* * * Пространство колец заливал мягкий бестеневой свет его врат. И еще пространство, будто мощная глушилка, заливало электромагнитное излучение всех диапазонов. «Дерехо» принимал все подряд, забивал свободную память необработанными данными с датчиков. Корабли, которых необъяснимое происшествие с «Прайссом» застало в пространстве колец, выстроились в очередь на допрос и разрешение на выход. Во врата понемногу входили и другие – входили медленно, с опаской, будто заслышавшие кошачье мяуканье мышки. Желания Танаки так далеко расходились с возможностями, что их можно было считать независимыми переменными. На то, чтобы доставить всех и каждого в ее кабинет, каждого поджарить, запугать угрозами, ушло бы несколько лет. У нее не было и одного года на выяснение, что они запомнили или вообразили. А главное, не ее это было дело. Она охотилась за Уинстоном Дуарте или тем, в кого он превратился, она обязана была притащить этого человека – или существо – на Лаконию. Даже если случившееся здесь завораживает, даже если во всей вселенной нет ничего важнее – все равно это не ее дело. Она дважды в день питалась в камбузе «Дерехо» – но только потому, что какая-то глубинная, примитивная часть сознания чувствовала себя спокойней среди других приматов. Одна, в кабинете, она ощущала свою уязвимость. Но и среди команды ей было не по себе, хотя иначе. Она съедала свой рис и яичную болтушку, выпивала чай и возвращалась к себе, в уютное и тревожное одиночество. В таком настроении она себя ненавидела. Она велела Боттону послать на все корабли своих представителей для опроса, а к ней направлять только капитанов, ученых и ответственных за информацию. В свободное от опросов время ей приходилось прослушивать и сравнивать десятки записей, вгрызаться в них, как собаке в кость в попытке добраться до мозга. Она переключала видео, прослушивала вопрос-другой, ловила одну-две фразы и двигалась дальше. «Вот как иной раз замечаешь свою ногу, са? Вот так же, абер кон а джи-и разных тел». Новый допрос. «Я испытывал обостренное ощущение паники, но это была не моя паника. Паника была чужой, и я это чувствовал». Дальше. «Со мной кто-то был, но не со мной рядом. Он был больше „со мной“, чем если бы находился в одной комнате». Она говорила себе, что скучает, но она лгала. Ей было неуютно – совсем другое чувство. Ей бы напиться, ввязаться в драку, переспать с кем-нибудь. Хоть что-то. Лишь бы ощутить себя полностью в своем теле, забыть других, бывших недавно ею. Сообщения от Трехо она ждала, хоть и надеялась, что не дождется. Прежде чем прослушать его, она заказала себе грушу красного вина по своему вкусу: сухого, с оттенком дубовой бочки. Сообщение было «грязным»: помехи, потери качества и вставки, наугад сделанные системой связи, боровшейся с исходящим от ворот белым шумом. Но и в низком разрешении выглядел Трехо паршиво. Его неестественно зеленые глаза словно затянуло белой пленкой. Седины было больше, чем ей помнилось, и волосы поредели. Синяки под глазами – от недосыпа. Сейчас Антон Трехо был самой Лаконией и убеждался, что эта ноша не для него. Неудивительно, что он так ждал возвращения Дуарте. Танака узнала кабинет – в здании Государственного совета. Она всего несколько месяцев как покинула Лаконию, но воспоминания стали далекими, как из детства. – Полковник Танака. – Он кивнул в камеру, будто видел ее перед собой. – Хочу поблагодарить за ваш рапорт. Не стану обманывать: я надеялся на другой исход в системе Фригольд. Но на месте действия были вы, а не я. Не стану гадать о ваших соображениях. А вот второй вопрос… да, это повод для озабоченности. – Очаровательная недооценка, сэр, – обратилась она к лицу на экране и выдавила себе в глотку еще глоток вина. В невесомости все делалось хуже обычного, и, чтобы хоть как-то прочувствовать вкус, ей приходилось выдыхать запах вина через ноздри. – Я приказал трем кораблям научного директората со всей возможной скоростью направиться в пространство колец для полноценного исследования. Им, как и доктору Окойе и Очиде, переданы собранные вами данные. Если до смысла произошедшего возможно докопаться, уверен, они это сделают. По голосу слышно было, что адмирал недоволен. Возможно, сердит на нее. Или на мироздание, или на несправедливость судьбы. А может, просто слишком давно не ложился. Она не знала, как и чем он живет. Танака приготовилась к худшему, каким бы оно ни было. – Я вполне понимаю вашу озабоченность и интерес, однако нахожу, что вы отвлекаетесь от основного задания. «Основное задание». Имени Дуарте он не назвал. Даже здесь. А мог бы не стесняться. Тереза