Снова от Салли: «Грейс, срочно позвони мне». Опять от Салли: «Грейс, это Малага Альвес. Слышала?» Вот этот текст она не удалила. Она его перечитала, потом еще раз, словно что-то изменится или по крайней мере обретет смысл. Малага Альвес – «это»? Что еще за «это»? Когда телефон у нее в руке и вправду зазвонил, она вздрогнула и крепче сжала аппарат, потом нетвердой рукой поднесла к уху. Звонила Сильвия. Грейс замешкалась, но лишь на мгновение. – Привет, Сильвия. – Господи, ты слышала о Малаге? Грейс вздохнула. Казалось, нужно слишком много сил, чтобы определить, что она знает, а что нет. – Что случилось? – спросила она. – Она умерла. Поверить не могу. Мы ведь только в субботу все с ней виделись. Грейс кивнула. Она на секунду осознала, что ей хочется сказать все приличествующие слова, а затем просто продолжить разговор. Ей вообще-то не хотелось узнать больше или принимать это близко к сердцу, или испытывать боль при мысли о мальчишке-четверокласснике или о ребенке, которого так экстравагантно нянчили на плановом собрании несколькими днями раньше. – Что ты узнала? – Ее сын… Как его зовут? – Мигель, – быстро ответила Грейс, удивившись сама себе. – В понедельник Мигель сам вернулся домой после того, как мать не пришла за ним. Он обнаружил ее в квартире, рядом с ребенком. Просто ужас. – Подожди-ка… – Грейс попыталась расставить все по местам, по-прежнему не желая ничего знать. – А… с ребенком все нормально? Похоже, Сильвия крепко задумалась. – Понимаешь, этого я не знаю. Думаю, нормально. По-моему, в противном случае мы бы об этом услышали. «Ах, вот как», – подумала Грейс. Выходит, теперь она принадлежала к заинтересованной стороне под названием «мы». – Ты получила уведомление из школы? – спросила Сильвия. – Да. Вообще-то не очень его поняла. Конечно, я догадалась, что произошло что-то очень нехорошее. – Ну, – чрезвычайно ядовито произнесла Сильвия, – там же было слово «трагедия». – Да, но… Не знаю. Там вроде как развели огонь, а потом подлили туда масла. Вот только зачем? Я в том смысле, что это, разумеется, очень печально, но почему они прямо не заявили, что скончалась родительница четвероклассника? Именно так они и поступили в прошлом году, когда умер Марк Стерн. По-моему, тогда психологов-утешителей не привлекали. – Тогда все было по-другому, – кратко возразила Сильвия. – У нее случился инфаркт? Или аневризма аорты? Наверняка произошло что-то скоропостижное. Тем вечером она выглядела очень даже здоровой. – Грейс… – протянула Сильвия. Похоже, она чего-то ждала. Позже Грейс решит, что Сильвия растягивала удовольствие от передачи печальных новостей. – Ты не понимаешь. Ее убили. – Ее… – Сознание Грейс отказывалось воспринимать это слово. Оно шло откуда-то от дешевых детективов и репортажей в «Нью-Йорк пост» – ни того, ни другого она, естественно, не читала. Людей, которых она знала, пусть даже мимоходом, как она была знакома с Малагой Альвес, – таких людей не убивали. Давным-давно сын их домработницы с Ямайки, которую звали Луиза, связался с бандой и кого-то убил. Его приговорили провести остаток жизни в тюрьме на севере штата, подрывая при этом здоровье матери и укорачивая ей жизнь. – Это… – Но она не смогла выразить словами, что именно это было. – Это… О господи, бедный мальчик. Это он ее обнаружил? – Сегодня в школу приезжала полиция, зашла в кабинет к Роберту. Это он принял решение привлечь психологов. Не знаю, как ты думаешь, это правильно? – Ну, очень надеюсь, что они не станут объяснять четвертому классу, что маму их одноклассника убили. – Она помедлила, чтобы представить себе это жуткое зрелище. – И, разумеется, надеюсь, что родители не расскажут об этом своим детям. – Может, и не напрямую, – согласилась Сильвия. – Но