Полицейский продолжал: — Но, Ходжи-бобо, вы должны пойти с нами и объяснить полицмейстеру вот про это, — сказал он, указывая на опиум. — Не гневайте аллаха! Зачем меня под старость лет тащите к таким начальникам? Это не мое, мне оставили на хранение. Мулла Салим, индус и я стали защищать старика: — Оставьте его. Да прибудет ваш успех, да пусть здравствует века белый царь, — молили мы полицейских. Ходжи-бобо покопался в боковом кармане, достал горсть денег и протянул им: — Хоть и мало, примите это, родные. Полицейские переглянулись. — Хорошо, но чтоб этого больше не было. Мы щадим только вашу старость… — Спасибо, спасибо! — поклонился им Ходжи-бобо. Когда полицейские вышли, Ходжи-бобо в изнеможении плюхнулся на сиденье. — Уф, пронесло! Эй, шайтан, сколько ты мне вчера дал денег? — спросил он меня. — Семь рублей с копейками. — Слава аллаху, дешево отделался! Теперь ответь мне: это все твои проделки? — Чтоб умереть мне!.. — Из мальчиков кто-нибудь заходил сюда? — Не заметил. — Да… так, — сказал Ходжи-бобо. — Теперь ты одет, сыт и стал с жиру беситься. Не заметил, говоришь, щенок! — Он встал, поднял щипцы и ударил меня несколько раз по спине. Я сел в углу и горько заплакал. Воцарилась тишина. Меняла ушел на базар. Мулла Салим сел мастерить бумажные цветы на свадьбу какого-то бая. Ходжи-бобо ушел к себе. С этого дня Султан-Курносый ни разу не приходил в нашу чайхану. Все стало на свои места, только подозрение с меня не снималось. Однажды, когда курильщики опиума вышли погреться на солнышко, на них упали два дерущихся кота. Людям показалось, что на них напали тигры, и у них от страха чуть желчные пузыри не полопались. Все дело в том, что посетители опять подумали, будто это мои проделки. Ничего нет хуже, когда на тебя напраслину возводят. Я решил во что бы то ни стало бежать отсюда. Но денег, которые дал мне индус, было недостаточно. Утром я вскочил и вышел во двор, умылся и поставил самовар. Проснулись мулла Салим и индийский меняла. Я протер чайник и поставил рядом с самоваром. Все было готово к приходу Ходжи-бобо. Он не заставил себя ждать и вошел, напевая что-то и покашливая. — Ассалям алейкум, джигит! — поздоровался он со мной. — Самовар кипит, Ходжи-бобо. Если дадите чаю, заварю. Он отыскал в связке ключ от ящика и направился отпирать его. Ящика на месте не было. — Ия! — удивился Ходжи-бобо. — Ты ящик клал под голову? Молодец, сынок, молодец. — Нет, Ходжи-бобо, я не клал его под голову. Поищите лучше. — Что-что?.. — Глаза Ходжи-бобо стали круглые. — Мулла Салим, а вы не видели? — Вчера вечером видел: вот здесь стоял. — Здесь его нет, — ответил Ходжи-бобо чуть не плача. Потом взглянул на меня. — Эй, несчастный, а ну подумай хорошенько: может, ты убрал куда? — Нет, Ходжи-бобо, я не трогаю ваши вещи. Поищите лучше. — Он же не птица, чтобы мог улететь куда-нибудь. И не жаба, чтоб уйти в какую-нибудь дыру. Найди сейчас же, проклятый! Грешно шутить со старшими. — Разве я с вами шутил когда-нибудь, Ходжи-бобо? — Заходил сюда кто-нибудь после меня? — Даже птичка не залетала. Тут началась суматоха. Ходжи-бобо закрыл дверь чайханы и стал переворачивать все вещи. Он даже заглянул под одеяло и в самовар. Потом он взял щипцы и два раза прошелся по моей спине. Я заплакал. Наконец все устали. Ходжи-бобо сел на свое место и зло посмотрел на меня. — Эй, проклятье твоему отцу! Что стоишь, как жалкий веник? Говорят: «Если выкормишь маленького ягненка, будешь салом сыт, если сироту — кровью захлебнешься». С тех пор как ты, несчастный, поселился в моем доме, — одно невезенье. Если ты этот ящичек отнес куда-нибудь — пока не поздно, верни, и разговор на этом будет закончен. Но знай, я могу подать в суд и семь шкур с тебя сниму. — Нет, Ходжи-бобо, — сказал я со слезами на глазах, — раньше я вас вызову к казию. Вот уже четвертый месяц я служу у вас и заработал только вот эти опорки и старый колпак. Несмотря на то что я сирота, вы обижаете меня и бьете. За службу вы не платите. Где это писано: в каком шариате, в каком законе? Нет, это я вас вызову к казию. Слушая мои слова, Ходжи-бобо даже задрожал: — Ах так? Пусть и соль в моем доме не пойдет тебе впрок! Вот как заговорил… Сгинь сейчас же! Чтоб ноги твоей здесь не было. Если я тебе что-то должен, получишь на том свете. Такова воля аллаха! — Оставьте, Ходжи-бобо, — сказал мулла Салим, видно боясь большого шума. Потом обратился ко мне: — Ты тоже прикуси язык. Лучше скажи, кто мог взять этот ящик. Индийский меняла сидел молча; ему, видимо, было жаль меня. Он поглаживал бороду и плакал. — Бедный мальчик! Проклятое сиротство! Ходжи-бобо, я заплачу вам. Сколько дать? — Да оставьте свои «сколько»! — прервал его грубо Ходжи-бобо и обратился ко мне: — Скажи, на кого ты думаешь? — Трудно наговаривать на других, но думаю, что это дело рук того курносого, который приводил полицейских. Он сейчас ненавидит вас и муллу Салима. И поэтому решил насолить. — Гм, значит, так? Проверим. Он никуда не денется. Поздним вечером я собрал все свои деньги, спрятанные под одеялом, и стал зашивать под ворот халата. Тут надо мной выросла фигура Салима-муллы. — Что ты тут делаешь, сынок? — Выгнать вы меня выгнали… Хотите, чтоб я такой драный вышел на люди? Надо же кое-где залатать! — Я все хотел тебе бумажного змея смастерить. Нет китайской бумаги. Не везет тебе. — Потом шепотом добавил: — Ночи сейчас лунные, не жди утра. Попрощайся и иди. Ходжи-бобо согласен. Ему больше нравятся люди, на которых он не тратится. Я понял «доброту» Салима-муллы, который заботился не обо мне, а в первую очередь о Ходжи-бобо. — Если вы так считаете, я сейчас же отправлюсь в дорогу. В честь освобождения с этого проклятого места на прощание я сходил и умылся. Вышел из вонючей чайханы и глубоко вдохнул свежий воздух. Теперь я чист, свободен, легок, как птица, на душе светло, как на заре. Все четыре стороны открыты. Только в какую сторону мне идти?.. Этого я еще не знал. * * * notes Примечания