Оказавшись в кабине, Грейс устало прислонилась к стенке и закрыла глаза. «Сколько времени все это будет продолжаться? – думала она. – Если я только переживу сегодняшний день, если только переживу завтрашний». И что потом? Наступит ли такое утро, когда она проснется и поймет, что вернулась в свою прежнюю жизнь? Но даже пока она стояла, прислонившись к стенке лифта, размышляя о жизни, та утекала, распадаясь на составные части. Так много было потеряно, причем за столь короткий промежуток времени. Перемены начались со среды и новостей про Малагу. Нет, с понедельника, когда пропал Джонатан. В тот же день умерла Малага. (Об этом Грейс еще не могла говорить. Еще не была готова.) Нет, минуточку, конечно же, все началось гораздо раньше. Когда? Сколько лет назад? Насколько раньше? Но эту задачу нужно было решать не сейчас. Лифт остановился на ее этаже, и когда дверца открылась, Грейс сразу увидела, что на двери толстым скотчем приклеено полицейское уведомление. Когда его удалят, останется пятно от облупившейся краски. Грейс с грустью отметила, что ей теперь было как-то все равно, ведь она уже не жила в этом доме. Сколько раз ей приходилось покидать его? Впервые, когда она училась в колледже. Потом когда они с мужем снимали квартиру. Каждый раз она удалялась все дальше от того места, где провела детство. Тут она ползала, потом впервые пошла. Потом побежала. Здесь она играла в прятки со своими подружками, училась готовить и целоваться, а еще получать отличные оценки по любому предмету. И где бы она ни жила, именно эти комнаты и коридоры были ее домом. И для Грейс они всегда были красивыми. Она не могла припомнить, чтобы ей хоть разок захотелось переехать в более просторную квартиру или в такую, где вид из окна получше. Ее дом был здесь, и ничего лучше придумать было нельзя. Они с Джонатаном снимали квартиру в не очень симпатичном доме послевоенной постройки на Первой авеню. Тогда ее отец встретил Еву. Та давным-давно жила в комфортабельной восьмикомнатной квартире с высокими потолками на Семьдесят третьей улице и не имела ни малейшего желания съезжать оттуда. В тот день, когда Фредерик Рейнхарт предложил дочери занять старую квартиру, – весьма беззаботным тоном, словно между прочим, за обедом, как вспоминала потом Грейс, – она долго плакала от облегчения. Ну, как бы еще они с Джонатаном смогли обеспечить Генри достойное детство в Нью-Йорке, о чем она мечтала, не имея зарплаты с Уолл-стрит или хеджевого фонда? Они бы так и жили в этой белой кирпичной коробке или в другой такой же, пока Генри не отправился бы в колледж. Но теперь на ее чуть приоткрытой двери красовалось полицейское уведомление. Грейс слышала чьи-то голоса и шарканье ног по паркету, потом мелькнула чья-то светлая форма, словно там полным ходом шла какая-то унылая вечеринка. На какую-то долю секунды ей даже захотелось постучаться в дверь. Но она вовремя опомнилась. – Вам сюда нельзя, – сообщила ей какая-то женщина, едва Грейс очутилась у себя в квартире. – Нет? – отозвалась Грейс, не в состоянии спорить. Но ей и в самом деле не хотелось никуда уходить. Да и куда было идти? – Вы кто? – задала женщина глупый вопрос. Неужели и так было непонятно? – Я здесь живу, – пояснила Грейс. – У вас есть документы? Грейс отыскала свои водительские права, и женщина – судя по всему, сотрудник полиции, – принялась их изучать. Она была крупного телосложения, очень бледная, а волосы неровно выкрашены, причем в такой цвет, который не подошел бы ни одной женщине. Но Грейс было ничуточки не жаль ее. – Подождите здесь, – велела женщина и, оставив Грейс на пороге ее же собственного дома, зашагала по коридору, принадлежавшему Грейс, в комнату, тоже