тебе же известно, что они о том прознают. Грейс очень хотелось сменить тему, но она не могла придумать способа, как прекратить этот разговор. – И как ты думаешь сообщить Дейзи? – спросила она, словно Сильвия являлась специалистом по человеческому поведению, и Грейс просила у нее совета, а не наоборот. – Дейзи мне и сказала, – без обиняков ответила Сильвия. – А ей рассказала Ребекка Уайсс. Ребекка узнала об этом от матери, которая все услышала от нашей общей подруги Салли Моррисон-Голден. – Черт, – машинально вырвалось у Грейс. – Так что всех котов выпустили из мешка. – Ты думаешь… – начала Грейс, но заканчивать фразу было бессмысленно. – Нет, не думаю. Вообще-то я от Салли многого не жду. Но к делу это не относится. Может, эмоциональное развитие у нее и на уровне семиклассницы, она иногда ведет себя хуже некуда, но Салли никого не убивала. Все это будет зубодробительно, и неважно, кто кому что скажет. А нам всем придется несладко. И не только детям. Я подумала о газетчиках – раздуют историю типа «Убита мамаша ученика частной школы». Хотя она такой мамашей вовсе не была, понимаешь? Грейс нахмурилась. – В том смысле… Погоди, а что ты хочешь сказать? Она слышала, как Сильвия раздраженно вздохнула. – Сама знаешь, Грейс. Мамаша, полностью оплачивающая обучение в частной школе. Полную стоимость обучения в Рирдене по тарифу тридцать восемь тысяч долларов в год. И да, знаю, как нехорошо это звучит, но это правда. Газетчики вывернут школу наизнанку, а потом в последнем абзаце напишут, что ее сын был из малоимущих и учился на стипендию, но мы по-прежнему останемся школой, где убили одну из родительниц. Грейс заметила, что ее раздражение – из-за эгоистичности Сильвии, истерики Роберта и из-за раздражающей привычки Салли непонятно каким образом распространять новости, – явно оттесняет шок на второй план, и из-за этого ей, на удивление, стало легче. – По-моему, этого не произойдет, – ответила она Сильвии. – Что бы ни послужило причиной, к Рирдену это отношения не имеет. Вообще-то я считаю, что нам нужно дождаться более конкретной информации. Лучше уделить больше внимания детям, на них это может тоже повлиять. Ведь четвероклассники… – Это станет для них по-настоящему сильным потрясением, подумала Грейс. Когда родитель одноклассника внезапно умирает, а уж тем более насильственной смертью, общее воздействие, разумеется, скажется на детях постарше, тогда как младших (хочется верить) все-таки оградят от подобных известий. Она на мгновение подумала о Генри, который еще никогда не сталкивался со смертью (мама Грейс умерла до его рождения, а родители Джонатана, хотя и вообще не вмешивались в его жизнь, были по крайней мере живы). Как лучше всего себя повести, когда сегодня, завтра или на следующей неделе он вернется из школы и спросит: «Ты слышала о парнишке из четвертого класса, у него маму убили?» – Уверена, что мамаши из Далтона уже обзванивают друг дружку и говорят: «В нашей школе такого никогда бы не случилось!» – Но это случилось и не в нашей школе, – напомнила ей Грейс. – Мы понятия не имеем, какой жизнью жила Малага. О ее муже я вообще ни словечка не слышала. На благотворительном аукционе его не было, верно? – Ты шутишь? А как бы она флиртовала со всеми мужчинами? – Это они с ней флиртовали, – поправила Грейс. – Я тебя умоляю! В голосе Сильвии явственно слышалась горечь. Отчего бы это? Никто из тех мужчин не был ее мужем. Она сама вообще не была замужем! Вместо того чтобы ей все это высказать, Грейс спросила: – Но ведь Малага была замужем, так? – Да. Ну, согласно спискам родителей. Муж – Гильермо Альвес, проживает по тому же адресу. Однако никто его никогда не видел. Скольких людей, лениво подумала Грейс, Сильвия опросила, чтобы