебя люблю. – И он нагнулся, чтобы поцеловать мой живот: – И тебя люблю. Мы еще долго целовались, но волей-неволей мне пришлось возвращаться к реальности. – У меня на сегодня масса работы. Хочешь погостить у меня денек, пока я не закончу? Закажем доставку… – А может, ты привезешь свою работу в мой кондоминиум? Я пожала плечами. – Или так. Мне нужен ноутбук и несколько папок. Ты хочешь оттуда посмотреть закат? Грант заглянул мне в самую глубину глаз. – Я хотел приготовить хороший ужин моей девушке и нашему ребенку. Чем смотреть на закат, я лучше буду любоваться твоим лицом, пока вылизываю тебя с ног до головы. Слушала бы и слушала, но… – Грант, ты же пропустил восход. Мне казалось, восход и закат каждого дня напоминают тебе о том, что радости жизни заключены в самых простых вещах? Грант ласково приподнял мое лицо. – Так было раньше. Теперь я пришел к выводу, что не все самое лучшее обязательно просто. Хорошее может быть сложным, но прекрасным и стоит любого риска. Мне уже не нужны закаты и рассветы, чтобы верить в счастье. У меня есть ты. Грант Айрленд держала меня за руку. Врач, закончив осмотр, сообщил, что все прекрасно, но раз шел второй месяц беременности, медик решил проверить сердцебиение плода. Я смотрел, как доктор Уоррен выдавил комок геля на плоский живот Айрленд и принялся водить датчиком. На экране появились двигавшиеся тени. Мы втроем смотрели на монитор. Доктор нашел нужную точку, чуть надавил на датчик, и вдруг раздался звук, эхом наполнивший кабинет. Биение сердца. У моего ребенка бьется сердце. Айрленд читала мне из своей книги «Чего ожидать, когда ждешь ребенка», что в первые месяцы беременности в организме происходит активная выработка гормонов, поэтому женщины становятся гораздо эмоциональнее обычного. Но в дурацкой книжке не упоминалось, что будущий отец тоже будет задыхаться от волнения. Глаза наполнились слезами, и я не смог сдержаться, как ни пытался. Айрленд сжала мою руку и улыбнулась. Да пошло оно все, кого волнует, если я такой неженка? Не стану я больше ломать себя! Чувствуя, что щеки стали мокрыми, я нагнулся и поцеловал мою девушку в лоб. Семь лет назад мое сердце остановилось, но сегодня оно обрело цель биться дальше. Мне хотелось подхватить Айрленд на руки и танцевать с ней под волшебный стук нового сердечка. Доктор нажал кнопку, и из машины полезла бумажная полоска. – Сердцебиение ровное, сильное. Я еще кое-что проверю и отпущу вас. – Он повернул ручку прибора, и сердцебиение исчезло. Меня обдало волной страха. – А вы не могли бы оставить звук до конца осмотра? – попросил я. Доктор Уоррен улыбнулся. – Как пожелаете. Он что-то включал, проверял, распечатал еще несколько листов и наконец подал Айрленд бумажное полотенце, вытереть живот. – Показатели хорошие, – подытожил врач. – Ждем вас через месяц. Надеюсь, токсикоз у вас так и не начнется. – Он протянул мне полоску с распечаткой сердцебиения ребенка: – Держите на память, папаша. – Спасибо. Простите, я тут разнюнился… Доктор отмахнулся. – Не за что. Это важный этап вашей жизни, несущий большие изменения. Отдайтесь моменту и радуйтесь счастью, даже если оно приходит со слезами. – Спасибо, док. Доктор Уоррен вышел, прикрыв за собой дверь. Айрленд начала одеваться. Я за последнее время о многом передумал, и совет показался мне удивительно мудрым. Надо жить сегодняшним днем, и таких замечательных дней у меня еще не было. Бархатная коробочка, лежавшая в кармане, делала его вообще судьбоносным. Айрленд застегнула брюки и скомкала одноразовую бумажную рубашку. Бросив ее в мусорную корзину, она повернулась – и увидела меня опустившимся на одно колено. Глаза у нее расширились, рука сама поднялась ко рту: – Что ты делаешь? Я достал из кармана старую потертую белую коробочку. – Я планировал подарить тебе это через несколько