Кормовой пост управления огнем. Обзорники озаряются голубыми вспышками залпов. Кажется, что снаружи, в открытом космосе, ярится гроза. В такт вспышкам содрогается тело оператора-наводчика. Можно подумать, что он палит из древнего баллистического оружия, и каждый раз стрелка сотрясает жестокая отдача. По бледному высокому лбу, по впалым щекам текут ручьи пота. Наводчик моргает – у него нет и секунды, чтобы утереть пот с лица. Наводчик держит оборону. Всё ещё держит, выигрывая для пассажиров жизнь – секунду за секундой. В сферах сканеров бьётся о мерцающую преграду орда клубящихся сгустков. Залпы волновых орудий отшвыривают их прочь, но порождения искаженного континуума налетают вновь и вновь. Трепещущая пленка защитного поля бледнеет, съёживается: надувной шарик теряет воздух. Фаги жрут практически любую энергию, защита лайнера для них – тоже пища. Да, жгучая, неподатливая, сопротивляющаяся, но исход предрешён. В колючем пульсирующем коконе прячется десерт, и фагам не терпится добраться до самого вкусного. Только ли фагам? Вихрящийся сгусток полей и энергий похож на другие порождения континуума. Не знай Тиран, о чём (о ком?!) идёт речь, он бы принял его за ещё одну флуктуацию, просто классом повыше. Ну здравствуй, хищная загадка, которую сканеры определили как антиса расы Брамайн с точностью в семьдесят три процента. Антиса, чей волновой слепок не значился ни в одном атласе. В чём заключалось различие поведения антиса и стаи, Бреслау ещё предстояло понять. Но он чуял его, это проклятое различие, подспудно улавливал на уровне интуиции – вируса, который с годами поражает любого толкового сотрудника разведки. Тиран считал себя толковым. Край голосферы озарила ослепительно-белая вспышка. Изображение на миг исказилось, подёрнулось рябью помех. Когда оно вернулось в норму, на месте вспышки распахнулся аспидно-чёрный цветок РПТ-разрыва. Из цветка в трёхмерное пространство, матово отблескивая, вывалились две несимметричные связки сигар. «Ведьмаки» успели вовремя. III На ступеньках он задержался: хотел надышаться горечью ранней осени. Хрустнув шейными позвонками, Тиран обратил лицо к небу. Чёрточки перистых облаков – трещины на куполе из бледного хрусталя – едва различимые, безопасные, они ширились, ветвящимися паутинками разбегались в стороны, взламывали твердь. Неосторожное касание, и хрупкая преграда обрушится с оглушительным звоном, рассыплется на тысячи острых осколков, оставляя человечество наедине с чёрной ледяной бездной, полной чудовищ. Бреслау моргнул, и видение исчезло. Всё закончилось, подвёл он итог. Закончилось, не начавшись. Горсть бюрократических формальностей, и дело «Вероники» ляжет в архив. Двое суток просмотров, совещаний и мозговых штурмов. Эксперты стоят на ушах. Белковые процессоры вычцентра хрипят загнанными лошадями. Интерфейсы раздуло от потока обрабатываемых данных. Дымятся кристаллобазы накопителей. Аналитики на стимуляторах и энергетиках. Блуждание в потёмках. Рой гипотез, одна другой безумнее… Диагноз: остаточное возбуждение. И переутомление – куда без него? Дело закрыто, но принятые стимуляторы будут действовать ещё шесть-семь часов. Выспаться в ближайшее время не удастся. Позвонить жене? Сходить в театр? Тильда без ума от живых ретро-постановок. Она будет рада, что они проведут вечер вместе. Бреслау полез в карман за коммуникатором, но остановил руку на полпути. Я никуда не спешу, мысленно сказал он себе. И повторил вслух для верности: – Не спешу. Тильда на работе, до вечернего представления – уйма времени, а до дома – пятнадцать минут прогулочным шагом. Прогулочным, мать его, а не галопом. Налить себе