Дэвид хотел было возразить, а потом передумал и решил не отвечать. – Знаешь, – сказал Митчелл, – когда Джонатан отправился учиться в медицинскую школу, я подумал: «Ну, ладно, так он выразит свои чувства по тому, что произошло с Аароном. Еще немного, и в какой-то момент он, возможно, даст нам еще один шанс». Особенно мне, – снова улыбнулся он. – Потому что я и вправду брал с него пример, когда мы были детьми. Так что я продержался чуть дольше. Я сдался последним. Папа сдался давным-давно, может, через год или два после смерти Аарона. Мама держалась годами. Он взглянул на сидевшую напротив мать. Та отвернулась. – Потом он стал педиатром. Я подумал: «Все это время ему не давало покоя чувство вины за случившееся. Вот почему он не может на нас смотреть или сидеть рядом с нами, просто ему слишком больно. Но он сможет сбросить это бремя, когда начнет спасать других детей от смерти, а родителей – от потери их малышей». И я вроде бы действительно его зауважал, пусть даже он все так же был далек от нашей жизни, да и вы с Генри тоже. Но на самом деле я так больше не считаю. Я его не понимаю. По-моему, я никогда его не понимал. – Нет, – ответила Грейс и поразилась своим словам, тому, что высказывает свою точку зрения. Но решила, что должна говорить как профессионал. – Нет, не мог ты его понять. У людей вроде Джонатана мозг работает иначе. И вы в этом не виноваты, – продолжила она, повернувшись к Наоми. – Вы не смогли бы это исправить. Никто не понимает, почему люди начинают себя так вести. «Что и вправду поразительно», – думала она, пока говорила с Наоми таким успокаивающим и поучительным тоном. То, что Джонатан вышел из какой-то жуткой и неадекватной семейки и стал исцелителем детей, профессионалом, гражданином мира, – это просто легенда. И удивительно, что он столько лет играл эту роль. Наверное, было нелегко. Наверное, это жутко выматывало. Но он наверняка что-то из этого извлекал или получал. Грейс не хотелось даже думать о том, что именно. – Знаете, специалисты, изучающие этот феномен, сами до конца его не понимают, – закончила она, окончательно выдохшись. Наоми, к удивлению Грейс, согласно кивала. – Знаю. Все я знаю. Просто не всегда могу вникнуть. Все время возвращаюсь к мыслям о том, что, наверное, я что-то не так сделала, может, вся загвоздка в нашей здешней жизни, или в том, какой я была матерью. Но матерью я была хорошей. Да, хорошей. Старалась быть хорошей, – говорила она. Голос ее снова надломился, и она заплакала. Митчелл обнял мать за плечи. Наконец она немного успокоилась. – Все-таки спасибо тебе, что объяснила. – Моя жена говорит: единственное, что можно сделать в ситуации, когда в твоей жизни появляется кто-то вроде моего брата, – просто бежать от него подальше, – сказал Митчелл, обращаясь к Грейс. – Она много и долго занималась этим вопросом. Хотя это не ее профиль. – Твоя жена? – спросила Грейс. – Ты женат? – Мы целых двенадцать лет ждали этой свадьбы! – рассмеялся Дэвид. – Сама подумай, ну как можно решаться столько времени? – Но… Я думала… – Она снова, в который раз, припомнила все, что думала и во что верила. Кто ей говорил, что Митчелл, инфантильный и избалованный младший брат, все так же живет в подвале родительского дома и целиком зависит от отца и матери. – А где ты живешь? Митчелл посмотрел на нее вопросительным и несколько удивленным взглядом. – Недалеко. Мы жили в Грейт-Неке, но теперь собираемся переехать в дом в Хампстеде. Моя жена работает физиотерапевтом в больнице Святого Франциска, это очень близко отсюда. Ты должна с ней познакомиться, Грейс. По-моему, вы друг другу понравитесь. Она, кстати, тоже единственный ребенок в семье, – улыбнулся он. Грейс кивнула. Она буквально оцепенела. – А что ты… Ты уж извини меня, Митчелл, но я не знаю, чем и как ты на жизнь зарабатываешь. Похоже, этот вопрос его развеселил. – Ничего страшного. Я директор школы первой ступени в Хампстеде. Почти все время руководил средней школой, но в прошлом году перешел на начальную. И очень доволен этой переменой. Просто обожаю быть среди детей. По-моему, причиной тому все случившееся с нами, если это имеет какой-то смысл. Я не слишком общался с Аароном, пока он был жив, и очень тяжело переживал его смерть. Но потом я сильно привязался к детям и стал их учить. – Он забрал со стола свою кружку и кружку Наоми. – Еще кофейку? – спросил он, вставая. Наоми поблагодарила его, но покачала головой. – Грейс? – обратилась она к невестке. – Мы бы очень, очень хотели повидаться с нашим внуком. Как ты думаешь, теперь это возможно? Говорила она очень медленно и отчетливо. Видимо, опасалась сказать что-то неприятное или что ее неправильно поймут. – Конечно, – ответила Грейс. – Разумеется. Я… Мы что-нибудь организуем. Я привезу его сюда. Или… Мы как-нибудь сможем встретиться в Нью-Йорке. Вы уж меня простите. Мне просто жутко оттого, что я ничего этого не знала. Никогда не знала. Дэвид покачал головой. – Не надо так говорить. Джонатан не хотел, чтобы мы присутствовали в твоей жизни и в жизни Генри. Принять это и смириться с этим было нелегко, особенно после рождения Генри. Мне не хотелось ехать в роддом так, как мы планировали, но Наоми чувствовала себя просто обязанной там побывать. По-моему, то был последний раз, когда она еще надеялась, что Джонатан изменится. Она надеялась, что появление ребенка изменит его. Наоми думала, что еще оставался маленький шанс на то, что он пустит нас в свою жизнь. Грейс закрыла глаза, представив себя в подобных невыносимых обстоятельствах. И она бы тоже хваталась и цеплялась за малейшую возможность. – Я заставила Дэвида отвезти меня в роддом, – добавила Наоми. Она улыбалась или пыталась улыбаться впервые после появления Грейс. – Почти силком. Сказала: «Это наш внук, мы должны его увидеть, и точка». И я хотела подарить ему стеганое ватное одеяло, помнишь? Которое мы привезли для Генри? Грейс кивнула, внутренне сгорая от стыда. – Вы сами его сшили? – О нет. Мама сшила его для меня. Я укрывала им всех мальчишек. И Джонатана, конечно, тоже. Мне хотелось, чтобы Генри получил его от нас, пусть даже это единственное, что я могла ему подарить. Оно по-прежнему у вас? – с болезненным любопытством и нетерпением спросила она. – Не уверена, – только и смогла ответить Грейс. – Если честно, я очень давно его не видела. Лицо Наоми сделалось скорбным, но она быстро пришла в себя. – Ну, теперь это не имеет значения. Куда важнее увидеть Генри, чем хранить старое одеяло. В любом случае, сейчас я шью еще одно. И тут из угла кухни раздался почти электронный писк. Грейс огляделась. В розетку был вставлен белый пластиковый монитор, похожий на тот, которым она пользовалась, когда Генри был совсем маленьким. – Глас дьявола, – сказала Наоми, и голос ее вдруг зазвучал весело и бодро. Она вскочила на ноги. – Я схожу, – вызвался Митчелл. – Нет, я. – Тут она умолкла. – Лучше объясни-ка все Грейс, – сказала Наоми. Потом наклонилась и поцеловала в щеку свою невестку, которая была слишком ошарашена, чтобы хоть слово сказать. Все смотрели вслед Наоми. Она вышла из кухни в коридор и начала подниматься по лестнице. – Грейс? – произнес Митчелл. – Я так понимаю, у вас с женой есть ребенок? Поздравляю. – Спасибо. Вообще-то мы ждем ребенка. Лори должна родить в июне. Но ребенок у нас все же есть. Сейчас у нас есть общий ребенок, как бы странно это ни выглядело. И, может быть, теперь, когда ты знаешь, что произошло у нас в семье, тебе будет легче понять, почему мы сделали то, что сделали. И что мы делаем теперь. – Ой! – воскликнул Дэвид и тяжело поднялся на ноги. – Сил нет терпеть! Прямо какая-то Геттисбергская речь. – Пап, я просто хочу, чтобы Грейс поняла, что у нас все было иначе, чем могло быть в другой семье, где не потеряли ребенка. – Хочешь еще тортика? – предложил Дэвид. Грейс, из вежливости едва одолевшая половину своего кусочка, покачала головой. – Мы были – и до сих пор – просто убиты тем, что сотворил Джонатан. Предположительно сотворил. И, конечно же, нам известно, что у убитой женщины было двое детей. Мы решили, как, наверное, и большинство людей, что муж этой женщины заберет детей к себе в Колумбию. Нам и в голову не приходило как-то ввязываться в это дело в большей степени, чем мы уже оказались в него втянутыми – всеми этими разговорами с полицией о Джонатане и обещаниями сообщить им, если он как-то с нами свяжется. Но потом один из детективов позвонил нам перед самым Новым годом, чтобы справиться, как мы тут, и сказал, что парнишка отправился обратно в Колумбию вместе с отцом, но отец отказался взять с собой девочку-младенца. – Она не его дочь, – объяснил Дэвид, убирая коробку с тортом обратно в холодильник и вынимая оттуда бутылочку с уже приготовленной молочной смесью. Потом принялся энергично ее встряхивать, после чего открыл горячую воду и принялся равномерно разогревать бутылочку под струей. – В полиции сказали, что ее собираются определить на патронатное воспитание где-то на Манхэттене, но прежде им необходимо связаться со всеми кровными родственниками и вычеркнуть их из списка вероятных попечителей и опекунов. Вот тогда мы это обсудили. – Недолго обсуждали! – хохотнул Дэвид. – Нет, недолго. – О господи, – вырвалось у Грейс. – Знаю. Извини. Уверен, тебе ужасно обо всем этом слышать и с этим столкнуться. «Не ужаснее, чем узнать, что твой муж убил любовницу или стал виновником смерти своего младшего брата», – подумала Грейс. Легче от этого не стало. – Но… она же ни в чем не виновата. Именно вокруг этого все и вертелось. Она прекрасная малышка, которой невероятно не повезло в самом начале жизни. Ей придется многое брать с боем, когда она подрастет. Уверен, что Абигейл в жизни ожидают еще много несчастий. А ведь она, оказывается, моя племянница. – Моя внучка, – добродушно добавил Дэвид. – Можно мне стакан воды? – попросила Грейс и протянула за ним руки. Сразу обе. Дэвид открыл шкафчик и нашел стакан. Потом выключил горячую воду, включил холодную и подержал под ней ладонь, ожидая, пока вода остынет. Никто не произнес ни слова, пока Грейс торопливо не выпила воду. Потом она спросила: – Абигейл? – Это в честь Аарона. Вообще-то, это мы с Лори выбрали имя Абигейл. А имя Елена оставим как среднее. – Мне очень нравится имя Абигейл, – заметил Дэвид. Он снова вращал бутылочку под горячей водой. – В Библии так звали жену царя Давида. Не то чтобы меня никто не спрашивал, – закончил он. – Но… – Грейс пыталась сформулировать вопрос. – Вы собираетесь… или… ты с женой? Митчелл на мгновение замешкался, но потом понял, о чем спросила Грейс. – Мы с Лори занимаемся удочерением девочки. Сейчас этот процесс немного затормозился, потому что мы еще не переехали в новый дом, и у Лори первый триместр проходит довольно тяжело, так что по большей части Абигейл находится здесь, у бабушки с дедушкой, они и ухаживают за ней получше. И не жалуются на неудобства. – Мы обожаем ее, – признался Дэвид. Грейс, по-прежнему пытаясь взять себя в руки, кивнула ему с как можно более доброжелательным выражением лица. – Конечно. Это же ваша внучка. – Моя внучка. Дочь моего сына. Которого я тоже любил, между прочим, как бы ни трудно было в это поверить. – Нет, нетрудно, – покачала головой Грейс. – Я тоже его любила. «Или, по крайней мере, – подумала она, – любила человека, каковым он мне представлялся». В этом состояло маленькое, но чрезвычайно важное отличие. Из коридора раздались шаги Наоми по застеленным ковровой дорожкой ступенькам. С каждым ее шагом у Грейс все сильнее саднило в груди. Она знала, что никогда не будет к этому готова. Впервые с того момента, когда переступила порог этого дома, она подумала о том, чтобы бежать отсюда со всех ног, но сама мысль, что Грейс, взрослая женщина, устыдится от присутствия девочки-младенца, вызывала у нее ужас. Она вцепилась руками в сиденье стула и повернула мрачное и ко всему готовое лицо в сторону кухонной двери. Наоми с ребенком на руках словно преобразилась. Ее черные волосы мягко обрамляли лицо, походка сделалась быстрее и легче, несмотря на то, что она несла малышку – Абигейл Елену. Она превратилась в женщину, которая, казалось, могла быть счастливой. – Надеюсь, вы все ей рассказали? – спросила Наоми.