– А сейчас уже не думаешь? – поинтересовался напарник, принимая все это добро. – Да нет, – здоровяк широко усмехнулся. – А что ты сейчас думаешь? – не отставал Ружин. – То ли гастролеры, то ли бизнесмены, – администратор пожал плечами. – Точнее не скажу: сейчас и те, и другие на одно лицо. Ваши номера на пятом этаже. Не люкс, но сойдут – одноместные. Думаю, не разочаруетесь. Глядишь, и мнение о нашей ночлежке переменится. – Глядишь, и переменится, – согласился Ружин и, разделив ключи, протянул один из них мне. – Надолго к нам? – на всякий случай уточнил администратор. – Пока не выгоните, – вмешался я. – На недельку, а там видно будет. Ну ладно, счастливого тебе дежурства, а мы пойдем – спать охота, как из пистолета. И мы, оставив здоровяка зевать за своим окошком, отправились по номерам. Начало шестого – самое время для сна. 6 Сон отпускал меня неохотно, потому что еще не успел взять свое. Оно, собственно, понятно – на часах было всего десять. Надо полагать, утра. В дверь настойчиво барабанили. Я поднялся, шлепнул по животу резинкой от трусов, чтобы проверить, достаточно ли проснулся хотя бы для этого, и направился открывать. Что с того, что в семейниках? Я к себе гостей не звал, сами пришли. Нечего было поднимать человека из постели. Домашнего халата, извините, с собой не захватил. Впрочем, в краску никого вгонять не пришлось. Стоявший на пороге Ружин, думаю, и не такие виды видывал. Хотя бы рассматривая свой автопортрет в ванной. В данный момент, однако, на него было приятно взглянуть. Не то, что на меня, чей внешний вид сильно пострадал в результате беспокойной ночи. Даже в зеркало смотреть не стоило – знаю по прежнему опыту, приходилось. Каждый раз собственное отражение вгоняло меня в жестокую тоску одутловатостью, синюшностью мешков и поросячьими глазками. Все это при том, что нижняя челюсть за ночь покрывалась темной щетиной – в беспокойные ночи та, кажется, растет на порядок быстрее и вид при этом имеет клочковато-запыленный. В общем, картина хуже «Герники» Пикассо. Может быть, я и не вырос бы таким обормотом, если бы пример мне подавал такой благовоспитанный мальчик, как Олег Ружин. Глядя на него сейчас, я испытывал большие сомнения по поводу того, что он в детстве – в глубоком – хоть раз пописал, куда не следует. В пеленки или, к примеру, папе на живот. Такой он сейчас стоял оптимальный, как принц из сказки. Черные джинсы, неброская оранжевая рубашка, физиономия чисто выбрита, волосы на голове уложены один к одному. В общем, гроза женского общежития, любовник, ни разу не изведавший горечи отказа, рыцарь всей слабой половины человечества, обладающий горячим сердцем, умелыми руками и сладкими губами. Меня чуть не стошнило. Не люблю таких типов. Вчера Ружин мне понравился, ночью разонравился, сегодня, как мужчина на мужчину, я уже готов был коситься на него с определенным подозрением. Не знал, что он может бывать и таким. Я о нем вообще слишком мало успел узнать за недолгое время знакомства. И, с поправкой на это обстоятельство, не стал делать скоропалительных выводов, а просто спросил: – Ты чего в такую рань? – Какая рань? – удивился он. – Десять часов. Добрые люди в своих конторах по полкилограмма бумаги на брата извели, а ты все дрыхнешь. – Какой бумаги? – не понял я. – Неважно, – Ружин легко отбросил в сторону мой вопрос, и я догадался, что фраза о бумагах ему была нужна только для связки слов. – Давай-ка, Чубчик, приводи себя в порядок, принимай душ, если имеешь такую привычку, да подтягивайся ко мне в номер. Будем дальнейшие действия обмозговывать. Нам спать недосуг, у нас всего три дня на все, про все, помнишь? Я сморщил лоб и действительно вспомнил. Где я, кто я и, главное, зачем сюда забрался. И понял, что Ружин прав – терять время