принадлежавшую Грейс. Из комнаты Генри вышли двое мужчин в белых спортивных костюмах, обогнули Грейс и направились в столовую. Они ничего ей не сказали и друг с другом тоже не переговаривались. Она вытянула шею, пытаясь посмотреть, что они там делают, и действительно увидела угол маленького складного столика, который ей не принадлежал. Грейс уже не хотелось куда-то уходить с места, где ей велели остаться. И, в общем-то, чем больше она смотрела на все, что здесь происходило, тем меньше ей хотелось узнавать что-то новое. В коридоре появился Мендоза и отдал Грейс ее водительские права. – Мы здесь еще пробудем некоторое время, – коротко пояснил он. Грейс кивнула. – Можно мне посмотреть документы? – Да, конечно. Он отправил женщину-сотрудника в столовую, и та принесла оттуда ордер на обыск. – Я буду читать, – довольно глупо заявила Грейс, но Мендоза, слава богу, даже не улыбнулся. – Разумеется, – отозвался он. – Почему бы вам не присесть? И он жестом, как ни странно это было в данной ситуации, указал ей на ее же собственную гостиную. Грейс прошла по коридору, держа в одной руке сумочку, а в другой – скрепленные степлером документы, и уселась в одно из кресел. Это было не то самое кресло, которое раньше стояло в этой комнате и которое так любил отец. Но занимало оно то же самое место, между двух окон, выходящих на Восемьдесят первую улицу. Из кресла хорошо был виден коридор. Отец, бывало, садился на свой впечатляющий, но не слишком удобный «трон» (женившись, он перевез это кресло в дом к Еве), положив одну длинную ногу на другую, и часто с толстым низеньким стаканом виски. Эти стаканы до сих пор стояли в баре в углу комнаты (в отличие от кресла они не вызывали у отца никаких теплых чувств). Вот с этого места он вел беседу, иногда покидая его, чтобы наполнить бокалы гостям или себе подлить виски. Родители Грейс всегда соответствовали своей эпохе. Умели развлечь гостей и развлекались сами, разделяли сферы деятельности между собой, и все у них шло гладко, они были настроены друг на друга. Тогда пили больше, но при этом ни у кого не было с этим «проблемы» (иначе пришлось бы признать, что проблема была у всех). И кто теперь скажет, что тогда не было лучше? На одном из приставных столиков даже стояли серебряные шкатулки с сигаретами. Грейс иногда открывала такую шкатулку и глубоко вдыхала запах, представляя себе, что она – писательница и поэтесса Дороти Паркер, покуривающая и сочиняющая очередной остроумный афоризм. Разумеется, шкатулки давно исчезли, но бар остался. Его устроили в некоем подобии английского шкафа, который изначально предназначался, судя по всему, для хранения постельного белья или сложенной одежды. Он до сих пор был полон бутылок, хранившихся с тех времен, когда здесь жили родители Грейс. Тут стояли ржаной виски, мятный ликер, горькие настойки, одним словом, напитки, которые теперь стали никому не нужны. Когда раньше к Грейс и Джонатану приходили на ужин гости, им подавали вино, или в крайнем случае джин с тоником или скотч. Но все это расходовалось так медленно и помалу, что бутылки-другой, изредка преподносимых семьями пациентов, хватало надолго, и запасы их не скудели. Правда, сейчас ей пришло в голову, что она сама уже и припомнить не могла, когда же у них последний раз ужинали гости. Она вернулась к ордеру и попыталась разобраться в нем, но сразу же запуталась в специфических терминах. «Уголовный суд города Нью-Йорк». «Достопочтенному Джозефу В. Де Винсенту». «Вы уполномочены провести санкционированный обыск в следующих помещениях». Ниже значился адрес Грейс, адрес всей ее жизни от рождения и до сегодняшнего дня. Дом тридцать пять, Восточная восемьдесят первая улица, квартира шесть-б. Ниже следовал такой текст: «Настоящим удостоверяем, что вам необходимо обнаружить и изъять…» Здесь шрифт становился мельче, как будто они собирались втиснуть в маленькое пространство большое количество пунктов. Но смысл этого терялся, поскольку в списке значился только один пункт. «Сотовый телефон неизвестной фирмы и модели». Но она могла бы и сама отдать им его или просто сказать, где его найти! Им нужно было только спросить. Ведь это же она подтвердила, что телефон находится именно здесь! И тут до нее дошло. Дело было совсем не в телефоне. Задача была найти Джонатана или, возможно, доказать его связь с Малагой, с ее жизнью или смертью. Им нужно было провести обыск и проверить все. Грейс закрыла глаза и прислушалась. Старый дом не пропускал звуки сквозь стены так легко, как в новых зданиях, но она прожила тут много лет, и могла по звуку определить, в каком месте квартиры происходит движение. В столовой кто-то негромко разговаривал, в коридоре шелестели бельем в шкафу. Она услышала, как захлопнули шкафчик Генри, как заурчал холодильник, выполняя функцию «ниже нуля». Сколько же их тут всего? Она встала со своего места, прошла к выходу из гостиной и бросила взгляд на проход в свою спальню. Дверь, которую она оставила открытой, теперь была захлопнута. Они знали, что телефон лежит там. Грейс сама им сказала. Они зашли, убедились в этом и специально закрыли за собой дверь, чтобы не «обнаружить» его очень уж быстро, чтобы оставалось время обыскать всю остальную площадь. На пару секунд ее обуяла такая ярость, что она не могла пошевелиться. Когда чувства остыли, Грейс вернулась в гостиную и присела на кушетку. Мимо нее по направлению к выходу прошли два офицера. Один нес настольный компьютер из комнаты Джонатана. Второй тащил коробку с папками. Что ж, чего-то подобного она ожидала. А как же ящики стола все в той же комнате, где хранятся старые чековые книжки? И его дневники? Она знала, что он бережет их. Они найдут их все, как полагала Грейс, потому что, в отличие от нее, полицейские были обязаны это сделать. Первый офицер, тот самый, который унес компьютер, снова прошел мимо нее и вернулся в ту же комнату. На этот раз он взял коробку папок, которую она так и не просмотрела прошлой ночью. Второй офицер, вернувшись, направился в конец коридора. На этот раз Грейс услышала голос Мендозы. Он что-то говорил своему подчиненному, стоя у двери в ее спальню. Грейс услышала, как открылась дверь. В столовой зазвучал женский смех. Грейс уселась поглубже, так чтобы спинка кресла охватила ее тело. Она представила себе, как эти двое заходят в комнату, осматриваются, и тут замечают или не замечают телефон, который она выложила на невысокую прикроватную тумбочку. Сколько же еще времени они могут законно «не замечать» его? И что еще увидят, продолжая поиски? На полу валялась какая-то одежда. Она не должна была тут лежать, но Мендоза, наверное, этого не знает. Ему неизвестно, что та отвратительная рубашка с меткой «Сакс» ничего не значила. Может быть, он даже и не заметит, насколько она отвратительна. Он не поймет, как ужасно перевернулась ее жизнь из-за одного-единственного презерватива. Мендозе было и не до того непонятно где купленного шарфа, и не до пропажи нитки серого жемчуга. Ну, начнем с того, что ему и дела не было до жемчуга вообще, и до сапфирового ожерелья ее матери, и до кожаного мешка для спортивной одежды и сменной обуви. Он искал ответы на вопросы, которые Грейс никогда не задавала. Она глубоко вдохнула, заставляя воздух проникнуть как можно дальше в легкие, пока не заболела грудь. Впервые за долгие годы ей захотелось закурить. Мендоза прошел по коридору и направился к входной