Какое-то время они сидели молча. Грейс почувствовала, как ее мысли, помимо воли, устремились в другую степь. Ей хотелось сосредоточиться на текущем, на чужой проблеме, пусть даже и очень серьезной. Ей было слишком больно думать о своей проблеме, которая, возможно, на поверку окажется вообще пустяком. – А вы знали? – спросила ее пациентка. – Что знала? – нахмурилась Грейс. – О Дэниеле. Вы могли это определить? – Нет, – ответила Грейс, слегка покривив душой. Она что-то заподозрила с самого начала и вскоре убедилась в своей правоте. Она наблюдала, как на фронте его души разворачивалось большое военное сражение, в котором часть его личности, искренне хотевшая сохранить семью с Лизой, медленно, неумолимо и необратимо терпела поражение перед куда более разрушительной силой его сексуальности. За восемь месяцев, что они приходили к ней на сеансы, Грейс ни разу не видела, чтобы он прикоснулся к Лизе. – У него есть картина Марка Ротко. – У Дэниела? – спросила Грейс, думая, что они начинают разговор о финансовых вопросах. – Нет. У Барри, того субъекта с Тридцать второй улицы. Грейс поняла, что Лиза не может заставить себя произнести слово «бойфренд». – Вам это важно? – У него есть. Этот гребаный. Ротко. Висит над камином в особняке. Я увидела картину в окно, пока стояла на ухоженной и утопающей в зелени улице в суперэлитном Челси. А сама я живу в клетушке с двумя дочурками на Йорк-авеню. Я родила ему детей, чтобы он стал воскресным папой, чего ему всегда и хотелось, а в остальное время мог тешить свое «истинное я». «Истинное я» было словосочетанием, которое Дэниел привнес в их сеансы. Для Лизы оно явно приобрело такой же статус, как и слова «крошка» или «цветик». – Я уж точно не скажу вам, что у вас нет права злиться. – О, это хорошо, – с горечью сказала Лиза. Потом добавила: – Хотя вам бы хотелось сказать мне кое-что еще, верно? – А что, по-вашему, я бы хотела вам сказать? Она проследила за тем, как взгляд Лизы – или ей показалось – уперся в лежавшие на углу стола гранки ее книги. Она специально ничего не говорила пациентам о книге (подобное поведение казалось ей неподобающим, словно врач выкладывает свои препараты напоказ). Однако некоторые заметили их или услышали о рецензии в журнале «Киркус», а один, работавший в шоу «Доброе утро, Америка», был посвящен в перипетии конкуренции среди трех главных телекомпаний за право пригласить Грейс в утренние программы. – Что я могла бы всего этого избежать. Что могла бы внимательнее слушать интуицию. – И вам кажется, что я именно так и думаю? – Ой, не кормите меня всем этим фрейдизмом! – отмахнулась Лиза. В голосе ее звенела ярость. Она внезапно и без малейшего предупреждения переключилась на хорошо продуманную и узконаправленную злобу. «Направленную, – подумала Грейс, – на меня». – Я хочу сказать, – продолжила Лиза с нескрываемым сарказмом в голосе, – что явилась сюда не для того, чтобы меня во всем обвиняли. Знаю, вы с самого начала думали нечто вроде: «Как она могла не заметить, что выходит замуж за гея?» Я уже несколько месяцев наблюдаю, как вы осуждаете меня. Хорошо, ладно, мне совершенно ясно, что сочувствия и поддержки я от вас не дождусь, но и винить меня во всем не надо, спасибо. «Дыши, – думала Грейс. – И ничего не говори. Она еще не выговорилась». – Я не хотела к вам обращаться. Мне понравился другой психоаналитик, у которого мы были в январе прошлого года. Его офис рядом с Линкольн-центром. Он был огромного роста, с бакенбардами, похожий на медведя. Я думала: «Тут я в безопасности. Здесь меня поддержат». Но Дэниел предпочел вас. Он думал, что вы матерый профессионал. Считал, что такой психоаналитик нам и нужен. Но я по горло сыта матерым профессионализмом, спасибо. Да вы сами-то хоть когда-нибудь проявляете чувства? Грейс, чувствуя сильную тяжесть в спине и скрещенных под столом ногах, заставила себя выждать пару секунд, прежде чем осторожно, тщательно подбирая слова, ответить: – Полагаю, проявление моих чувств вам мало чем поможет, Лиза. С точки зрения терапии, я демонстрирую вам свой опыт и, если это уместно, высказываю свое мнение. Моя работа состоит в том, чтобы помочь вам справиться с проблемами, которые вас сюда привели. Вам гораздо полезнее не искать утешения у меня, а научиться самой себя утешать. – Возможно, – кивнула Лиза. – А может, вы просто холодная и бездушная стерва? Грейс усилием воли заставила себя не реагировать. Мучительно тянулись секунды, и тут на улице загудела машина. Потом Лиза подалась вперед и вынула из коробочки еще одну салфетку. – Простите, – проговорила она, глядя