действительно не стоило, если мы хотели что-то успеть. Три дня – это очень, до жути, мало, когда речь шла о таком деле, в которое впутались мы. – Договорились, – кивнул я. – Через десять минут – у тебя. Как штык. Жди. – О`кей, – он сложил пальцы правой руки на американский манер – большой и указательный образовали букву «о». Развернулся и пошел в свой номер, кривя ноги и подергивая задницей. «Он еще и ковбой!» – с тоской подумал я. Фиг с ним. Ковбой он, журналист или вообще замаскированный балерун – неважно. Может, он просто ужасная чувырла, чудак на букву «м», каких сейчас развелось множество. Я не собирался производить анализ его психологического портрета хотя бы потому, что он еще не полностью прорисовался в моем мозгу. Ружин был разный. С одной стороны это не внушало оптимизма, потому что подсознательно я постоянно ожидал неадекватных поступков от подобных типов, но с другой… Чем черт не шутит – может, он действительно покажет себя стоящим партнером и работа с ним в паре окажется в удовольствие. И даже если он просто умудрится удержать пушку в руках, доведись нам попасть в передрягу – это уже плюс. С остальным я, возможно, управлюсь сам. Не впервой. Главное – чтобы смог подстраховать в случае чего. Главное – подстраховать. Большего от него не требовалось. Я задумчиво закрыл дверь и прошел в ванную комнату. Привычку принимать по утрам душ я, как ни странно, имел. Наемные убийцы в некоторых вопросах – ну, прямо вылитые люди. Кое-кто из них даже зубы чистит. Но я не стал. Вместо этого, достаточно размякнув под струями теплой воды, решил побриться. Зеркало меня не разочаровало, показав вполне ожидаемую картину. Морда опухла, будто я неделю не выходил из запоя по случаю безвременной кончины горячо любимой тещи, глаза заплыли, как у медвежонка Винни-Пуха, когда тот застрял в норе своего друга Кролика, немилосердно обожравшись меду. И под ними была такая синь, что в голову сразу лезли строки поэта Есенина. Синь воспевать он, помнится, любил. Самое обидное, что я тут был совершенно не при чем. Не пил, мед не жрал, Есенина изучал только в школе. За что ты меня так, Боже? Обнажив станок, я принялся яростно намыливать помазком свежий – только что из упаковки – кусок мыла, ибо пену для бритья не признавал. Вообще, надо отдать хозяевам ночлежки должное. С виду она смотрелась – фигня фигней, но в номерах было не просто чисто и уютно, а даже по высшему классу. Так бывает, когда впервые смотришь на грецкий орех: ну, что хорошего может скрываться под этой волнистой, похожей на мозговые полушария, поверхностью? И лишь добравшись до сердцевины, начинаешь понимать – что. Обретя неожиданный комфорт, я наслаждался им. Чувствовал себя если не нефтяным магнатом, то человеком однозначно состоятельным, который может позволить себе остановиться в хорошем номере хорошего отеля. Только не надо презрительно кривить губы. Я не бедняк. Мое ремесло позволяет жить достаточно безбедно, и даже на широкую ногу, но все равно такого кайфа я никогда не испытывал. В моей четырехкомнатной квартире царил постоянный бардак, какой бывает у всех холостяков. Так что в новинку была не роскошь – чистота и уют. Я старательно выскребал щетину из неглубоких еще морщин на щеках, кривлялся, строил самому себе рожи, стараясь потуже натянуть кожу. Бритвенный набор – единственное, что я захватил с собой. Зубную щетку можно купить и здесь, мыло будет ежедневно обновлять горничная. А вот другим станком я бриться не могу – не физически, а морально. Свой купил пятнадцать лет назад, с третьей получки, а работал тогда, извините, говночерпием, помощником мастера-ассенизатора. Что ж, все работы хороши и имеют право на существование. В этом я убедился на собственной шкуре, пройдя путь от простого помохи до специалиста