Дуарте почти год ест из одной плошки с врагом. Наоми Нагата, да и все подполье давно знает, что Дуарте никуда не годится. Об их попытках вернуть его к жизни могут не знать, но это вряд ли. Трехо всё пытается сохранить главную тайну, хотя есть все основания считать, что поезд давно ушел. У нее разболелся живот. Сообразив, что за своими мыслями пропустила кусок сообщения, Танака открутила запись назад. – …от основного задания. Прошу вас не отвлекаться, полковник. Я сейчас вынужден жонглировать множеством тарелок одновременно и, даже одобряя ваш энтузиазм, должен напомнить, что ваша работа – часть намного, намного более важного целого. Доверьте мне разобраться с этой чертовщиной. А вы делайте свое дело. Мы вместе разгребем эту кашу – не в первый раз. Но чем больше вы уклоняетесь в сторону, тем меньше пользы приносите Лаконии. Сообщение кончилось. Прямых угроз не прозвучало – уже хорошо. А вот непрямая была. «Занимайтесь своим делом, или я отзову ваш статус „омега“». Вслух он этого не сказал. Не было нужды. Танака тщательно артикулировала очередное ругательство, выжала из груши остатки вина и потащилась из кабинета в коридор, а по нему – на мостик. В голове уже складывался ответ. «Я вернулась к работе над обсуждавшимся нами заданием. По-прежнему убеждена, что это наиболее вероятный путь к его исполнению». Но, прежде чем отослать эти слова, следовало подтвердить их делом. Только остановившись в рубке, она сообразила, что не была здесь с начала события. На всех постах полдюжины человек в отглаженной лаконской форме неестественно сосредоточенно смотрели на экраны перед собой. Ее накрыло ужасное воспоминание: нижний университет и внезапная тишина, наступавшая, когда она входила в группу. Она не знала, смешно это или страшно. Зачесался шрам на щеке, и она потешила свою гордость, не коснувшись его, пока зуд не перерос в боль. Она окинула рубку взглядом – как через прицел посмотрела. Выхватила все недочеты: зарождающиеся потертости амортизаторов, места, где заплаты были подобраны не точно в тон. Почему-то отклонения от идеала ее успокаивали. Боттон сидел на капитанском посту, пристегнувшись, хотя тягу включать не собирались. Заметив ее, он отстегнул крепления и, приклеившись магнитными подошвами, вытянулся по стойке смирно. Когда она кивнула ему, капитан расслабился. – Мне пришла весточка от адмирала Трехо, – заговорила Танака. Боттон кивнул. Не прячет ли он улыбку? Против воли всплыло воспоминание: вкус виски на языке, богаче, чем когда она пила сама, с отчетливым торфянистым оттенком. У нее даже стало тепло в горле. Среди какофонии разных сознаний она опознала одно, вот это. Побывала в Боттоне, и это было интимнее самого натурального секса. А он что-то подобное с ней испытал? Что, если он сейчас вспоминает ее тягу к неподходящим мужчинам? Она вдруг почувствовала себя изнасилованной, голой, однако он не сказал ни слова. Она была не прочь заглянуть в настоящее, подлинное сознание Боттона. Но что, если он или кто-то еще получил доступ к ее личным воспоминаниям, узнал ее – хоть на мгновение – такой, какой она себя знает? Все равно что очнуться в разгар секса с незнакомцем. Она всегда отделяла внутреннюю жизнь от наружной прочной мембраной. И от мысли, что эта пленка порвется, ее накрыла почти животная паника. Она поняла, что слишком долго молчит. – Научный директорат высылает исследовательские корабли для изучения события и сопровождавших его галлюцинаций. Она чуть сильнее необходимого выделила слово «галлюцинации». Подразумевая: «Вы что-то чувствовали, что-то запомнили, что-то испытали. Не принимайте это за действительность». – Ясно, полковник, – откликнулся Боттон. – Немедленно отзову своих людей с других кораблей. Она бросила взгляд на его рабочий экран. На нем был открыт скан пространства колец в момент, когда случилось то, что случилось. Танака подбородком указала на него и бровью выразила вопрос. Боттон покраснел. Неожиданно. – Я… пересматривал событие, – объяснил он. – Уникальный момент. – У вас сложилось определенное мнение? Вы чувствовали что-то, чем следовало бы поделиться с командованием? – холодно осведомилась она. Он мог не услышать угрозы в ее вопросе. А мог услышать. Боттон предостережения не распознал. Встал вольно, взглядом обратился внутрь себя. Танака задумалась: повторись сейчас событие, что бы она обнаружила у него в голове? – Эти… галлюцинации. Я нахожу их весьма неприятными. – И я тоже, – сказала Танака. – Да, полковник. Мне кажется, поняв происшедшее, мне было бы легче оставить его за спиной. А мне бы очень хотелось оставить его за спиной. Танака