– Ну пожалуйста, – взмолилась она. – Просто покажи мне дом, и все. Поэтому они свернули с лонг-айлендской автострады и покатили по узким улочкам старой части города, где стояли компактные домики, построенные в период послевоенного процветания 1950-х и 60-х годов. Они резко отличались от новодельных многоуровневых дворцов с флигелями и прочими пристройками. Наступила «золотая осень», и пожелтевшие листья еще не успели облететь с кленов, росших повсюду. Грейс тогда подумала, что тут, кажется, не так уж все и ужасно, пока Джонатан уверенно вел машину по явно знакомым перекресткам. Она-то представляла себе район-пустошь, где полно брошенных и уродливых домишек, и в каждом либо осиротевший ребенок, либо тиран-родитель. Она ожидала окунуться в гнетущую атмосферу безнадежности, из которой ее обожаемому супругу пришлось бежать со всех ног – совершенно одному и без всякой помощи. Но Грейс оказалась в очень милом районе с маленькими ухоженными домиками, где у дверей раскинулись клумбы с хризантемами, а на задних двориках виднелись лесенки, горки и прочие детские сооружения для лазания. Но это впечатление, конечно, не имело никакого значения, ведь сложная жизнь может ждать ребенка и в богатом ухоженном доме. И судя по всему, именно так и сложилось у Джонатана, и в тот день ему вряд ли хотелось услышать от Грейс, насколько, вопреки ее ожиданиям, здесь все так мило, или как тщательно кто-то покосил траву на лужайке у дома на Крэбтри-стрит, где под гаражным навесом был припаркован автомобиль-универсал. Джонатан не захотел выйти из машины, чтобы узнать, дома ли его мать, отец или брат Митчелл, который жил в подвале, или чтобы показать Грейс комнату, где он с трудом выдерживал каждый ужасный день своих первых восемнадцати лет жизни, пока не запрыгнул в поезд и не умчался в колледж, в медицину и к ней. Джонатан медленно повернул за угол, так же медленно проехал по улице мимо дома, где вырос, отказавшись даже остановить машину или хоть словом обмолвиться о прошлом. Весь остаток пути домой он угрюмо молчал, и вся беззаботность и покой после проведенных в Хэмптоне выходных словно испарились. Вот что с ним сделала его семейка. Вот как она по-прежнему разрушала его счастливую жизнь и чувство душевного покоя и умиротворения. Отныне Грейс никогда больше не предложит «заехать» в его отчий дом. Сейчас же она, к своему огромному удивлению, обнаружила, что, побывав там один-единственный раз, без всякого нашла нужный съезд с автострады, не пропустила ни первый перекресток, ни второй, пока не увидела над головой бросившийся в глаза указатель «Крэбтри-стрит». Часы показывали всего половину пятого, и дневное солнце уже клонилось к закату. Только сейчас Грейс поняла, что такой внезапный визит без предупреждения демонстрирует не самое лучшее отношение к семье Джонатана, хотя на самом деле она не ощущала враждебности к этим людям. А если бы и ощущала, то уже не была уверена, насколько справедливо это чувство. Теперь она ничего толком не знала. Грейс ничего не знала о человеке, в которого влюбилась, с которым прожила восемнадцать лет и от которого родила ребенка. Как будто все эти годы она жила с кем-то другим. Грейс прижалась к обочине, остановила машину, но не заглушила двигатель, и принялась разглядывать дом. То было белое строение с черными ставнями и красной дверью, узкая дорожка плавно огибала гаражный навес, под которым теперь стояли два автомобиля. Свет в окнах уже горел, и даже на таком расстоянии Грейс ощутила теплоту цветовой гаммы: зеленые шторы