На сей раз сомнения быть не может — московец действительно размахнулся так, что едва ли кто-нибудь в состоянии остановить его. Но откуда она взялась, эта весть? Торговец какой-нибудь принес ее с берегов Дуная или гайдуки[10] с Жеравненских гор — сказать было трудно. Во всяком случае, по домам и дворам упорно и настойчиво говорили о том, что дни османов сочтены. Кое-кто уже тайком точил ножи, чтоб, когда придут русские братья, присоединиться к ним и вместе выступить против ненавистных угнетателей. Среди котленских юношей больше всех волновался Георгий. Он без конца рассказывал им о войне. И всякий раз невольно вспоминал про то, как турки в корзинах увозили детей. А сколько всяких других ужасов насмотрелся он в родном селе! Поскольку здешние жители несли охрану горного перевала от разбойников, Котел был объявлен свободным, «солдатским» селом. Однако от этого котленцам жилось не слаще. Куда бы ни направлялись турецкие войска, они непременно должны были проследовать через Котел. Какие только отряды не проходили из Малой Азии. В село врывались пьяные и злобные делибаши и башибузуки[11] — словом, всякий сброд, жаждущий крови и легкой добычи, налетал на село неожиданно, как вихрь врывался в дома, забирая все, что попадало на глаза. Люди совсем отчаялись. Многие молились за то, чтоб у них под ногами разверзлась земля и погребла их заживо, только бы избавиться от неслыханных мук и страданий. Георгий не раз говорил отцу: — Папа, пожалуй, и я подамся туда, в Валахию и Молдову! Не в силах я больше терпеть. — А что ты там будешь делать, сынок? С голоду помрешь. — Буду работать в каком-нибудь имении. Мало ли на свете земли… — Потерпи, сынок, — убеждал его отец. — Авось станет легче… Не одни мы бедствуем. Георгий понимал, что его престарелым родителям нелегко расстаться с ним — ведь больше некому за ними присмотреть. Поэтому он на время смирился. Однако весной 1806 года кровь в его жилах снова взбунтовалась. Встретив однажды в урочище «Грецки дол» двух своих верных товарищей, он сообщил им о своем твердом намерении бежать в Валахию. — Хотите, отправимся вместе? — Неужто не хотим, Георгий! — радостно воскликнули ребята. — Ты как в воду глядел! — Ну, раз так, — сказал им Георгий, — то приготовьте все, что пужно, и, как придет время, двинемся прямо вниз, к Дунаю. Начались приготовления. Георгий заказал у портного новую суконную безрукавку и расшитые шнурами штаны, подогнал черную барашковую шапку, своими руками смастерил себе из телячьей шкуры хорошие, крепкие царвули[12], сунул в торбу две пары белых портянок, черные бечевки и стал ждать, когда наступит подходящий день. Слухи о войне становились все настойчивей. Лица болгар посветлели, словно солнце их осветило, а турки ходили темнее тучи, хмурые, злые, как после дурного сна. Они собирались в конаке[13], шушукались без конца, на болгар смотрели косо и ждали удобного случая, чтобы клюнуть их или укусить. Торговля совсем замерла, цены на скот и на зерно упали; пшеница потекла в низину, в казенные амбары в Русе, Видине, Никополе, Силистре… Лихорадочно передвигались с места на место отряды турецких войск… Каменщиков и чернорабочих, набранных из райи[14], турки толпами угоняли ремонтировать крепости. Война! Это слово у всех было на устах — и у турок и у болгар. Как-то раз Георгий собрал своих товарищей: — Настало время, братцы, когда и мы должны прийти на помощь своему отечеству. — А как это сделать? — Присоединиться к русской армии и драться с турком. Другого способа нет. — А ты уверен, что война уже объявлена? — Давайте-ка сперва проверим, так ли это, а тогда уже в дорогу. Чего зря кулаками махать? Давайте проверим! — повторил Георгий и задумался. Но как же проверить? Спросить не у кого. А может, и в самом деле это только слухи? И в один из дней, никому ничего не сказав, Георгий решил сходить в горы к гайдукам и узнать правду. В Жеравненских горах хозяйничала чета[15] прославленного воеводы Кара Танаса. Несколько дней и ночей скитался Георгий по горам и лесам, пока напал на гайдуков. Молодой отважный воевода раньше знал Георгия и любил его как своего побратима. — Рад тебя видеть, Георгий, в наших горах! Что нового в Котеле? Как там бай Стойко? — Хорошо, воевода… Только тебе такого житья, как наше, и на том свете не видать бы… Кара Танас был рослый, смуглолицый; длинные черные усы его, с мягким изгибом, острые с концов, напоминали крылья ласточки. Глаза у него светились, как горящие угли, а зубы блестели, как перламутр. Гайдуки Кара Танаса, все молодые удальцы, носили коричневые безрукавки, крестьянские шаровары, стянутые сверху красным поясом, бараньи шапки, а белые онучи на икрах были опутаны крест-накрест черной бечевкой. Каждый имел по длинному ружью, а у некоторых торчали за поясом тяжелые, украшенные перламутром и серебряной насечкой пистолеты. Такой пистолет красовался за поясом и у Кара Танаса. Кроме того, в руках он держал увесистую железную палицу с шипами на конце. — Ну-ка, ну-ка, рассказывай, Георгий, что творится на белом свете, — полюбопытствовал