Устремляясь к концу Каким-то образом Грейс удалось поспать. На следующее утро оказалось, что она успела переместиться со своей стороны кровати на территорию Джонатана. Как будто в эти мучительные, изнурительные часы начала сомневаться, а правда ли его тут нет. И ей потребовалось удостовериться в его отсутствии. Но тут действительно никого не было. Не было головы (темные вьющиеся волосы, темная щетина, растущая на щеках и подбородке), от которой оставалась такая привычная вмятина на мягкой подушке. Нет и плеча, поднимающегося и опускающегося под пуховым одеялом. Вообще никакого намека на его присутствие. Грейс проснулась все в той же не слишком удобной для сна одежде, которую надела сутки назад, когда была еще всего лишь озабочена, всего лишь недовольна. Как прекрасно, оказывается, было находиться в состоянии «всего лишь». Было около шести утра и еще не совсем рассвело. Грейс собралась и села в кровати, потом сделала все необходимое. Разделась и тщательно помылась. В комнате образовался беспорядок: скомканные простыни и одеяло сползли и свесились с кровати, туфли разбросаны тут же на полу. Странная рубашка и презерватив в красной обертке все еще валялись рядом со шкафом, откуда были извлечены, и, казалось, зловеще светились, словно кто-то очертил их контуры. Примерно так обычно очерчивают трупы. Она отшвырнула их ногой с пути, когда шла к шкафу, а затем забросала сверху одеждой, которую недавно сняла, словно пытаясь спрятать подальше. Грейс надела свежий свитер, свежую юбку. Этот наряд по стилю очень напоминал вчерашний (потому что сейчас ей было больно думать об одежде). Следом ей пришлось сделать кое-что тоже не очень приятное. Но она помнила об этом, когда засыпала. И когда проснулась, тоже помнила, что должна обязательно сделать. Не вставая с кровати, она открыла свой ноутбук и отменила все сеансы терапии на этот день, а потом и на следующий. Вплоть до субботнего утра. В качестве объяснения выбрала формулировку «заболевание в семье» и написала, что будет на связи, чтобы внести изменения в расписании. Затем, сделав над собой усилие и собравшись с духом, позвонила Дж. Колтон и оставила голосовое сообщение, в котором уведомила ее, что не сможет поговорить с корреспондентом журнала «Космополитен» сегодня днем. И чтобы для нее (пожалуйста!) никаких встреч на следующую неделю не планировали, потому что у нее появились срочные дела, которые касаются ее семьи, и что она выйдет на связь сразу же, как только сможет. – Спасибо! – адресовала она напоследок мертвой тишине, исходящей от магнитофона, хотя, конечно, никакого магнитофона там не было. Магнитофонов вообще уже нигде не было. Когда эти два дела были закончены, она почувствовала себя настолько изможденной, как будто занималась тяжелым физическим трудом много часов подряд. Грейс взяла школьный рюкзак Генри, сумку «Пума», вышла в вестибюль, а оттуда направилась прямо в предрассветное утро, все еще усталая, но теперь еще и жестоко бодрствующая – при такой комбинации чувствуешь себя крайне дискомфортно. От квартиры отца и Евы ее отделяло лишь восемь домов. Ледяной воздух, который она втягивала в легкие по пути, казался просто жутким, но, вероятно, еще при этом и целебным, как только могут исцелять такие острые, едва выносимые ощущения. Улицы по большей части еще пустовали, хотя перед одним зданием уже стояло несколько грузовиков из служб доставки и расхаживали грузчики. Грейс с тоской посмотрела на них, словно вспоминая, что суетливая жизнь города постепенно становится для нее недоступной. Стоя у светофора на Семьдесят девятой улице, она вдруг осознала, что рассматривает почти забытые черты лица Малаги Альвес, а та глядела на нее с первой страницы газеты в синем автомате по продаже прессы. Заголовка – каким бы он ни был – прочитать не удалось. Тут зажегся зеленый свет, и Грейс продолжила свой путь. Она поднялась к отцу, и как всегда неприветливый голос Евы сразу же велел ей пройти в кухню. Здесь Грейс ожидало еще одно небольшое потрясение. Она увидела, как Генри поглощает завтрак из глубокой фарфоровой тарелки, некогда принадлежавшей ее матери. Грейс задумалась. Неужели Ева сделала такой выбор по случаю появления тут Генри или – что еще хуже – они пользуются этим сервизом каждый день? То, что свадебный подарок ее родителей, фарфор 1950-х годов, служил вместилищем для кукурузных хлопьев с