и рыжевато-коричневая мебель. В окне кухни мелькнул чей-то плохо различимый силуэт, а в единственном мансардном окне виднелись синеватые вспышки от телевизора. Ей подумалось, что для семьи с двумя мальчишками это очень маленький дом. Небольшая спальня наверху могла принадлежать Джонатану. Или Митчеллу. Возможно, там по-прежнему обитает Митчелл, не без раздражения подумала Грейс, сама не понимая, с какой стати ее должен раздражать мужчина под сорок лет, все еще живущий с родителями. Тут чья-то рука постучала по стеклу у самого ее уха, и Грейс вздрогнула от неожиданности. Нога легла на педаль газа, даже когда рука потянулась к рычажку управления стеклом. Вежливость боролась с желанием сбежать. Затем Грейс заметила, что в стекло постучала женщина гораздо старше ее, одетая в толстый пуховик, застегнутый под горло. – Э-эй, – протянула незнакомка. Грейс нажала на рычажок, и стекло медленно поползло вниз. – Чем-то могу помочь? – спросила женщина. – О, нет-нет, спасибо. Я просто… Однако Грейс не смогла с ходу придумать, что она «просто». – Я просто проезжала… Женщина впилась в нее пристальным взглядом. Похоже, ее что-то сильно встревожило. – Когда же вы все уберетесь? – В ее голосе звучала не злоба, а скорее раздражение. – И вообще, на что тут смотреть? Просто смешно. Не знаю, что вы себе насочиняли. Грейс, нахмурившись, глядела на женщину и пыталась понять смысл услышанного. – Вам что, больше нечем заняться? Чем-то нормальным? Хотите, чтобы им стало еще хуже, чем теперь? Я вот сейчас ваши номера запишу. – Нет, не надо, – в ужасе ответила Грейс. – Я уеду. Простите. Уже уезжаю. – Кэрол? – раздался чей-то голос. Из дома Джонатана вышел мужчина. Высокий – гораздо выше Джонатана. Грейс сразу же его узнала. – Я ее номера записываю, – отозвалась женщина в пуховике. Но он уже был почти рядом. – Я уезжаю! – вскрикнула Грейс. – Не могли бы вы… прошу вас, уберите руку, хорошо? Мне нужно стекло поднять. – Грейс? – удивленно проговорил мужчина. – Это ведь Грейс, да? – Кто-кто? – переспросила женщина по имени Кэрол. – Извините меня! – сказала Грейс. – Нет, не уезжайте! Это был Митчелл, брат Джонатана. Грейс не видела его много лет. Со дня своей свадьбы, точнее, со дня после свадьбы, на фотографиях. Теперь он стоял рядом и говорил с ней, словно они и вправду были знакомы. – Все в порядке, – сказал он женщине в пуховике. – Я ее знаю. Все нормально. – Ничего не нормально! – взвилась женщина. Похоже, она восприняла подобное вторжение куда ближе к сердцу, чем Митчелл. – Сначала эти газетчики, теперь всякие зеваки. Они что, думают, что ты прячешь его в подвале? Эти люди не сделали ничего плохого, – злобно прошипела она, обращаясь к Грейс. – Ты права, – согласился Митчелл. – Но это не тот случай. Мы ее пригласили. «Никто меня не приглашал», – подумала Грейс, бросив на него негодующий взгляд, но Митчелл продолжал успокаивать соседку. – Нет, я просто… – начала Грейс. – Проезжала тут поблизости и решила заглянуть и посмотреть, но не собиралась вас беспокоить. – Прошу вас, – радушно произнес Митчелл. – Пожалуйста, идемте. Мама очень обрадуется. Он выждал еще пару секунд. Затем почти не терпящим возражений тоном сказал: – Прошу вас, идемте. Грейс сдалась. Она выключила двигатель и попыталась взять себя в руки. Затем открыла дверцу, заставив их обоих отступить чуть назад. – Меня зовут Грейс, – сказала она женщине в пуховике. – Прошу прощения, что расстроила вас. Кэрол удостоила ее взглядом, полным совершеннейшего презрения, и отвернулась. Грейс смотрела ей