недель, но док прав, надо жить моментом и радоваться счастью. – Грант… Боже мой… Я взял ее за руку и вложил коробочку в ладонь. – Это бабушкино кольцо. Прости, не успел поменять оправу и подобрать новый футляр, но не хочу упускать такой момент. – Я открыл коробочку и повернул ее к Айрленд. Камушек не был особенно крупным или броским, но кольцо хранило в себе столько памяти и надежды… – Когда мы на прошлой неделе съездили сообщить деду о ребенке, бабушка на следующий день позвонила и попросила меня приехать одного. Они меня усадили и сказали – хотят, чтобы я подарил это тебе, когда настанет подходящий момент. Оно принадлежало моей прабабушке, потом бабушке, потом маме. – Грант, оно прелестно! – Ты будешь смеяться, но на днях я впервые узнал, что мама, бабушка и прабабка носили одно и то же кольцо. Мама скончалась до нашей с Лили свадьбы, и старики мне тогда кольца не отдали. Мне стало любопытно почему. Знаешь, что они мне ответили? – Что? Я приподнял полоску бумаги, которую отдал мне врач. – Дед сказал, что ты снова заставила мое сердце биться. А значит, ты моя суженая. Айрленд, расчувствовавшись, вытирала слезинки. – Какое красивое! Я вынул кольцо из футляра. – Айрленд Сент-Джеймс, мы знакомы меньше года, и я уже не верил, что смогу полюбить так, как я люблю тебя. Я не просто влюбился в тебя, я полюбил жизнь с тобой. Ты выйдешь за меня замуж? Кольцо можно заменить, а свадьбу сыграть через год, если захочешь. Это все не важно. Я хочу только знать, согласна ли ты провести со мной остаток дней. Айрленд чуть не сшибла меня с ног, кинувшись ко мне и обняв. – Да! Да, я согласна! А кольцо замечательное, мне другого не надо. Не хочу ждать год, мне нужен только ты. Грант Я сидел на корме «Лейлани». В бухте царил удивительный покой, очень подходивший к моему настроению. Вопреки ожиданиям, я был спокоен, как неподвижная вода вокруг. Попрощаться с этой яхтой значило не просто покинуть обжитое место… Впрочем, яхта никуда не денется, дед при желании сможет ее навещать; это мне пора сниматься с якоря. Пора перестать начинать и заканчивать свой день воспоминаниями о незабвенном; лучше создавать новые, счастливые… Оставалось сделать лишь одно. Я глубоко вздохнул и взял ручку и бумагу, которые выложил, когда паковал вещи. Запечатанный конверт лежал рядом на диване – один из сотен, которые я за семь лет выбросил не читая. Сегодня, когда принесли почту, я не отправил письмо в мусорную корзину. Я не собирался его читать, мне был нужен лишь адрес отправителя. Больше трех тысяч таких конвертов канули в Лету с того дня, как я, четырнадцатилетний, впервые увидел Лили. У меня была возможность в любой момент перекрыть эту бумажную реку, но отчего-то я этого не сделал. Наверное, подсознательно жаждал постоянного напоминания, за что я казню себя. Или мне было нужно, чтобы и Лили, берясь за ручку, каждый день вспоминала, что она натворила. А может, в голове у меня настолько все стояло вверх ногами, что я боялся, будто не стану помнить о моей дочери без ежедневных писем. Не знаю. Но сегодня настал день, когда я наконец поставлю точку. Я оглядел палубу, в тысячный раз вспомнив, как Лили стояла у перил в ту ночь, зажмурился, сглотнул соленый вкус слез и поднес ручку к бумаге. «Лили! Я не знаю, как тебя простить. Может, спустя столько лет я должен был прийти к Богу или смириться с тем, что ты сделала, признав, что ты не виновата, но у меня не получилось. Однако я пишу не об этом. Мне нужно тебе сказать, что мне жаль. Я сожалею, что заснул в ту ночь. Я сожалею, что недооценил глубину твоего душевного расстройства и не отобрал у тебя Лейлани. Я сожалею, что поставил заботу о тебе выше заботы о нашей малютке. Я сожалею, что вовремя не распознал надвигающуюся беду. Я жалею, что не спас нашу девочку. Я лоханулся. Я зверски лоханулся, Лили.