молоком, стало для Грейс серьезным ударом. Даже при нынешних обстоятельствах она едва сдержалась, чтобы не высказать все Еве. Ева стала проявлять интерес к фарфору после того, как вышла замуж за отца Грейс. Однако не так уж высоко она его ценила, чтобы использовать во время достойных праздников, как, например, званый обед на Песах или Шаббат. Вместо этого лиможский фарфор «Хевиленд арт-деко», с нежно-зеленой каемкой, доставали из шкафа каждое утро, чтобы разложить тосты, а вечером – датское печенье, которое отец Грейс любил пожевать перед сном, а еще из этих тарелок внуки Евы ели консервированный суп (что казалось особенно унизительным), и, конечно же, их выставляли во время визита самой Грейс и ее семьи. И каждый раз, в течение многих лет, все это мучило истинную хозяйку сервиза (каковой считала себя Грейс). Не стоит и говорить о том, что Ева совсем не переживала за эти тарелки. У нее оставались еще два огромных сервиза от первого брака с отцом ее сына и дочери (очень богатым банкиром, скончавшимся от перитонита на одном из островов в штате Мэн – на самом деле жуткая история). Один сервиз был тоже «Хевиленд» (только менее строгий), а второй от Тиффани, который доставали только на самые-самые важные праздники и торжества. Где-то в буфетах Евы имелся еще и вполне приличный сервиз из белой керамики от Конрана, по всей видимости, на каждый день, когда нет необходимости использовать дорогой фарфор. Тем не менее, следуя какой-то гнусной логике, Ева каждый раз демонстрировала сокровища своей предшественницы, когда в доме появлялась Грейс. Конечно же, ей самой хотелось обладать этой посудой. Она жаловалась Джонатану, объясняя всю несправедливость положения. Ну, как же можно скрывать от единственной дочери (и единственного ребенка!) такой важный артефакт. В любом случае, если следовать традициям (например, традициям Эмили Пост), эта роскошь должна была перейти к Грейс в тот самый момент, когда ее отец и Ева объединили свою домашнюю утварь. Нет, она не была мелочной, дело не в этом. Да, разумеется, отец отдал ей очень многое. Во-первых, и что самое главное, квартиру. И все драгоценности матери (которые все исчезли). Хотя дело сейчас было совсем не в этом. Когда Грейс вошла в кухню, Генри сразу же поднял на нее взгляд. – Я забыл учебник по латыни, – сказал он, проглотив свои хлопья. – Я принесла его. – Она поставила сумку на стул рядом с ним. – И по математике. – Ну, да. Я совсем забыл про математику. А еще мне нужна одежда. – Надо же, какое совпадение! – улыбнулась Грейс. – Одежду я тоже захватила. Ты прости меня за прошлую ночь. Генри нахмурился. В такие моменты у него на лбу между темными бровями появлялась складочка. У Джонатана была точно такая же. – А что случилось в прошлую ночь? Грейс мысленно благодарила сына за то, что он был по-своему самовлюбленным двенадцатилетним мальчиком. Может быть, не так уж и плохо, когда мало интересуешься происходящим вокруг. Ведь тогда на тебя не повлияют ни страшные катаклизмы, ни разрывы земной коры. Она даже представила себе, как они вдвоем с сыном прогуливаются где-то в бесконечном пространстве. Генри бы чувствовал себя превосходно, если бы только она успевала вымостить перед ним дорогу. И как было бы чудесно при этом не сознавать, что в мире произошло что-то очень и очень страшное и необратимое. Ну, по крайней мере на сегодняшний момент. – Скажи-ка, бабуля разрешила тебе подольше не ложиться в кровать? – спросила она у мальчика. – Нет. Мне пришлось вместе с ними смотреть телевизор. Но только пока не начались новости. «Что ж, это хорошо», – подумала Грейс. – Карл спал на кровати вместе со мной. – Вот и чудненько. – А где папа? – совершенно спокойно спросил Генри, совершенно не теряя душевного равновесия. Было приятно сознавать, что оно у него все еще сохраняется. – Жаль, что не могу ответить тебе на этот вопрос, – достаточно честно призналась Грейс. – Хотелось бы, но не могу. – А разве он не там, куда поехал, как он говорил? В Айову, кажется, или как-то так. – В Огайо, – поправила его Грейс, не сразу вспомнив, что Огайо, скорее всего, она сама и придумала. Оглянувшись и обнаружив, что Ева уже ушла, оставив их на кухне одних, она добавила: – Я не знаю. Не могу с ним связаться. – Так пошли ему сообщение, – посоветовал Генри, используя логику поколения, выросшего на айфонах. Грейс оглядела кухню в поисках