заявить, что «никто»? – А ты его когда-нибудь видела? – спросила Сильвия. – Нет, – вздохнула Грейс. – Вот. Всегда только она по утрам приводила сына в школу, потом сидела в парке с младенцем, а затем днем возвращалась. Грейс вновь ощутила ужас: убитая мать, осиротевшие дети, бедность (очевидно, относительная) и скорбь. Это ведь кошмар-то какой. А Салли и Сильвия понимали весь ужас случившегося? – Ой, мне пора бежать, – сказала Грейс. – Уже слышу, как зашел назначенный на час дня пациент. Спасибо, что рассказала мне, Сильвия, – несколько неискренне поблагодарила она. – Давай постараемся сидеть тихо, пока не узнаем от полиции, что же произошло на самом деле. – Конечно, – так же, если не лицемернее, согласилась Сильвия. И добавила, словно оставляя за собой последнее слово: – Мы с тобой еще завтра поговорим. Грейс нажала кнопку, сбрасывая вызов, и положила телефон на стол. Назначенный на час дня пациент еще не прибыл, но скоро появится. Странно, но она не знала, чем заполнить эту паузу. Разумеется, ей очень хотелось поговорить с Джонатаном, но днем она ему почти никогда не звонила, работа у него и так была суетная, чтобы отвлекаться на пустяки, да и она считала несправедливым его расстраивать известием о чем-то чрезвычайном. Но сегодня Джонатан был не в больнице. Он находился в Кливленде на конференции онкологов и, возможно, отключил телефон. А значит, она может позвонить и оставить сообщения без опасения, что их прервут. Но что именно стоит ему рассказать? Генри поставил ей в телефон фотографии: скрипку для себя, стетоскоп для отца, камин для городского номера квартиры, лодочный причал для дома в Коннектикуте. Отца Грейс обозначала трубка (хотя он уже много лет ее не курил), а Рирден – логотип школы. Все остальное – обычные номера и звонки. Зрительные образы явно были остовами существования Генри и, возможно, ее собственной жизни. Она нажала на стетоскоп и поднесла телефон к уху. – Говорит Джонатан Сакс, – прозвучал голос ее мужа после переключения на голосовую почту. – Сейчас я не могу ответить на ваш звонок, но перезвоню вам при первой возможности. Если у вас что-то срочное, пожалуйста, звоните доктору Розенфельду по номеру двести двенадцать-девятьсот три-восемнадцать-семьдесят шесть. Если срочно нужна медицинская помощь, звоните девять-один-один или вызывайте неотложку. Спасибо. После сигнала она произнесла: «Привет, дорогой. Все прекрасно, но кое-что случилось в школе. – Она быстро соображала. – Нет, с Генри все хорошо, не волнуйся. Просто позвони мне, когда выдастся минутка. Надеюсь, конференция проходит хорошо. Ты не говорил, когда вернешься: завтра или в пятницу. Дай мне знать, чтобы я известила папу и Еву, если ты завтра поспеешь к ужину. Люблю тебя, пока-пока». Она подождала, будто бы он мог как по волшебству появиться на другой оконечности голосовой почты из железного зала, куда отсылались бестелесные голоса, пока их не услышат – словно бесшумно падающие в лесу деревья. Она представила его в безликом, но уютном конференц-зале в Кливленде, со стоящей на подносе неоткрытой бутылочкой воды – дар обосновавшегося в вестибюле представительства амбициозной фармацевтической компании, – записывающим обескураживающую статистику последних клинических испытаний некогда перспективного препарата. Что значила смерть незнакомой взрослой женщины – человека, которого ни он, ни его сын даже в глаза не видели, – для того, кто ежедневно старался лечить детей, могущих или не могущих знать, что они умирают, и утешать родителей, которые всегда знали правду? Это все равно что тыкать в пятнышко грязи уборщиков и мусорщиков, очищавших от сора и хлама целые кварталы. Грейс нажала кнопку, сбрасывая вызов, и положила телефон на стол. Теперь она уже жалела, что позвонила. Жалела, что поддалась детскому желанию попросить его сказать что-нибудь волшебное, от чего бы ей сразу полегчало. Джонатана, занимавшегося куда более важными проблемами, не надо отвлекать от его обязанностей лишь потому, что она нуждалась – опять же, почему нуждалась? – в его сочувствии. Как все остальные, как, разумеется, Сильвия, Грейс прекрасно научилась реагировать на вещи из серии «со мной этого никогда не случится». В Центральном парке изнасиловали женщину? «Конечно же, это ужасно, но надо бы спросить, зачем она отправилась на пробежку в десять вечера?» Ослеп переболевший корью ребенок? «Прошу прощения, но что за идиоты-родители, не сделавшие прививку?» Разбойное нападение на туристов в Кейптауне? «Вы удивлены? Но это же Кейптаун!» Но в случае с гибелью Малаги Альвес винить было некого и нечего. Не ее вина в том, что она латиноамериканка и явно не очень богатая. И разумеется, нет ничего плохого в том, что ей удалось выбить своему ребенку стипендию для обучения в одной из лучших школ города. Для того стипендии и существуют! Где все они – и Грейс в частности – должны были построить стену, отделявшую их от этой бедной женщины? Везение. Чистое везение. И деньги, которые в ее случае тоже относились к везению. Она жила в квартире, где выросла, в квартире, которую никогда не смогла бы себе позволить по нынешней рыночной цене, и отправила сына – возможно, не более, но уж никак не менее способного, чем его одноклассники, – в ту школу, где сама училась. Там благосклонно принимали детей прежних выпускников, и ее отец иногда помогал оплачивать обучение, поскольку стоило оно просто головокружительно дорого, а практическая психоаналитика и детская онкология – не очень-то эффективные средства для обретения богатства в прародителе Уолл-стрит. Отвратительное везение. Не как у Сильвии, которая, наверное, тоже извлекла выгоды из статуса бывшей выпускницы, но которая работала, как одержимая, чтобы определить свою талантливую дочь в Рирден и как-то жить вместе с ней в однокомнатной квартирке. «Мне надо больше общаться с Сильвией», – поймала себя на мысли Грейс, будто была знатной помещицей. Возможно, она этим подразумевала, что в свое время надо было больше общаться с Малагой, но опять же – возможно, теперь так себя чувствовать было безопаснее. Наконец она и вправду услышала звонок во входную дверь и нажала клавишу интеркома, удерживая, пока не щелкнул открывшийся замок. Из вестибюля послышался разговор, пока пара усаживалась там на стулья. Она слышала их голоса, спокойные и приглушенные, что было очень необычно для ее пациентов, которые зачастую являлись к ней, готовые броситься друг на друга. Прекрасные люди, открытые к диалогу, серьезно настроенные и серьезно пытавшиеся вылечиться, и они ей нравились, хотя обоих в ранней молодости жизнь так крепко потрепала, что Грейс исподволь надеялась, что они придут к решению не заводить детей. Кому-то надо обзавестись детьми, но они не могут, кто-то может, но им того не надо, – как же все несправедливо. Эта пара, обретшая друг друга, была счастливее остальных. Она ничего не добьется, сидя за столом и глядя на телефон, вновь и вновь безуспешно пытаясь найти какую-то точку опоры в сложившейся ситуации. Ничего не мешало ей уделить несколько лишних минут сидевшим по ту сторону двери мужчине и женщине – своего рода подарок, дружелюбный жест с ее стороны. Она могла сейчас встать, открыть дверь и поздороваться с ними. Могла, возможно, так и следовало бы поступить, но по какой-то причине Грейс этого не делала, и часы продолжали отсчитывать минуты, словно ничего не изменилось, а она все сидела, будто ничего не изменилось, поскольку и хотела, и могла. Но не очень долго.