хорошую порцию бренди со льдом и тоником, зайти в вирт, изучить афиши, сделать выбор – и тогда уже звонить Тильде. Да, именно так. В пятый и последний раз приложив ладонь к папиллярному сканеру, Тиран покинул охраняемый периметр Управления научной разведки Ларгитаса. «Враг не дремлет!» – сто раз на дню изрекал полковник ван Вейк, замначуправ по режиму. Отойдя шагов на тридцать, Бреслау оглянулся. Чтобы охватить взглядом сорокаэтажный гриб здания, ему вновь пришлось задрать голову к небу. Обманчиво-прозрачную «ножку» с остеклением из поляризованного плексанола венчала серебристая «шляпка», под завязку напичканная аппаратурой контр-слежения. Управление торчало у всех на виду, но даже из сотрудников мало кто знал, что скрывают лабиринты подземной «грибницы», сколь далеко и глубоко они простираются. Под землёй располагалась и «Аномалия» – Отдел нештатных ситуаций, возглавляемый Тираном. Какая сволочь обозвала отдел «Аномалией», Тиран не помнил. «Хорошо хоть, не «Флуктуацией»!» – ворчал его заместитель, полковник Госсенс. Тиран не возражал бы и против «Флуктуации». Дорожка уходила в холмы. Ландшафтеры и дизайнеры-флористы постарались на славу: в волнах зелёного моря были живописно разбросаны островки коттеджей и особняков. Маяки вязов и клёнов – вспышки золота и пурпура – указывали путникам безопасный фарватер, ведущий к родной гавани. Жилой комплекс Управления больше смахивал на элитный загородный поселок: ларгитасская разведка заботилась о своих сотрудниках. Тиран с супругой перебрались сюда четверть века назад – и ни разу об этом не пожалели. Бреслау жалел о другом: двое суток работы отправлены псу под хвост единым росчерком начальственного пера. Начальство требовало результат. Давило, теребило, вставляло фитиль. На исходе вторых суток Тиран сдался, нарушив собственное правило: нельзя показывать полработы. Не только дуракам – вообще никому. Начальству – в первую очередь. Наверх ушёл доклад с предварительными выводами экспертной группы и частным мнением Тирана. Частное мнение адъюнкт-генерала Бреслау, как и следовало ожидать, было проигнорировано. В антический центр «Велет» расы Брамайн отправили официальный запрос. Начальство брало быка за рога. Базовой версией экспертов был сбой аппаратуры слежения вследствие флуктуативной атаки, из-за чего расовую принадлежность антиса-разбойника удалось определить с точностью в семьдесят три процента, а волновой слепок и вовсе не получилось идентифицировать. В подобной ситуации запрос к брамайнам был неизбежен, как восход солнца. Ответ центра на Чайтре в переводе с языка дипломатии на язык общедоступный, с хамской перчинкой, звучал так: «Ваш запрос – бред сивой кобылы. Отвечать на него – себя не уважать. Но так уж и быть, снизойдем. Разуйте уши: нам в точности известно, где находился каждый антис расы Брамайн в указанное Вами время. Ни один из них и близко не подлетал к вашему долбаному лайнеру. P. S. Хвалёная ларгитасская техника – тьфу, и растереть. Атака фагов, а она показывает хрен знает что. Убедительно просим больше не беспокоить нас подобными глупостями. С дружеским приветом, искренне ваши.» По сути, ответ был созвучен другой версии: сбой аппаратуры оказался серьёзнее, чем предполагалось, и сканеры в итоге определили случайного фага, как антиса. В самом деле, не допускать же наличие в космосе антиса-ренегата (террориста? психопата?!), атаковавшего пассажирский лайнер во главе стаи флуктуаций? По предварительному сговору, гласила бы полицейская формулировка. С момента подачи скороспелого доклада прошло четыре часа одиннадцать минут. Исключительная оперативность, надо отдать начальству