Кара Танас, предложив сесть рядом на поваленном буке. Георгий сел, окинул взглядом окружавших воеводу гайдуков и начал: — Всюду идет молва, воевода, будто Россия объявила Турции войну. С кем ни заговоришь, все об этом толкуют, но верно это, нет ли — никто сказать не может. Вот я затем и пришел к тебе, чтоб узнать: правда это или нет? Кара Танас усмехнулся: — А народ как, радуется? — Радуется, воевода. Вся наша надежда на Россию! — Ты прав. Вся наша надежда на Россию! Помолчав немного, Кара Танас поглядел на своих юнаков, усевшихся на зеленой мураве, и громко крикнул: — Эй, Тодор, поди-ка расскажи, что ты знаешь! На краю поляны вскочил на ноги худенький безбородый паренек и, протиснувшись между своих старших побратимов, вмиг предстал перед воеводой. Положив ему на плечо руку, Кара Танас сказал, обращаясь к Георгию: — Это наш писарь. Он и читает нам, он и пишет!.. Ты не смотри, что он такой, ростом не вышел, зато умен, как киевский митрополит. Ха-ха-ха! Громкий смех воеводы подхватили гайдуки. Тодор стоял красный, как пион, и тоже смеялся. В боях он не блистал особой удалью, зато в грамоте ему не было равных. — В руках слаб, — продолжал Кара Танас, — зато умом силен! Любого из нас одолеет, как Давид одолел Голиафа[16]. Верно, Тодор? — Верно, воевода! Кара Танас хлопнул его по плечу: — А теперь прочти нашему гостю послание отца Софрония!..[17] Только читай складно, без запинки! Послушайте и вы, ребята, еще раз… Читай, Тодор! Тодор вытащил из-за пояса длинную трубу, открыл ее с конца и вынул свиток белой бумаги. Он был весь исписан черными и красными старославянскими буквами. Тодор пробежал взглядом по длинным строчкам, и у него лихорадочно заблестели глаза. Откашлявшись, он начал читать. Кара Танас и гайдуки, для которых чтение было чудом из чудес, смотрели на него с восхищением. В Тодоре они видели настоящего волшебника. — «Милостию божию Софроний, архиерей болгарский! — напевно читал Тодор. — Отечески молюсь за вас, любезные чада мои, народе болгарский! Христиане, живущие на болгарской земле, здравствуйте! Радуйтесь, ибо скоро возликует вся Болгария: близится ваше спасение и избавление… Наступает светлый день, коего вы ждете уже четыреста лет! О, роде храбрый, болгары и верные христиане! Стойте, держитесь и не бойтесь; любезно встречайте и усердно принимайте ваших братьев христиан, кои идут волею божией избавить вас. Не бойтесь… Не убегайте от них… Потрудитесь приготовить для них пищу, хлеб, ячмень, сено… Не смотрите на них как на чужестранцев, а как на единоверных ваших братьев». Закончив чтение, Тодор вытер вспотевшее лицо, свернул бумагу и затолкал ее в трубу. Гайдуки устремили взгляды на Кара Танаса. Они ждали, что скажет он. Воевода засмотрелся на буковый лес, потом произнес: — Двинулась, ребята, грозная туча! Трепещи, турок! — И нам следует присоединиться к этой туче, воевода, — сказал Георгий. — Я задумал уйти в Валахию. — Что ж, хорошее дело! — похвалил его Кара Танас. — Так должны поступать все честные болгары. Я тоже попытаюсь перемахнуть со своими парнями через Дунай и присоединиться к русским братьям. Настало время показать и удаль свою юнацкую, и верность отечеству. Восторженно слушая своего воеводу, гайдуки одобряли каждое его слово. Кара Танас долго и взволнованно рассказывал о героизме русских солдат. Потом, окинув мечтательным взглядом долину, ютившиеся там деревушки и отдельные лачуги, со вздохом произнес: — Эх, годы паши, годы!.. Радуил, — обратился он к одному из лучших своих песенников, — ну-ка спой какую-нибудь старинную песню, из юнацких! — Ладно, воевода, спою! — тут же согласился Радуил. Он встал на ноги и, опершись на свое ружье, запел протяжную и длинную песню, которой, казалось, не будет конца. Гайдуки увлеченно слушали, а Кара Танас, теребя черный ус, время от времени качал головой. Из гайдуцкого стана Георгий возвратился в радостном настроении. Уже на следующий день он сообщил отцу и матери о своем решении уйти в Валахию. Понимая, что теперь им не удержать сына, родители благословили Георгия. — Ступай, сынок, — сказал ему отец. — Ты уже взрослый, умный. Иди к русским братьям. Может, у них тебе будет не хуже, чем дома… И подался Георгий со своими товарищами на валашскую землю, где уже вовсю гремели пушки. ВОЛОНТЕР Пускай люди знают, как мы прятались в монастыре. Нагрянули спахии [18] , они грабили, брали в полон, насиловали. В ту пору московец взял Бухарест и Бендеры, Хотин и Исакчу и Кулу. И всяк говорил: «Встаньте, мертвые, чтоб на ваше место легли мы, живые». Писал я, Никола, приходский священник в селе Дебельце. Чтобы достичь Дуная, молодым котленцам потребовалась целая неделя. По дороге к ним присоединилось еще несколько парней, так что на пристани в Силистре их уже был целый отряд. По дороге турецкие власти не раз останавливали и подозрительно допрашивали, откуда они. Парни уверяли, что они огородники, идут на заработки к румынским чокоям — помещикам и с самым безобидным видом шли дальше. У большинства в переметных сумах были лопаты, тяпки — чем не огородники?