мимо Грейс куда-то в сторону двери. – Я не хотела. Грейс кивнула. – Лечение – не светское мероприятие. Я переживу. Но мне интересно, почему вы решили продолжить ходить ко мне на сеансы. Особенно потому, что меня, похоже, выбрал Дэниел, а не вы. Возможно, вы поверили, что я смогу вам помочь. Лиза смущенно пожала плечами и снова начала всхлипывать. – И я уверена, что смогу вам помочь, – продолжила Грейс. – Я вижу, сколько в вас силы. Я всегда это замечала. Сейчас вы злитесь на него и на себя, плюс, очевидно, и на меня тоже, но я знаю, что это ничто по сравнению с горечью, которую вы чувствуете в связи с потерей семьи. Правда состоит в том, что эту злобу и горечь нельзя миновать. Вам нужно их пережить и побороть в себе, и мне бы очень хотелось вам в этом помочь, чтобы вы и ваши дочурки обрели спокойствие. И спокойствие по отношению к Дэниелу, поскольку он все равно будет присутствовать в вашей жизни. У меня нет растительности на лице, и я не так дружелюбна, как медвежонок в зоопарке, но, поверьте, вы не первая из моих клиентов, кто мне это высказывает… Лиза шмыгнула носом и тихонько рассмеялась. – Но если бы я не считала, что смогу вам помочь, то уже давно бы об этом сказала. И к тому же помогла бы вам найти более походящего на медведя психоаналитика, если вам и впрямь такой нужен. Лиза откинулась на спинку кушетки и закрыла глаза. – Нет, – произнесла она утомленно. – Я знаю, вы правы. Но… просто… иногда я гляжу на вас и думаю: «Ну, вот она никогда бы на подобное не купилась». Я вся такая воплощенная катастрофа, а вы – воплощенная невозмутимость и сдержанность. К тому же знаю, что нам нельзя говорить о вас, да мне и не хочется о вас говорить, но иногда я просто вижу невозмутимость и думаю: «Холодная стерва». Этим я вовсе не горжусь. И… ну, конечно, я вас проверила еще весной, когда мы начали сеансы. Это, надеюсь, вас не заденет, но, знаете ли, сегодня мы проверяем даже подноготную водопроводчика, не говоря уж о человеке, которому собираемся доверить все свои тайны. – Это меня не задело, – ответила Грейс. – И не удивило. – Так что мне известно, что вы много лет в браке, у вас вот-вот выйдет книга о том, как не выйти замуж за психа или кого-то наподобие. И вот я тут сижу, вроде как ваша тупая целевая читательница. – О нет, – спокойно ответила Грейс. – Моя целевая читательница – не тупица. Она просто женщина, которая еще не кончила учиться. Лиза смяла салфетку и засунула ее в сумочку. Их время, как они обе знали, почти подошло к концу. – Думаю, мне надо бы ее прочитать. Грейс никоим образом не дала понять, что это неплохая мысль. – Если вам кажется, что она может вас заинтересовать, – тогда конечно, – сказала она. Потом повернулась к столу и начала выписывать Лизе счет. – В следующий раз она мне поможет, – услышала Грейс голос Лизы. И помимо своей воли Грейс улыбнулась. «Молодчина», – подумала она. Это указывало на то, что даже в теперешнем подавленном состоянии Лиза сможет тщательно продумать свое следующее посещение. Все с ней обойдется, решила Грейс. Теперь, даже став еще беднее, неся на себе более тяжкую ношу проблем, возможно, униженная мужем, сидевшим в набитом шедеврами искусства особняке на одной из красивейших (Грейс это точно знала) улиц города, – Лиза по-прежнему верила в будущее. «Вот опять же, – подумала Грейс, – она по крайней мере знает, где ее муж». Глава десятая Царство медицины Когда ушла последняя пара, Грейс не знала, куда себя девать. Она не могла оставаться на работе, прислушиваясь, не зазвонит ли телефон, и одновременно пугаясь звонка, который так и не поступал. Не могла думать и о том, чтобы вернуться в Рирден. Идти тем же путем, что и утром, только в обратном направлении было и глупо, и страшно. Ей не хотелось ни начинать пересчитывать телевизионные фургончики, ни лицезреть бывших когда-то застенчивыми, а теперь обезумевших родителей школьников. И меньше всего ей хотелось слушать то, что готова была выплеснуть Салли Моррисон-Голден, особенно если это касалось Малаги Альвес. Грейс понятия не имела, что произошло с этой женщиной, и с течением времени эта история интересовала ее все меньше. Бедная женщина по имени Малага – теперь уже мертвая – не имела с Грейс ничего общего. Тем не менее на горизонте уже показалась страшная грозовая туча, и она становилась все больше, плотнее и ужаснее с каждым прошедшим часом. Но куда пропал Джонатан? Где находится и почему не дает знать, что жив и здоров? И как он посмел так безрассудно исчезнуть? Что она теперь ответит сыну на вопрос, где его отец, он сам-то об этом подумал? И что