экстра-класса. Правда, в несколько иной сфере. Станок еще ни разу меня не подводил. С десяток раз за минувшие пятнадцать лет я пытался бриться чужим инструментом, но непременно резал кожу. С моим этого никогда не случалось. Поэтому я без опаски давил на него, стараясь снять даже мельчайшие пеньки волос. Что ж я, хуже Ружина, в самом деле? И все-таки… Если он окажется совсем не таким человеком, каким показался при первой встрече? Если его выкрутасы в баре – лишь вспышка пофигизма или игра с самим собой? Мол, я еще и так могу! я и в самом деле смелый! Что, если у него не хватит пороху нажать на курок, когда запахнет жареным? Он хвастался, что в свое время трудился в какой-то особой структуре, но в чем заключалась его работа? Может, только и делал, что целыми днями пялился в экран монитора? Ружин был слишком разным, чтобы я мог ответить на мучавший меня вопрос однозначно. С одинаковым успехом представлялась как его виктория, так и конфузия. И определить, какая из появлявшихся в мозгу картин выглядела более реалистично, было невозможно. Станок все-таки подвел. Впервые за полтора десятка лет. Он почему-то, почти сам собой, пошел в сторону, и на шее у меня заалела кровь. Порез оказался довольно длинным – сантиметров пять. Но, как и все его собратья, неглубоким. Угрозы для жизни не представлял, но я грязно выругался. Черт с ним, с Ружиным. Если он в какой-то момент операции пойдет на попятный или решит как-то подставить меня, я просто пристрелю его, как делали заградотряды в Великую Отечественную. За трусость и бегство с поля боя. А сам продолжу действовать в одиночку. Обязательно продолжу – я вдруг понял, что в какой-то момент решил для себя этот вопрос окончательно и бесповоротно. Слишком безумной выглядела затея «Вестников Судного дня». Даже для меня. Я не мог оставить ей шанс на существование. И готов был идти по этому пути до той отметки, где либо будет красоваться надпись «финиш», либо – могильный камень с моим именем. А Ружин… Что ж, если в случае ликвидации его судьбой поинтересуются, скажу – издержки производства. В таком деле без них никак. Но, однако, не есть хорошо, что станок впервые пустил мне кровь. То есть, как хищник, попробовал ее на вкус. Хреновая примета. Я агностик, но в приметы верю. Человек должен во что-то верить. Пусть даже в абсолютную чушь. А первый порез чушью не был. Я пользовался бритвой пятнадцать лет, превратив процесс бритья в настоящий ритуал. И вот – повод насторожиться: кровь. Первая кровь в этом деле. И – моя. Неприятно. Настроение, и без того колыхавшееся в районе плинтуса, скатилось до уровня канализации. Я добрился наскоро, уже не выскабливая кожу, вытерся полотенцем, сполоснул лицо и снова вытерся – на сей раз досуха. Из ванной вышел угрюмый, как Дед Мороз, у которого кто-то спер мешок с подарками. У меня не было пропавшего мешка, но у меня было такое ощущение, что кто-то спер мою удачу, что было гораздо хуже. Какое-то нехорошее предчувствие копошилось в душе, сбивая с толку и заставляя хмуриться. Но – хмурься, не хмурься, а дело нужно делать. Я оделся, прихватил с собой дипломат и вышел из номера, приспособив на дверь табличку для уборщицы, извещавшую о том, что та может при желании выполнить свои профессиональные обязанности относительно комнаты. Ружин открыл дверь сразу, стоило постучать. В том же наряде – хотя, конечно, глупо было ожидать, что он сменит его за четверть часа нашей, гм, разлуки. В руках дымилась чашка с чем-то горячим. – Кофе будешь? – спросил он, развернувшись и направляясь вглубь номера. – Буду, да, – сказал я, следуя за ним. – И завтракать будешь, – скорее утвердительно, чем вопросительно заметил он. В желудке у меня сразу заурчало, и я кивнул: – Буду. – Я так и думал, что ты не успеешь заказать