– Более сорока лет в активно действующих боевых соединениях. Хотя подробности в основном засекречены. – Да, – повторила Танака. – А недавно вас ранили в лицо, так что пришлось обратиться за пластической операцией. Танака потрогала скрывающую половину лица повязку. – Это тоже в досье? Или вы так обалденно наблюдательны? Ахмади не попалась на крючок. Улыбнулась, тронула пальцами лежащий на коленях планшет – будто невзначай, будто и не думала делать заметки. – Вся ваша жизнь – более или менее непрерывная травма. – Благодарю за лестное замечание, но эту часть можно опустить. – Я и не думала льстить, – возразила Ахмади. – Я держу перед вами зеркальце и предлагаю в него заглянуть. Вы с самого детства живете в режиме «бейся или беги». Все, на что обычно опираются дети, у вас отняли без предупреждения. – Я не затем здесь, чтобы обсуждать родителей. – Можем начать с любого момента, выбирайте сами. Все взаимосвязано. – Вы, я вижу, уже нашли для меня подходящий гвоздик. – Так сказать не решусь, хотя… – Она пожала плечами. – Я знаю свое дело. Большая часть вашего досье засекречена, но и то, что открыто, о многом говорит. Никаких длительных отношений. Вы ни с кем не прожили дольше года. Вы отказались от аспирантуры ради армии. Вы раз за разом отказывались от повышения, чтобы остаться в действующих частях. Вы давно бежите. Танака заметила, что сжимает кулаки. – От чего бегу? – Не знаю, – ответила Ахмади. – Но за консультацией вы, насколько мне известно, обратились впервые. – Да. – Зачем? – спросила Ахмади, внося в планшет новую запись. Писала, не прерывая взгляда в глаза, – видно, долго отрабатывала это искусство. Было несколько пугающе. Потребность выбраться из слишком мягкого кресла взяла наконец верх – Танака встала. Ноги гудели, словно по мышцам бежал слабый ток, так что она прошлась по комнате – сделала вид, будто хочет рассмотреть висевшую на дальней стене картину. Неоимпрессионистское полотно густыми мазками изображало ночную столицу Лаконии. Живописец был учеником Имоджен Батьи или кого-то из ее школы. Создавалось впечатление, что зритель смотрит через залитое дождем стекло. Танака задумалась, сама Ахмади писала картину или, получив назначение на базу Гевиттер, заказала пересылку с Лаконии. Когда-то и я рисовала, – произнес голос в голове. Ахмади откашлялась, напоминая, что задала вопрос и ждет ответа. – Это ваша работа? – спросила Танака. – Зачем вы здесь? – повторила Ахмади. Танака обернулась к ней лицом, сосредоточилась и стала ждать, пока врач дрогнет. Тристан сказал как-то, что, когда она в раздражении, от нее так и хлещет: «Со мной не шути». Почти все невольно отступали. Ахмади с улыбкой опустила ладонь на планшет. У Танаки возникло смутное неприятное чувство, что ее переиграли. – Я столкнулась с… определенным явлением, – наконец сказала она. – Мое задание требует, чтобы я поняла, с чем столкнулась. – А вы не понимаете? Танака снова обернулась к картине. Если бы тетя Акари позволила ей вместо вербовки в армию заниматься историей искусства, где бы она сейчас была? И кто бы вместо нее гонялся за верховным консулом? Что еще – сколько тысяч обстоятельств – переменилось бы? Мелькнуло: женщина, очень похожая на Ахмади, сонно моргает в постели под белой простыней. Боже, как я любил просыпаться с ней рядом, – подумал кто-то в голове у Танаки. – Что-то произошло, – сказала Танака и удивилась, что эти слова произнес ее голос. Ахмади покивала. Вид у нее был… нет, не сочувственный, не жалостливый. Казалось, что она тоже устала. Как будто и у нее всю жизнь выдергивали ковер из-под ног и она знала, как это мучительно. Она жестом пригласила вернуться в кресло. – Расскажите. Танака села. Не рассказывай, она предаст. Расскажи ей, она всегда тебя любила, – препирались голоса в голове. – В пространстве колец имел место инцидент, – негромко