склонила голову набок. В его голосе ей почудилось эхо собственных страхов. И только теперь ей пришло в голову, что не она одна ощущает в случившемся насилие над собой. Откуда ей знать, может, Боттон тоже питает и таит свои секреты. И Боттон стал ей несколько симпатичнее. – Уверена, что научный директорат разберется в этом лучше нашего, – сказала она. – Как скоро мы можем стартовать? – На возвращение команды потребуется несколько часов, – виновато ответил он. И эта виноватость ей тоже понравилась. – Как только соберутся, известите все корабли, что они обязаны оставаться на месте до прибытия научной группы, которая снимет опрос. – Им это не понравится. Уже не один капитан выражал настойчивое желание как можно скорее покинуть пространство колец. – Всякий корабль, покинувший его без разрешения, будет признан пиратским и при первой возможности уничтожен силами Лаконии, – отрезала Танака. – Я постараюсь им это внушить. Она глубоко вздохнула. Остальные, каждый на своем посту, находились будто в другом измерении – ни малейшей реакции на разговор. На экране у Боттона полыхнуло белым кольцо. И такой же вспышкой отозвалась станция чужаков. Датчики «Дерехо», чтобы не выгореть, сбросили показания. Секунду спустя, когда изображение вернулось на место, по всей поверхности Медленной зоны светились точки колец. «Что-то я упустила». Ей словно шепнули на ухо эти слова. Что-то в рассказе капитана «Прайсса». Или относительно этих разгоревшихся врат. Или Боттон обронил невзначай фразу, в которой крылась разгадка тайны, а то и возможность взять ее в свои руки. – По нашим сведениям, приблизительно в обозначенный период кто-то вошел в систему Бара Гаон, – напомнил Боттон. – Мы направляемся туда? – Да, – сказала Танака. – Сообщите мне, когда команда будет в сборе. Она отщелкнула магнитные подошвы, усилием щиколоток развернула тело и толкнулась к лифту. За спиной кто-то протяжно, прерывисто выдохнул – будто все это время не смел дышать. Система Бара Гаон была оживленной. Если «Росинант» ушел туда, значит, рассчитывал для прикрытия воспользоваться связями с подпольем. Все сведения из официальных источников будут нуждаться в двойной перепроверке. Мысленно Танака уже продолжала погоню, и на душе стало легче. Надо было бы пойти в тренажерку, побить боксерскую грушу. «В юности я была боксером». Эта мысль впорхнула в сознание, словно кто-то произнес ее вслух. Не ее голосом. Она пропустила сказанное мимо ушей. Надо было поесть. Надо было ответить Трехо. Надо было выслеживать «Росинант». Надо было найти Уинстона Дуарте или то, чем он стал. Обязанности загораживали поле зрения, словно шоры, не давали отвлекаться. У нее задание. Десятки дел. Она машинально почесала шрам на щеке. Что-то она упустила. Глава 26. Джим Джим не мог уснуть. Лежал в амортизаторе, прижатый к гелевому матрасу ласковой третью g, и усилием воли призывал мир и покой, а они все не приходили. Наоми свернулась рядом, спиной к нему. В прежние времена они спали в полной темноте, но то до Лаконии. Теперь он приглушал свет – оставлял меньше одной свечи. И этого хватало, чтобы, проснувшись от кошмара, уцепиться за знакомую обстановку каюты. Сейчас дурные сны его не мучили. Он просто не спал. Наоми забормотала во сне, шевельнулась и затихла. За много лет он выучил: значит, уходит в глубину сна. Еще через несколько минут она дернется, словно подхватываясь в падении, а потом захрапит. Об этой жизни он мечтал в заключении. Думал, что никогда уже не будет мучиться легкой бессонницей, пока рядом храпит любимая. Мироздание, возвратив ему то, на что он перестал надеяться, внушало Джиму глубокую благодарность – когда не пугало до смерти. Все это такое маленькое, такое драгоценное, такое хрупкое. Они оба смертны. Одно он знал наверняка – это не навсегда. Настанет день, когда они с Наоми последний раз пообедают вместе. Одна из бессонных ночей будет для него последней. Он в последний раз услышит гудение «Роси». Может, он будет понимать, что это в последний раз, а может, это станет ясно только задним числом, или все кончится так быстро, что он даже не успеет заметить красоты уходящих от него мгновений. Наоми вздрогнула, затихла и начала тихонько похрапывать. Джим улыбнулся сквозь усталость и стал считать ее вздохи; выждал до двухсот, давая ей время покрепче уснуть, а потом подтянулся из койки и в полутьме оделся. Он открывал дверь в коридор, когда Наоми перевернулась и взглянула на него. Глаза открыла, но не проснулась. – Все хорошо, – сказал он, – спи дальше. Она улыбнулась. Красивая она, когда улыбается. Она всегда красивая. Джим закрыл дверь.