кофе. У кофеварки, к счастью, стояла наполовину наполненная стеклянная емкость с готовым напитком. – Я бы рада, но он, к сожалению, оставил свой сотовый телефон дома. Грейс поднялась с места, чтобы налить себе кофе, взяв для этого (с очень смешанными чувствами) чашку из сервиза своей матери. – Мне страшно, – произнес у нее за спиной Генри. Она снова подошла к сыну, поставила чашку на стол и обняла его. Он позволил ей схватить себя в охапку, и она постаралась, чтобы ребенок не почувствовал ее нарастающего страха. «И твой я тоже заберу себе», – думала Грейс. Затем она выдохнула, но выдох получился каким-то неровным и прерывистым. Она лихорадочно придумывала, о чем могла бы сейчас рассказать Генри. Требовалось нечто такое, что было бы одновременно правдивым и при этом помогло ситуации. Но все, что приходило ей в голову, никак не соответствовало подобному описанию. Если правда – то бесполезная в их положении информация, а если что-то ценное, то обязательно ложь. Все ли теперь у них будет хорошо? Сможет ли Грейс справиться с ситуацией? И сможет ли позаботиться о Генри? Сейчас она не была уверена в том, что сумеет даже себя обслуживать. Но Грейс поняла, что пока еще держится. Еще вчера, казалось, она лишилась всех сил, в тот момент на углу улицы в Царстве медицины, когда она встретила Стю Розенфельда. Не ощущала она их и в душном кабинете двадцать третьего полицейского участка, пока беседовала с О’Рурком и Мендозой. И, конечно, никакой способности сопротивляться не проявила в последние часы, когда перебирала шкафы и ящики, обезумев и обозлившись на то, что нашла и не нашла там. И все же каким-то непостижимым образом эта способность вернулась. И от этого Грейс почувствовала себя… не то чтобы сильной, нет. Грейс никогда не была сильной и не смогла бы крушить баррикады или встречаться лицом к лицу с другими матерями из Рирдена. Но ей вдруг стало легче. Она сжимала худенькие плечики своего ребенка, прижималась щекой к его щеке, вдыхала едва уловимый аромат взросления и думала: «Теперь мне надо защищать гораздо меньше, чем приходилось раньше». И эта мысль почему-то приносила облегчение. Ей удалось выйти из квартиры вместе с сыном, не встречаясь больше ни с Евой, ни с отцом. Они молча шли в Рирден. Похоже, Генри миновал необходимую стадию волнения и теперь был совершенно спокоен, как это обычно бывало по утрам. Когда они свернули на улицу, где располагалась школа, ему потребовалось на секунду больше, чем самой Грейс, чтобы увидеть, что количество представителей средств массовой информации тут увеличилось. Причем значительно. – Ого! – негромко произнес он, но Грейс услышала. «Это я должна была так отреагировать», – подумала она. Ей очень не хотелось проходить мимо телевизионных фургонов. Входные ворота были закрыты – немыслимое явление для Рирдена. На улицах толпились мамаши школьников – по-прежнему никаких нянек. Они выстроились шеренгой перед воротами, повернувшись спиной к мраморному зданию, а строгими лицами к камерам. Они были яростны и прекрасны. Просто стая невиданных зверей, готовых обратиться в бегство, но все же в надежде на честную схватку. Судя по всему, обстановка накалилась до предела. – Посмотри туда. – Грейс указала пальцем на толпу. – Ты видишь миссис Хартман? Дженнифер Хартман, мать Джоны, когда-то лучшего друга Генри, стояла на расстоянии в полквартала, у входа в переулок, который проходил за школой. В руке она держала планшет, похожий на те, которыми пользуются в офисах. Значит, Роберт и в самом деле решил открыть запасной вход в школу. – Пойдем, – велела Грейс, поддерживая Генри за локоть. Они подошли ко входу вместе с двумя или тремя другими учениками. Казалось, сегодня абсолютно все знали, что нужно делать. Это казалось более чем странным, если учитывать, что в истории школы ничего подобного раньше не случалось. – Филипс, – сказала женщина впереди Грейс, заглядывая через плечо в планшет Дженнифер. – Вот. Райана Филипс, второй класс. – Отлично, – отозвалась Дженнифер, ставя отметку рядом с фамилией. – Вам вон туда, к запасному входу. Представляете, его специально открыли. – Логан Дэвидсон? – вопросительно произнесла следующая женщина, как будто и сама не была уверена, все ли она говорит правильно. – Дошкольная группа? – Хорошо, – отреагировала Дженнифер Хартман. – Проходите. – Привет, Дженнифер, – поздоровалась Грейс. – Тебя тоже