должное. Он остановился. Двухэтажный особняк, где Бреслау жил с женой, освещённый ласковым послеполуденным солнцем, походил на сказочный домик, вырезанный из цельного куска сахара-рафинада. Старею, вздохнул Тиран. Делаюсь сентиментальным. Теряю хватку. Упускаю очевидное. «Тебе сообщили не всю информацию, болван. Данные с «Ведьмаков», пришедших на помощь лайнеру. Их не предоставили. А ты со своими аномальщиками даже не вспомнил о «Ведьмаках», сосредоточившись на записях с «Вероники». Что ещё от тебя скрыли?» В кармане зажужжал уником. Тиран мрачно усмехнулся: похоже, «Аномалия» снова в деле. «Поступили новые данные, – сообщение пришло по закрытому каналу. – Дело «Отщепенца» возобновлено. Немедленно прибудьте на рабочее место для получения инструкций. Возвращайте команду.» Я молодец, оценил Бреслау. Я супергерой. Я не позвонил Тильде насчет театра. IV – Если есть у меня какие-то энергетические заслуги… – Если есть у меня какие-то энергетические заслуги… Повторив эту фразу вслед за учеником, Горакша-натх принял асану, именуемую Джану Ширшасана. Обнажённый, в одной набедренной повязке, спокойный на холодном ветру, гуру напоминал воду, льющуюся по своему желанию. Левую ногу он подобрал под себя, пяткой к паху, правую вытянул вперёд, устремив пальцы ноги к небу, а пальцы рук сомкнув на пятке – и лёг на вытянутую ногу, касаясь её грудью, животом и лбом. Чёрные волосы упали вниз, на каменистую землю. Ученик без промедления скопировал позу гуру. В его действиях чувствовалась сила и ловкость, отточенная годами упражнений, исполняемых с детства – скорее боевого характера, нежели общепринятых в мукти-йоге. Ученик гордился возможностями собственного тела и с охотой демонстрировал их, ожидая похвалы. Вьяса Горакша-натх, встретившийся сегодня с молодым человеком для свершения обряда, ничем не гордился, ничего не демонстрировал, ничего не ждал. Его асана была идеальна, не нуждаясь ни в усилиях, ни в чужих восторгах. Поэтому ученик, нарушая канон позы, исподлобья глядел на учителя, и в тёмных глазах ученика горела зависть, тоже тёмная. – О?kar adinathaya nama?… – О?kar adinathaya nama?… Внизу текла река – желтая как желчь, вонючая как желчь. На волнах кудрявились бурые гребешки пены. По течению плыл дощатый плот. На плоту горел костер: огонь пожирал труп, даруя освобождение. Над рекой парил белогрудый коршун – падальщик, он высматривал дохлую рыбу или крабов. Кто-то мылся у берега, но кто именно, мужчина, женщина или ребёнок – с высоты было не разобрать. Отрешившись от внешнего, гуру сосредоточился на ученике. Только что оба они – и Горакша-натх и молодой человек – произнесли мантру освобождения энергии. В иной ситуации перед каждым располагались бы пластины трансформатора, и два брамайна уже сливали бы накопленный энергетический ресурс в заранее подготовленные аккумуляторы. Сейчас этого не произошло, и вовсе не из-за отсутствия трансформатора. Энергия слилась бы и без жалких устройств, созданных людьми – просто так, в пустоту, растворившись в природе тварного мира. Живой парадокс, искусство мукти-йоги, недоступное для большинства людей из расы Брамайн: объявить сброс энергии, запустить процесс, отлаженный веками эволюции – и остановить его, закупорив энергию в себе. Так удерживают семя при соитии. Гуру был совершенен. Из него не пролилось ни капли, верней, ни эрга сверх обычного расхода организма. Ученик, судя по ауре, терял энергию в рамках приемлемого. Горакша-натх ждал лучшего результата, но не слишком обольщался. Ему представили ученика как перспективного, но не в смысле постижения йоги – скорее, в смысле биографии, а значит, связей, полезных для ордена натхов. Глупо предъявлять чрезмерные требования: от молотка не ждут симфонии. – Прими позу кобры, – велел гуру. Ученик подчинился. – Сурья Намаскар, – произнёс он, ложась на живот. – Приветствую Солнце. – Приветствую Солнце, – кивнул Вьяса Горакша-натх. Ученик сделал силовой прогиб в пояснице, оставив таз и ноги прижатыми к земле. Смотрел молодой человек строго перед собой. Безопасно, оценил гуру. Даже если у тебя смещение поясничных дисков – безопасно. С точки зрения расхода энергии – приемлемо. Формула сброса продолжала действовать, ученик противостоял ей, как мог, демонстрируя скорее усердие, чем мастерство. – Большая кобра, – уточнил Горакша-натх. – Собака смотрит вверх. Ученик уперся в землю ладонями – так, словно земля была пластинами трансформатора. С легкостью он оторвал от опоры живот, а следом таз, бедра и колени. Взгляд переместился выше, отслеживая воображаемый восход солнца. – Нельзя перемещать весь вес тела на руки, – Горакша-натх встал, прошёлся вокруг ученика. – Нельзя провисать, расслабив поясницу. Нельзя проваливаться в плечи. Ученик слушал. Он не допустил ни единой ошибки из упомянутых гуру. Он не знал, что обошёлся без ошибок. Он слушал и огорчался: с точки зрения ученика, его журили, отмечали недостатки. Огорчение девятикратно усиливалось сообразно природе брамайнов, и ещё раз девятикратно – сообразно характеру молодости, способной найти тысячу видов огорчения в любом замечании. Огорчение есть страдание. Как и любое страдание, оно видоизменялось, превращаясь в энергию. Горакша-натх внимательно следил за аурой молодого человека, отмечая скорость накопления, качество сдерживания и уровень неконтролируемого расхода. Неплохо, отметил он. Совсем неплохо. – Рудра Адинатх, Благой Владыка, знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных асан, – произнёс он, глядя на реку. – Восемьдесят четыре асаны даны Адинатхом обычным людям. Я знаю триста десять. – Рудра Адинатх, Благой Владыка, – повторил ученик, не меняя позы, – знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных асан. Восемьдесят четыре асаны даны Адинатхом обычным людям. Я знаю пятьдесят три. Зависть, вздохнул гуру. Он завидует мне. Хорошо, что не Рудре. Не говоря больше ни слова, он ударил ученика подъёмом стопы по затылку. Удар вышел не столько сильный, сколько резкий. Ударь Горакша-натх сильнее, и ученик заработал бы сотрясение мозга. В ауре молодого человека произошли изменения, и гуру анализировал их быстрее, чем кто-либо другой, в первую очередь, сам ученик. Удар есть страдание. Удар есть оскорбление, а значит, опять страдание. А значит, энергия. Скорость накопления. Качество сдерживания. Уровень неконтролируемого расхода. Всё ещё неплохо. Юноша скверно обучен, но у него отличные врождённые способности. В седой древности, когда традиции блюлись превыше всего, он бы до конца дней оставался джигьясу – «стремящимся к изучению» – продолжая жить обычной жизнью: заведя семью, избрав достойный труд ради пропитания. Выбери ученик аскезу, и гуру назвал бы его аугхаром, «не-стоящим-на-месте»: обрезал бы волосы, отсекая кармические реакции, и подарил бы свисток, а также чёрную нить, кручёную из шести шерстинок – символы тела, разума и энергии, прообраз семидесяти двух тысяч каналов тонкого тела. Этим всё и ограничилось бы, потому что Горакша-натх не видел в ученике потенции двигаться дальше. Он пришёл за серьгами, сказал себе гуру. Он – раб честолюбия. Он хочет обрести статус даршани – «видящего». Хочет, чтобы я принял его как сына и отдал лучшее из того, что имею. Лучшим он считает серьги, глупец. Он получит свои серьги.