сказать своему отцу? И этой чертовой Еве, которой непременно нужно знать, сколько тарелок ставить на стол. Грейс не могла припомнить, когда она еще так злилась на Джонатана. И когда была так напугана. Грейс вышла из своего кабинета в два часа и тут же попала под проливной дождь, о чем ее не предупредили ни «Нью-Йорк таймс», ни утреннее небо и никто из сегодняшних пациентов. Она плотнее закуталась в пальто и сразу поняла, что продолжает мерзнуть, да к тому же ткань успела изрядно намокнуть. Она упрямо врезалась в порывы ветра, ощущая, как он впивается в нее, и это чувство, как ни странно, не показалось таким уж омерзительным, так же, как струйки дождя на лице. У всех пешеходов были мокрые лица. «Мы все сейчас как будто горько рыдали», – вдруг пришло ей в голову. Грейс подняла замерзшую ладонь к лицу, чтобы стряхнуть капли дождя со щеки. Она не плакала. В эту минуту она просто была… немного не в себе. А это не преступление, и вообще-то, если честно, ее личное дело. И больше ничье. Она пошла в направлении на юг по Лексингтон-авеню, прочь от школы Генри, мимо корейских бакалейных лавок, магазинчиков с журналами и закусочных, которых теперь осталось так мало и которые она очень любила. Такие не очень чистые забегаловки с высокими табуретами у барной стойки, невероятных размеров бургерами и мятными конфетками в круглой стеклянной банке возле кассы, где оплачиваются счета. Сейчас все прохожие сражались с ветром. Две пожилые женщины вышли из одной такой забегаловки под вывеской «Нилс», вскрикнули от изумления и тут же нырнули назад в тепло, в бешеном темпе застегивая свои пальто. Именно сюда частенько ходила Грейс с Джонатаном, когда он еще жил при больнице. Ему досюда было недалеко, и в то же время закусочная находилась на достаточном расстоянии от его работы, чтобы не наткнуться здесь на коллег. Больше всего в меню ему нравились «бургеры по-русски». В те времена, в те годы, когда Грейс пыталась забеременеть, она научилась прислушиваться к своему телу, к малейшему его писку и желанию. Нередко случалось так, что она буквально срывалась с места и мчалась сюда, чтобы поглотить гамбургер, как будто, удовлетворив такой каприз своего организма, теперь она обязательно забеременеет, или же ей удастся накормить оплодотворенную яйцеклетку так, что та немедленно приживется. Здесь подавали хорошо прожаренное мясо (для надежности), тут не было сыра (ведь никто не может поручиться за качество сыра). А зачем рисковать после стольких разочарований, ведь и без того она лишена многих радостных мелочей жизни, которые в один миг стали недоступны. Она очень давно не задумывалась над этим, потому что это было бы жестоко и неправильно делать после того, как появился Генри. Но и тогда она сумела убедить себя, что и недостающие мелочи жизни, и недоступные возможности – все это было ожидаемо и предсказуемо. Ну, как красная ковровая дорожка, которую разворачивают перед приездом настоящей кинозвезды. А с той минуты, как появился Генри, все было связано только с ним. Хотеть Генри. Ждать Генри. Быть готовой к Генри. Грейс не была в «Нилс» много лет. Ни с Джонатаном, ни с кем-то другим. Как-то раз она заказала еду отсюда, но хотя закусочная находилась всего в паре кварталов от ее офиса и заказ она сделала в самом начале своего часового обеденного перерыва, бургер ей доставили через пятьдесят минут, причем полуостывшим. На этом ее эксперимент закончился. Она дошла до пересечения Лексингтон-авеню с Шестьдесят девятой улицей и остановилась у светофора, ожидая зеленый свет, как тут возле бедра завибрировал телефон, лежавший в глубоком кармане пальто. Грейс принялась искать его, шаря рукой по карману, один раз ему даже удалось ускользнуть. Наконец она выудила его наружу. При взгляде на номер звонившего ее как будто резануло раскаленным добела лезвием. Захотелось швырнуть телефон на тротуар, по которому устремились потоки воды, но она не могла это сделать, как не могла и проигнорировать звонок. Влажным пальцем Грейс включила связь. – Привет, Мод. – Грейс! – отозвалась та. – Подожди. Дж. Колтон? Ты здесь? – Присутствует! – отчетливо произнесла публицист. – Я в Лос-Анджелесе, но все равно присутствую! – Мы хотели позвонить тебе вдвоем, – пояснила Мод. – Ты сейчас у себя в офисе? Грейс остановилась, огляделась по сторонам в надежде найти убежище и, обнаружив небольшой навес перед зданием банка «Чейз», вжалась спиной в его стеклянную лицевую сторону. – Нет, я на улице, – объяснила она женщинам, крепко прижимая телефон к уху. – Как Калифорния? – спросила Мод. – Боже! Восхитительно.