в оборот взяли? Дженнифер подняла глаза, и в первую секунду ничего не происходило. А затем Грейс как будто ледяным холодом обдало, причем так неожиданно и так сильно, что она почти лишилась дара речи. Ее неуместная улыбка так и застыла (или замерзла?) на устах. Она машинально посмотрела на Генри, но взгляд мальчика был целиком устремлен на миссис Хартман, мать его потерянного друга. Она была среднего роста, но потрясающей внешности, с хорошо очерченными высокими скулами и темными бровями, гораздо темнее, чем ее пепельные волосы. Она присутствовала в жизни Генри еще с тех пор, как он и его приятель ходили в детский сад восемь лет назад. Тогда практика Грейс и работа Дженнифер (она писала рекламы для ресторанов и их шеф-поваров) находились на подъеме и пророчили обеим отличную карьеру. Грейс нравилась эта женщина, и она полностью ей доверяла. По крайней мере до тех пор, пока брак Хартманов не начал трещать по швам. Она попыталась предоставить Дженнифер некое пространство, каждый раз предлагая забрать Джону к себе с ночевкой или на прогулку. Но как раз в то время Джона и сам начал отдаляться от своего друга. Сейчас Генри стоял поодаль и смотрел на ее каменное лицо. Но понимал ли он все происходящее? Дженнифер Хартман десятки раз водила мальчиков на детские площадки или в кино на мультики. Он впервые оставался в гостях на целый день да еще с ночевкой именно у нее в доме, звоня домой для порядка. Дважды в августе Дженнифер брала его с собой на Кейп-Код, сопровождала его и Джону на фабрику по изготовлению чипсов и в этнографический музей «Плимутская плантация». Один раз она даже отвозила его в пункт неотложной помощи со сломанным локтем, когда Генри упал с каменной ограды вокруг Центрального парка. Но потом мальчики расстались, как раз после развода Дженнифер. Джона попросту перестал общаться с Генри по необъяснимым причинам. С тех пор Грейс и Дженнифер стали лишь поддерживать формальное знакомство, как положено цивилизованным людям. Такие отношения существуют между некоторыми странами, которые когда-то являлись союзниками и могли снова стать ими в будущем. Но пока держали дистанцию. – Здравствуйте, миссис Хартман, – сказал красавчик-сын Грейс, ее милый, невинный и добрый ребенок. Дженнифер мельком глянула на него, буркнув короткое «идите», после чего уставилась куда-то себе под ноги. Грейс быстро взяла сына за руку, и они поспешно прошли дальше. В узком переулке сильно пахло голубиным пометом. Грейс шла позади Генри, а шум и грохот суматохи возле школы затихал по мере их удаления от главного входа. Женщину, шедшую с девочкой-дошколенком впереди них, снова остановили возле запасного входа в школу. На этот раз сам Роберт и его помощница, энергичная молодая женщина с косой и в очках, как у Джона Леннона. Грейс слышала, как Роберт произнес: «Добро пожаловать, добро пожаловать!» – обращаясь к матери девочки, и пожал ей руку так, будто это был самый обычный день. Ну, может быть, обычный день, только первый в году, и эти массивные железные ворота, всегда запертые, теперь распахнулись и стали совсем как парадный вход в Рирден, уводящий получивших впечатление родителей вглубь, в просторное мраморное фойе. Мама и дочка миновали директора и направились дальше по темному коридору по пожарной лестнице. – Привет, Генри, – поздоровался директор школы с мальчиком, потом кивнул женщине: – Грейс! Она кивнула в ответ. Если тут и имел место некий сценарий, написанный специально для подобных случаев, никто из присутствующих об этом не знал. Но хотя сам он ничего не сказал, его нога машинально двинулась, едва заметно, но все же преграждая Грейс путь. Она уставилась сначала на его ногу, потом на него самого и с ужасом спросила: – Можно мне пройти в класс? Казалось, он раздумывал над ответом, пока она удивленно рассматривала его. Казалось, все происходящее просто не укладывалось у нее в голове. – Я вот думаю… – начал он. – Мам? – изумился Генри, поворачиваясь к ней. Он уже успел миновать половину первого пролета лестницы. – Подожди, я сейчас, – крикнула Грейс. – Дело в том, – снова начал Роберт. – Мне кажется, при данных обстоятельствах Генри лучше пойти дальше одному. – Мам, все в порядке, – отозвался мальчик. Казалось, он был смущен и рассержен. – Все хорошо. – Роберт, какого черта ты творишь?! – возмутилась Грейс. Директор глубоко и очень выдержанно вздохнул.