заговорила Танака. – Я была при этом. Вы, разумеется, не вправе знать. – Полковник, – сказала Ахмади, – я по природе своей профессии имею очень высокий уровень допуска. Империи приходится доверять мне государственные тайны, известные моим пациентам. И я очень серьезно отношусь к этой стороне своей работы. – Относись вы к ней несерьезно, попали бы в Бокс. Раньше. Теперь, наверное, просто расстреливают. Ахмади, кивнув, отложила планшет. Танаке, как опытной допросчице, все приемы были известны, но все равно действовали. Ахмади хочется слушать. От этого Танаке хотелось говорить. – Имело место вторжение, повлиявшее на сознание. Как в случаях с провалами памяти, только в этот раз было иначе. Людей… объединили. Разум с разумом. Память с памятью. Я присутствовала в сознании других людей. – Довольно распространенная галлюцинация. – Я проверяла. Все подтвердилось. Со всеми, кого мне удалось опросить. Мы побывали в головах друг у друга на самом деле. Она дрожала и не понимала, отчего дрожит. Ахмади сидела очень тихо. – Вы мне верите? – Верю. Танака медленно кивнула. – Я не могу никого допустить к себе в голову. – Потому что она ваша, – продолжила Ахмади. – Единственное место, которое вам принадлежит. – У меня были… отдушины. – Отдушины? – У меня есть секреты. Мои собственные. Так я… выбила себе место в мире. Я еще существую благодаря этим секретам. Я люблю Лаконию, потому что, если попадусь, это многое изменит. – Вы хотите рассказать мне эти секреты? Танака покачала головой. – После того инцидента я испытывала… ощущения. – Ощущения, – эхом повторила Ахмади. – Голоса, но не такие, как при галлюцинациях. Образы из жизней, которых я не проживала, лица людей, которых никогда не встречала. Чувства – глубокие, захватывающие меня чувства относительно ситуаций, в которых я не бывала. И я боюсь, что кто-то так же переживает… меня. Ахмади медленно глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Лицо ее стало мрачным. – Я сейчас спрошу разрешения пользоваться вашим именем, – сказала Ахмади. – Можно мне называть вас по имени? Танака кивнула. Почему-то ей стало трудно говорить. Что-то случилось с горлом. – Алиана? Я сейчас попрошу разрешения взять вас за руку. Можно мне взять вас за руку? – Да, – ответила Танака, но почему-то тишайшим шепотом. Полная статная женщина склонилась к ней. У нее были сильные пальцы, сухая кожа. Танака передернулась. – Алиана, я чувствую, что вы описываете насилие в интимной сфере. – Никто ко мне не прикасался. – Вы установили очень важные для вас, очень личные границы. Их нарушили без вашего разрешения и согласия. Это так? Пожалуйста, скажите, если я ошибаюсь. Я хотела бы понять. – Они у меня в голове. Я не могу их выставить. Они узнают то, что никому нельзя знать. – Она считала, что говорит очень спокойно для таких обстоятельств. Ахмади кивнула: – И вы говорите, что это… это продолжается. Что это происходит и сейчас. Танака сама заметила, как застыла. Ахмади выпустила ее руку и плавным движением отступила так, что теперь их разделял стол. Врач округлила глаза, щеки ее разгорелись. Реакция жертвы. Какую бы подготовку она ни прошла, ее научили распознавать опасность. Танака мгновенно перебрала в уме способы, какими могла бы убить эту женщину. Таких нашлось несколько. Ни один ничем не грозил ей, и два из них вызвали бы катарсис. Чужие голоса в голове тоже примолкли, словно перетрусили наравне с мозгоправкой. Любопытно, однако это потом. Сейчас, в этой комнате, Танака развела руки, растопырила пальцы. Универсальный жест, показывающий: «Я безоружна». Ахмади не вернулась из-за стола. Умна! – Полагаю, вы верно поняли ситуацию, – произнесла Танака так аккуратно, как если бы слова могли порезать ей губы. – Я понимаю, как вам тяжело. Звучит это… ужасно. – Так и есть. Вы можете это исправить? – Думаю, мы можем попробовать…