двери. Казалось, он забыл о существовании Грейс. Не веря своим глазам, Грейс наблюдала за тем, как он идет вперед, неся в руке пакет со щеткой для волос, принадлежавшей Джонатану. В том, что это его щетка, сомнений быть не могло: деревянная и очень дорогая из той недавно отремонтированной аптеки на углу Лексингтон-авеню и Восемьдесят первой улицы. Щетка была сделана из щетины какого-то животного, название которого Грейс никак не могла припомнить. И предполагалось, что служить она будет вечно. Такое зрелище подействовало, как хорошая порция чистейшего адреналина. Ни один житель Нью-Йорка, переживший трагедию одиннадцатого сентября, не мог равнодушно смотреть на щетку для волос, упакованную в пластиковый пакет. Это был один из тех самых предметов, вырванных из нормальной, повседневной жизни и перемещенных в музей символов пыток и мучений. Падающее тело, самолет, плакат «пропал человек», высокое здание, щетка для волос в пластиковом пакете. Это означало… ну, это могло означать две вещи, причем одинаково страшные. На какое-то время Грейс забыла, что все самое страшное уже началось. – Эй! – крикнула она, удивив разве что только саму себя. – Погодите-ка минуточку. Она вскочила с кушетки, выбежала в прихожую и остановила полицейского. Затем указала на щетку. – Он мертв? – выдохнула она. Мендоза уставился на нее непонимающим взглядом. – Мой муж. Умер? – повторила Грейс. Мендоза хмурился и по-прежнему ничего не понимал. – Вы так сами решили, что он умер? – наконец спросил он. – Не надо мне тут ваши фрейдистские штучки подсовывать, – прошипела Грейс, практически повторяя фразу своей пациентки Лизы. Только вот… когда же это было? Позавчера? Полицейский выглядел намного спокойнее Грейс. Ей и в голову не могло прийти, что она его обидела. – Миссис Сакс. Я понятия не имею. А почему вы меня спросили? – Потому! – в отчаянии воскликнула она. – Зачем вы взяли эту щетку для волос? Мендоза посмотрел на пакет. Казалось, крепко задумался. – Мы забрали много вещей, которые могут помочь нам в расследовании. Вы обеспокоены, на законных ли основаниях мы получили ордер на обыск? Я могу попросить кого-нибудь, и вам все объяснят. – Нет-нет. – Она покачала головой. – Просто… объясните мне, зачем вам понадобилась эта щетка. Он снова задумался. Потом попросил ее пройти в гостиную и присесть, а сам обещал подойти через пару минут и все ей объяснить. Вот и все. И Грейс повиновалась, мгновенно став покорной и сговорчивой. Если раньше и бушевал в ней огонь борьбы, то теперь она даже и не вспомнила бы, когда это было. Грейс вернулась к креслу в гостиной, скрестила ноги, сложила руки и принялась ждать. Ожидание оказалось не слишком долгим. Полицейский вскоре пришел. – Миссис Сакс, – начал Мендоза, подойдя к ней и устроившись на кушетке. – Я думал, вы хотите нам помочь. – С какой стати вы так подумали? – огрызнулась Грейс, но, даже произнося эти слова, понимала, что он не совсем неправ. Во всяком случае сейчас. Что-то изменилось. Что-то в глубине ее существа, какая-то ржавая деталь встала на свое место. Когда же это произошло? Полицейский пожал плечами, чуть склонив голову набок, как частенько это делал. Они были знакомы всего пару дней, но Грейс уже знала его привычки. Знала, что шея толстыми складками иногда выпадает у него из воротника. Но знала не настолько хорошо, чтобы сказать, есть ли у него рубашки с широкими воротниками. Но она и не хотела это знать. – Наверное, потому, что сейчас вы больше сердитесь на него, чем на нас. И, так уж, между нами, вы имеете на это полное право. – Не надо меня опекать, – отрезала Грейс, но и сейчас, так же, как и раньше, она понимала, что он просто старался быть к ней добрее.