вслед, пока она удалялась в свой небольшой кирпичный домик напротив Саксов. – Вы уж меня простите за это, – извинился Митчелл. – До середины января тут творился сущий ад. Телефургоны один за другим, машины, припаркованные чуть ли не у порога. С тех пор все вроде бы немного поутихло, но иногда люди останавливаются прямо перед домом, просто чтобы посмотреть. Мама с папой из-за этого очень сдали и просто не могли нормально поговорить с соседями о случившемся. Только этой женщине в итоге открылись, чтобы излить душу. Ну это так, между нами. «Между нами»? Да она с ним ни разу и парой слов не перекинулась за все годы, что они числились родственниками. Но Грейс понимала, почему он так сказал, так что ответила: – Да, конечно. – Это маленькая улочка, тут все друг друга знают. По-моему, многие из местных очень переживают из-за случившегося, но никто эту тему не поднимает, поскольку родители о ней тоже молчат. Раздражение копится и выливается вот в такие перепалки. Кэрол просто старается помочь. Слушайте, прошу вас, идемте в дом. – Я не хотела вас беспокоить, – ответила Грейс. – Вообще-то я сама не знаю, зачем приехала. Но только не потревожить вас. – Вы нас не побеспокоите. Слушайте, здесь слишком холодно, пойдемте уже в дом. – Хорошо, – согласилась она, сдаваясь окончательно. Забыв, что находится на жилой улице в Лонг-Айленде, Грейс по привычке заперла машину и последовала за Митчеллом. – Мам? – позвал Митчелл, открыв дверь Грейс. Мать Джонатана стояла на пороге кухни. Хрупкая женщина (от нее Джонатан унаследовал стройную фигуру и узкую кость) с тонким лицом и синеватыми кругами под глазами. Ее черные глаза внимательно рассматривали Грейс. Последний раз Грейс видела ее в роддоме после рождения Генри, и с тех пор годы женщину не пощадили. Выглядела она старше своих лет: Грейс знала, что ей шестьдесят один. Еще Грейс видела ужас в ее глазах, хотя и не могла понять, спровоцировано это ее приездом или нет. – Ну… – раздался голос с другого конца прихожей. У нижней ступеньки лестницы стоял Дэвид, отец Джонатана. – Здравствуйте! – У Грейс словно ком застрял в горле, и, не дожидаясь ее ответа, Дэвид добавил: – Грейс? – Да, – кивнула она. – Прошу прощения за вторжение. Проезжала тут рядом. Она осеклась. Вряд ли эти люди были так глупы, чтобы поверить в ее ложь. – А Генри с вами? – спросила мать Джонатана. Звали ее Наоми, но у Грейс никогда не было возможности (или, если честно, желания) называть ее по имени, а не миссис Сакс. В ее голосе поначалу звучали нотки боли, но миссис Сакс быстро взяла себя в руки. Об этой семье Грейс не знала ничего, кроме того, что в ней родился и вырос Джонатан. А это значит, что они едва ли являются хорошими людьми. Или она неправа? Грейс покачала головой. – Он в Нью-Йорке у своего… у моего отца… Мы не… мы последнее время живем в другом месте. – Она гадала, понимал ли кто-нибудь, что она говорит. Грейс и сама едва понимала. – Если честно, я сама не знаю, зачем приехала. – Ну, вероятно, мы сможем вас просветить! – заметил отец Джонатана Дэвид. Вдруг он в три широких шага мгновенно приблизился и крепко обнял Грейс. Она так поразилась, что не смогла даже отступить. В отличие от Виты, он не стал предупреждать заранее. – Пап, – рассмеялся Митчелл, – не задуши ее. – И не собираюсь, – сказал его отец на ухо Грейс. – Просто компенсирую упущенное. Это же мать моего внука. – Внука, которого ты не видел с его появления на свет, – с нескрываемой горечью заметила Наоми. – И не потому, что не пытался, – ответил Дэвид, выпустив наконец Грейс из своих объятий и сделав шаг назад. – Дело в том, Грейс, – напрямую обратился он к ней, – по каким бы причинам ты ни приехала, я очень, очень рад тебя видеть. А когда Наоми придет в себя, ты увидишь, что и она очень рада. Но ей для этого потребуется немного времени. – Немного времени? – удивилась мать Джонатана. – Больше последних восемнадцати лет? Больше, чем вообще прожил мой внук? Дэвид пожал плечами. – Как я уже сказал, ей, возможно, потребуется немного времени, чтобы прийти в себя. Пойдемте кофейку выпьем. Проходите на кухню, – пригласил он Грейс. – Наоми, у нас сладенькое что-нибудь есть? – Разве мы не на Лонг-Айленде? – с улыбкой поинтересовался Митчелл. – Вот так узнаёшь, что ты на Лонг-Айленде: тебя угощают кофе с чем-то сладеньким. Идем, Грейс. Кофе будешь? – Буду, – ответила Грейс. – Спасибо. На кухне, сохранившей популярную в 1970-х годах отделку в золотисто-белых тонах с простым столом со столешницей из прочного пластика, Митчелл выдвинул для нее стул и отправился варить кофе. Следом вошли родители. Дэвид сел напротив Грейс, а Наоми, по-прежнему не говоря ни слова, открыла холодильник и достала молоко и сине-белую коробку. В комнате было очень чисто – поразительно чисто, подумала Грейс, – однако кухней, очевидно, пользовались много и часто. На полке над плитой стояли приправы в маленьких стеклянных банках, каждая с наклейкой и с написанной от руки датой. Кастрюли, висевшие на крючках, закрепленных на декоративной перекладине, были из добротной нержавеющей стали и потускнели от долгого использования. Грейс посмотрела на свою свекровь, когда та поставила коробку на стол. Наоми никак не отреагировала на ее взгляд. Джонатан всегда говорил, какая она холодная и сдержанная. Ужасная мать. По крайней мере в этом он не соврал. Однако он ни словом не обмолвился о ее кулинарных способностях. Митчелл взял нож и разрезал кофейный торт, украшенный колечками из миндаля и политый белой сахарной глазурью. Не спрашивая, он придвинул кусочек к гостье, и Грейс взяла его, ничего не ответив. – Наверное, вам трудно пришлось, – начал Дэвид, принимая кусочек торта. – Мы очень, очень часто о вас думали. Хочу, чтобы ты это знала. И пару раз мы пытались позвонить, но к телефону в Нью-Йорке никто не подходил. Мы подумали, что вы уехали, это очень благоразумно. Грейс кивнула. Казалось так странно разговаривать с ними, тем более на эту тему. Об их родном сыне и том, что он натворил! О том, что он сделал с ней и с Генри. И все же они казались такими… безответственными и ненадежными. Будто бы никак не отвечали за случившееся. Могли ли они даже теперь игнорировать тот факт, что все произошло отчасти из-за них: из-за безразличия к жизни сына, из-за вредных пристрастий (алкоголизм у Наоми, злоупотребление транквилизаторами и снотворным – у Дэвида)? Своим вопиющим и неприкрытым отношением к Митчеллу как к любимчику, который так и не окончил колледж и толком никогда не работал, разве что временно и на простейших работах, где требуется минимальный уровень знаний? Который по-прежнему, в его-то возрасте, живет в родительском доме? Глядя на них, Грейс в какой-то момент ощутила отголосок негодования и обиды самого Джонатана на семью, которая должна была его поддерживать, но этого не делала. Сколько же горя они ему принесли! И это была не его вина. – Я отвезла Генри в Коннектикут, – минуту спустя сказала она. – У нас там дом. Летний дом. – Где свадьбу праздновали, – весело откликнулся Митчелл, разливая для всех кофе в коричневые кружки.