себе завтрак. Поэтому сделал заказ на двоих, – Ружин усмехнулся и отхлебнул из чашки. Впрочем, не такой уж он был пророк, каким хотел показаться. Ничего сверхъестественного не совершил, просто-напросто сделав логичное предположение. Любому, даже по пояс деревянному, понятно, что человек, проснувшийся пятнадцать минут назад и все время бодрствования посвятивший приведению физиономии в относительный порядок, ничего, кроме этого не успел бы – чисто физически. Хотя Ружину все равно спасибо. За заботу о моем желудке. Я так и сказал ему. – Да не за что, – отмахнулся он. – По себе знаю: хуже нет, чем пустой желудок. Мысли в голову не идут, делать ничего не хочется. Так что прошу к столу, – и указал на сервировочный столик, стоявший посреди комнаты. – Кто-то говорил, что дальнейшие действия обмозговывать будем, – усмехнулся я, усаживаясь, тем не менее, в кресло перед столиком. – Какая мозготня может быть на голодный желудок, я же говорю! – хохотнул Ружин. – Ты меня как будто не слышал. Я так разлагался, такие мысли высказывал, а от тебя – как от стенки горох. – Сам дурак, – беззлобно проворчал я. – Я тоже кушать хочу. Честно говоря, любой человек, у которого в голове есть хоть кусочек мозга, а желудок не совсем ампутирован при невыясненных обстоятельствах, захотел бы кушать при виде того, что стояло на столике. Плов, окрошка, салаты, несколько творений, чьих названий я попросту не знал, но выглядевших жутко аппетитно. Пища, собственно, не жлобская – без лишних выкрутасов, – но весьма сытная и, главное, вкусная. Мне только показалось, что на двоих ее многовато. – Еще кого-то ждем? – поинтересовался я. Ружин уже уселся во второе кресло, легким автоматическим жестом подтянув джинсы, чтобы не оттягивались колени, и собрался было приступить к делу, но, услышав вопрос, уронил вилку и оторопело уставился на меня: – С чего ты взял? Мы в этом городе новички, помнишь? Только сегодня ночью прилетели. Лично я еще не успел ни с кем познакомиться. – Мало ли, – я пожал плечами. – Может, местный полковник к нам на завтрак пожалует, чтобы инструктаж провести. – Нет, – он покачал головой. – Все необходимое они вчера в конверте передали. Им резону нет нас светить. – А для чего тогда столько еды? – озадаченно спросил я. – Как для чего? – Ружин был озадачен куда сильнее меня. – Кушать. А для чего еще может понадобиться еда? – Не многовато на двоих-то? – А-а! – он откинулся в кресле и расхохотался. – Ты об этом! Просто я люблю с утра плотно покушать. С обеда тоже. Да и вечером не против. Есть, говорят, такая болезнь – яма желудка называется. Не знаю, то самое у меня или нет, но проглот я знатный. Давай поспорим на тысячу долларов, что я слопаю все, что тут стоит? – Включая тарелки и столики? – Нет, кроме шуток, – Ружин прищурился, словно биатлонист на огневом рубеже, подцепил из своей порции плова кусок мяса и отправил его в рот. – Спорим? – Да иди ты, – я решил, что связываться не стоит. – Сожрешь все, удовольствие получишь, штуку баксов поимеешь – кругом останешься в выигрыше. А я останусь голодный и без денег. Не пойдет. – Как хочешь, – легко согласился он. – Тогда давай кушать. Я кивнул и подвинул к себе тарелку с салатом – начать предпочел с чего-то легкого. 7 Ружин взял командование на себя. Я пока решил не возражать. Как-никак, все нити дела сходились к нему. Но в перспективе было все то же – убрать его, если придется, и сыграть в «сам себе велосипед». Однако, судя по тому, как мой напарник лопал – много и с аппетитом, – не придется. Исходя из старинной рабовладельческой приметы, вкалывать он должен был еще лучше. Когда гарсон забрал сервировочный столик, загруженный выскобленными дочиста тарелками, Ружин разложил на диване какие-то бумаги, схемы и фотографии и поманил меня: