Старушка, привыкшая к подобным попойкам, как ни в чем не бывало ходила от очага к юрте, прислуживая пьяным гостям и стараясь угодить им. Наконец мы заснули. Не знаю, сколько я проспал, но проснулся оттого, что кто-то толкнул меня в бок. В предрассветном полумраке я разглядел стоявшего надо мной муллу. Нелепо повязанная чалма его съехала набок, под глазами были подтеки. — Вставайте, ребята, вставайте. Нам надо бежать, пока все крепко спят. Посмотрите, что они сделали со мной. До ниточки обобрали. Чует мое сердце беду… Мы с Аманом тут же вскочили, кое-как умылись в арыке и уставились на муллу. — Куда пойдем? — спросили мы в один голос. — У аллаха много обиталищ. Все четыре стороны открыты. Мы направились было к проезжей дороге, как, откуда ни возьмись, явилась старушка и преградила нам дорогу: — Куда это вы собрались? Сначала расплатитесь за ночлег. Мы с Аманом отдали обещанные деньги. — Заходите еще, заходите… — беззубо улыбнулась старушка, зажав деньги в кулачке. Так на заре мы опять вышли в путь. Теперь уже с нами был и битый мулла. У пастухов Через три часа мы добрались до кишлака Тепагузар. В только что открытой лавке запаслись едой и кое-какими вещами первой необходимости. Теперь у нас был фунт соли, два фунта сушеного урюка, шесть кукурузных лепешек, нитки, иголка. Все это обошлось нам в семь монет. Причем, долго покопавшись в складках своей одежды, четыре монеты заплатил мулла. Через полчаса мы достигли Зеркального озера и, усевшись на его берегу под деревом, разломили лепешки и приступили к трапезе. Тут мулла стал рассказывать о себе: — Наш род идет от благородного бухарского рода. Сейчас мы живем в Ташкенте, в махалле Пуштихамма́м. Мои деды и прадеды из духовенства. Мой отец только одним словом «куф» реки поворачивал вспять, а от его слова «суф» слепой становился зрячим… И со стороны матери я знаменит. Она и сейчас гадает на бубне, умеет привораживать влюбленных. Для этого она пишет на глиняной посуде заклинание и посуду эту обжигает в тандыре. Я много лет пытался разобраться в чародействе отца, но ничего из этого не вышло. Одни только неприятности нажил. На хлеб я стал зарабатывать тем, что на званых обедах своими танцами развлекал богатых юношей. Был я и карманщиком. Но эти занятия не подходят людям высокого рода. Слава аллаху, теперь я на верном пути. Хожу по кишлакам и лечу заклинаниями людей от разных болезней. Помогает ли это людям, не знаю, но дело это прибыльное. Жители многих кишлаков очень нуждаются в моей поддержке, — продолжал хвастаться мулла. — В одних местностях зовут меня ишаном, в других — учителем. А настоящее мое имя Мулла-Мухаммед Шариф ибн Мулла-Мухаммед Латиф ибн Гавси Агзам. Если мы втроем подружимся и вы будете меня почтительно называть «учитель», я буду считать вас своими учениками и последователями наших наставников. Я научу, как вы должны себя вести согласно шариату. Если до осени усвоите мои наставления, денег у нас станет в десять раз больше. И неплохо будет, если мы достойными, уважаемыми людьми войдем в город, — задумчиво произнес мулла и закончил свой рассказ так: — Наедине вы можете меня звать просто Шарифджан-ака. Все, что мы добудем, поделим на четыре доли. Две из них будут моими, и по одной — вашими. Если кто изменит нашему договору, пусть его вынесут ногами вперед[10]. Аминь! Мы повернулись к востоку и повторили за ним молитву и поклялись. Далеко на дороге поднялась пыль. Она клубилась и все приближалась к нам. Вскоре мы разглядели мчавшегося на коне человека. Лошадь под ним будто дымилась. Полы халата всадника развевались по ветру. Подъехав к нам, он резко осадил коня. Это был мужчина средних лет. — Салям алейкум, уважаемые! Куда путь держите? — спросил он нас. Мы ответили на приветствие. — Джигиты, сможет ли кто-нибудь из вас обмыть покойника и приготовить его в последний путь? Наш «учитель» взглянул на нас, мы ответили ему поклоном. Мулла откашлялся и выпрямил спину. — Найдется. Мы из рода ишана, — ответил мулла, — воспитывались в ташкентском медресе. Мы к вашим услугам. — Ой, вай! Сам аллах послал вас к нам, — обрадовался незнакомец. — Идемте. Это отсюда недалеко. Один из наших джигитов чем-то отравился и отдал душу аллаху. Помогите нам похоронить его со всеми почестями. Незнакомец слез с лошади и подсадил на нее муллу. Мы тронулись в путь. Дорога оказалась не такой близкой, как нам говорил несчастный. Пришлось даже несколько раз останавливаться передохнуть. Наконец вдали показалась полуразвалившаяся крепость и рядом с ней несколько юрт. Солнце уже остывало, когда мы подходили к стоянке кочевников. Люди вскочили с мест и почтительно, приложив руки к груди, приветствовали нас. Это были пастухи, кочевавшие со стадами то там, то здесь, оставив где-то в далеких кишлаках жен и детей. И вот здесь, в глухой степи, где поблизости не видно даже захудалого кишлака, случилось несчастье — умер человек. И некому собрать покойного в последний путь, некому похоронить его по всем законам шариата. Вот и пустились они на поиски какого-нибудь хоть мало-мальски смыслящего в этом деле человека. — Где покойник? — деловито спросил мулла. — Там, в крепости, — ответили ему из толпы. Эта заброшенная крепость, видимо, служила теперь загоном. Она была обнесена глиняной оградой. Правда, сохранились и двустворчатые ворота, но до того обветшалые, что толкни их, они тут же развалятся. Посреди крепости бог весть откуда образовался вонючий пруд, вокруг которого даже росло несколько корявых деревьев. Одно из сравнительно уцелевших помещений крепости было превращено в хлев. Покойник, видимо, находился в этом хлеве. Откровенно говоря, ни я, ни Аман, ни мулла, не только не обмывали покойников, но никогда их и не видели. Тем не менее мулла старался внушить нам, что он всю жизнь только и занимался этим делом — обмывал покойников. Он беспрестанно что-то бормотал, молитвенно проводил ладонями по лицу, и это на окружающих производило впечатление. Но мы-то знали, что тут создается одна видимость ради денег. По требованию муллы Аман попросил у пастухов саван, а самих выпроводил за ворота и предупредил, чтобы во время омывания усопшего никто в крепость не входил. — Кто ослушается, — сказал мулла внушительно, — того постигнет кара аллаха и тогда ему не избежать беды! Когда мы в крепости остались одни, первым делом досками подперли ворота, чтобы никто не мешал в нашем «священном» деле. Оставшись одни, мы посмотрели друг на друга. — Вы никогда не занимались таким делом? — спросил мулла, кивнув в сторону хлева. — Нет, — ответили мы. — Я тоже, — признался он, — но я договорился с пастухами на целый червонец. Если сейчас же не приступим к делу, деньги уплывут. А когда мы их получим, половину я возьму себе, а другую половину отдам вам. — Согласны, но обмывать покойника будете вы, — сказал я. И вот мы гуськом направились к хлеву. Впереди шел мулла, за ним — Аман, за Аманом — я. Мы оглядывались по сторонам и подталкивали друг друга вперед. Дрожа и спотыкаясь, вошли в хлев. В полутемном помещении прямо на земле лежал умерший. Лицо его было накрыто старой рубашкой. Видимо, каждый из нас в эту минуту вспомнил рассказы стариков о том, будто душа усопшего должна витать где-то недалеко от тела. Мы все стали озираться по сторонам и вздрагивать от малейшего хруста сухой травы под ногами, но все-таки, держась друг за друга, подошли к покойнику. Вдруг Аман громко вскрикнул и бросился было назад, но тут же рухнул без чувств. Мулла одним прыжком очутился у выхода и застыл там, словно каменное изваяние. Я взглянул на умершего и чуть не упал. Под рубашкой зашевелилась его голова. «Он хочет встать», — решил я. И так перепугался, что думал, у меня лопнет сердце. Кинулся назад, но споткнулся о лежащего Амана, перекувырнулся через него и оказался у ног застывшего от ужаса муллы. Тот, белый, как платок моей бабушки, начал шевелить губами, шептать молитву, плеваться во все стороны, как бы отгоняя от себя духов. Не помню, как я вскочил и кинулся во двор. Там я начал кричать что есть силы, но голос мой был почему-то глухим, словно меня кто-то душил. Услышав вопль, пастухи стали отчаянно ломиться в ворота, но ворота не поддавались. У меня же не было сил убрать подпорки. Ноги и руки ослабели и, кажется, отнялись совсем. Тут кто-то из пастухов перелез через забор и открыл ворота. Задыхаясь и захлебываясь от волнения, я рассказал им о случившемся. Их удивление было настолько велико, что они, забыв о страхе, поспешили в хлев. Присутствие живых людей мне придало силы, и я поплелся за ними, беспокоясь за Амана. Когда мы с шумом входили в хлев, навстречу нам выпрыгнул огромный степной кот, волоча за собой рубашку, которой было покрыто лицо покойника. Он промчался между наших ног и скрылся. Мы все так и ахнули. Потом, когда все выяснилось, пастухи помоложе стали издеваться над нашей «храбростью». Так, смеясь и подшучивая над нами, они вышли за ворота, снова оставив в крепости нас одних. Я еле приволок Амана к пруду и стал брызгать ему в лицо холодной водой. Но Аман оставался недвижим. — Подожди, дружище, подожди, я сейчас сам приведу его в чувство, — сказал мулла. Он стал что-то шептать и плеваться во все стороны: — Суф-куф. Вот ты и ожил. Ничто не устоит против молитвы, слава аллаху! — облегченно вздохнул мулла, когда Аман открыл глаза и присел. — Вставай, не сиди, как провинившийся ребенок, — сердито сказал я Аману. — Нет, с меня хватит! Вы сами тут справляйтесь как можете, а меня оставьте в покое, — чуть не плакал Аман. — Да, но ведь по закону шариата, умершего обмывают трое, — авторитетно заявил я. — Да и два рубля с полтиной нигде не валяются… — напомнил мулла. В конце концов наши уговоры подействовали. Аман встал. Мы снова, подталкивая друг друга, подошли к хлеву и стали туда заглядывать. Аман страдальчески посмотрел на муллу, потом на меня. — Теперь приступим к делу, а то народ заждался, — шепнул мулла и изобразил на лице нечто похожее на улыбку. Уже вечерело. Мешкать было нельзя. Покойника мы притащили к пруду и решили окунуть в воду, но он выскользнул из рук и больше мы его не видели. Тут стали стучать в ворота. До захода солнца надо было похоронить умершего. Мы не на шутку перетрусили. Что ответить пастухам? Ворота пришлось отпереть. Пастухи, почувствовав неладное, сразу подошли к мулле. — Видно, покойник при жизни был премного грешен… — пытался оправдаться мулла. Тем временем мы с Аманом незаметно выскользнули за ворота и припустились бежать в разные стороны. Что стало с муллой, не знаю. Если жив остался — объявится где-нибудь, если мертв — пусть земля ему будет пухом. Куда убежал Аман, тоже не знаю. Сам я задал такого стрекача, что сразу исчез с глаз преследователей. А за нами действительно выбежало несколько пастухов. Эти люди, всю жизнь проведшие на лошадях, не умели быстро бегать. Вскоре передо мной показалась рощица. В ней я заметил тропинку, которая вывела к большому арыку. Я бросился в воду. Проплыв по течению некоторое время, я вылез на берег. Теперь меня и сам черт не нашел бы. Я начал беспокоиться об Амане. Тревожила меня и судьба муллы. Что с беднягами стало? Не убили ли их? Когда наступил вечер, мое беспокойство несколько улеглось и я отправился в город. Роковая ошибка Добравшись до города, я подошел к мечети. У ее небольшой молельни сидели несколько стариков в ожидании вечерней молитвы. Я поздоровался и присел рядом с ними. Наконец муэдзин прокричал азан[11]. Чтобы вызвать симпатию стариков, я пошел вместе с ними молиться. Несмотря на это, после молебна никто из них даже не взглянул на меня, и я один остался сидеть у мечети. Муэдзин с муллой вышли последними и стали поглядывать на меня с беспокойством и подозрением. До этого, как оказалось, из мечети пропало несколько ковриков. Наконец муэдзин обратился ко мне: