– Думаю, подсказки найдутся у меня, – сказала каменным – твердым и жестким – голосом Наоми. Ее изображение на экране сменилось последовательностью тактических схем. Солнечная система задерживалась на несколько секунд и сменялась следующей. Наоми продолжала говорить, а схемы продолжали меняться, не повторяясь: – По сведениям подполья и его союзников, после события сто пять кораблей в семидесяти системах изменили курс на новый, который приведет их за врата. Среди них лаконские, корабли подполья и нейтральные гражданские. А еще… они замолчали. – Замолчали? – эхом откликнулся Джим. Он скорее выражал изумление, чем спрашивал, однако Наоми ответила: – Ни радиосвязи, ни лучевой. Ни объяснений, ни уведомлений об изменении в полетных планах. Все просто повернули к нам. – Радиомолчание – это странно, – заметил Фаиз. – Дюзовый след все равно виден. Какой смысл прятаться за радиомолчанием? Что оно даст? – Ничего не даст, – сказала Танака. – Просто связь им больше не нужна. Все думают одной головой. Элви издала что-то среднее между вздохом и всхлипом. Танака либо не услышала ее, либо не сочла нужным заметить. – Я взяла на себя смелость связаться с адмиралом Трехо. Надеюсь, присланное им подкрепление успеет к сроку. – К чему успеет? – не понял Джим. – Ко времени сражения, – ответила Танака, как отвечают на дурацкий вопрос. – А мы уверены, что они враги? – спросила Элви. – Да, – сказала Танака. – Мы попытались войти в станцию. Нас отбросили. И теперь к нам движется особый флот, управляемый ульевым разумом. Если бы они просто спешили доставить нам торты и украшения к празднику, мы бы знали: верховный консул за приятной беседой на станции разъяснил бы. – Мы выявили восемнадцать систем без признаков враждебной активности, – сказала Наоми. – Если сейчас отступить, мы никогда не вернем уступленной территории, – заявила, подавшись к экрану, Танака. Эта женщина внушала Джиму страх и отвращение, и особенно – когда оказывалась права. – Или мы войдем сейчас, или разговор с верховным консулом откладывается до времени, когда он окажется внутри нас и станет дергать нас за ниточки. Наоми ответила ей мягче, но не менее решительно: – Понимаем ли мы, почему не удался эксперимент? Почему Джим сумел проникнуть на станцию, чтобы открыть врата, а мы не можем? – Когда вы впервые столкнулись со станцией, она была чем-то вроде автопилота, – объяснила Элви. – Она открылась перед прицепившейся к вашему кораблю протомолекулой, потому что не получала приказа не открывать. А сейчас получила. Наш катализатор способен что-то включить, Кара с Амосом могут на что-то реагировать, но Уинстон Дуарте перестроен протомолекулой. Он стал ее частью. Нам на станцию не попасть, потому что он не пускает. Вот так просто. * * * – У меня до сих пор голоса в голове, – пожаловался Алекс. – В смысле, настоящие голоса настоящих людей. У вас так же? – Да, – ответила Тереза. Камбуз «Росинанта» словно притворялся самим собой. Настоящий, осязаемый, но какой-то не такой. Как будто Джим был здесь и не здесь. Глаза Терезы от горя и разочарования казались пустыми. Джим попробовал представить, каково ей: почти что найти отца, в каком-то смысле вернуть – и споткнуться на последнем препятствии. – Когда Амоса ждать? – спросил Алекс. Джим пожал плечами. – Когда ученые с ним закончат. – Что делать будем? Это вопрос. Джим запихнул в рот остатки риса с бобами, прожевал и проглотил. «Росинант» был хороший корабль. Хороший дом. Миллионам людей в сотнях систем не довелось так долго прожить дома, как им на «Роси». Он не понимал, почему мысль об этом навевает такую печаль. Запихивая миску и ложку в утилизатор, он оценил, как щелкнула под рукой крышка, как плотно закрылась, едва он отнял руку. В этом было мелкое, но изящество. О нем так легко забывалось. – Я туда, – ответил он, пальцем ткнув в сторону ведущего к каюте коридора. Алекс кивнул. Джим медленно продвигался по кораблю. Мысли у него были заняты. Он все думал об Эросе. О том, как выпущенная на волю протомолекула разбирала людей на части и складывала заново согласно своим нуждам и своей программе. Сколько десятилетий прошло, и вот опять. Амос, Кара, Ксан. Они умерли и подверглись перестройке, потому что дроны чужаков, следуя бог весть какой логике, пришли к выводу, что им следует преодолеть смерть. Дуарте на пару со станцией разбирает человечество, как разжижается окуклившаяся гусеница, чтобы превратиться в бабочку. Война будет продолжаться. Строители врат-колец меняют форму – от примитивных биолюминисцирующих морских улиток к ангелам из света, потом к миллионотелому единомыслящему улью из почти безволосых приматов. Темные сущности из врат и из-за пределов вселенной почесываются, ворочаются и расправляются со вторгшейся в их реальность болезнью. Может быть, однажды кто-то победит в этой войне. Или она будет продолжаться вечно. В любом случае то, что Джим называет человечеством, не сохранится. Не станет первых поцелуев, не станет молитв. Не станет ревности, самопознания, эгоизма и любви. Их разберут и пересоберут заново, как тела на Эросе. Что-то останется, но это будут уже не они. Наоми он нашел в каюте, в свежем спортивном костюме. От нее пахло чистой водой и мылом. Включенный экран высвечивал на ее лице морщинки – и грустные, и смешливые. Она красива, да, но она ведь всегда была красива. Молодыми они были красивы просто красотой молодости. Только в старости становится видно, какая красота долговечна. Она прищурилась на него и рассмеялась. – Ну что ты? – Просто залюбовался. – Не может быть, чтобы тебе в такое время пришла охота! – Ты мне будешь говорить, чего не может быть? – Он придвинулся к ней и накрыл ладонями ее руки. – В этот раз нам не выбраться, да? – Не вижу способа. Да. Они помолчали. Джим чувствовал, как поступает к нему и омывает огромная волна покоя. Впервые с тех пор, как стал пленником на «Медине», он был совершенно свободен. Он потянулся, и это в самом деле было хорошо. – Ты – главное в моей жизни, – сказал он. – Знать тебя, просыпаться рядом с тобой – это самое осмысленное, что я делал. И я охрененно благодарен, что у меня это было. Как подумаю, что мы запросто могли бы разминуться, даже не представляю, как бы я жил. – Джим… Он махнул ей – попросил еще несколько секунд, чтобы договорить. – Я знаю, некоторые мои решения тебе дорого обходились. Есть у меня привычка лезть в разные дела, едва покажется, что их надо сделать. Они лишали меня возможности оставаться с тобой, и всегда это был мой выбор. Когда я шел на «Агату Кинг». Когда включал тревогу на «Медине». Когда добирался к той «пуле» на Илосе. Возвращался на станцию Эрос выяснять, что там происходит. Каждый раз, рискуя, я уверял себя, что это нормально, потому что рискую только собой. Но я рисковал и тем, что важно для тебя, а как я благодарен, что был для тебя чем-то важным! Я это совсем не шутя говорю. Она выключила экран и сжала его руку. – Ты замечательный. Ты всегда был замечательным. Благоразумным не всегда, а замечательным всегда. Да, я заплатила за то, что позволила такому безрассудному упрямцу так много для меня значить. Но я бы и снова это сделала. Он не знал, кто из них первым двинулся, только они крепко обнялись. Он просунул руку ей под локоть. Она склонила голову, прижалась щекой к его щеке. Он уперся подбородком ей в макушку – не часто ему это удавалось при ее росте. От ее первого тихого всхлипа вздрогнули оба, а потом от его всхлипа. Они тихонько плыли по каюте – по своему дому. Джиму чудилось, что другие сознания слетаются к этой минуте, как насекомые на феромоны, но он не обращал на них внимания. Не до них, когда она с ним. Через какое-то время – минуты или часы – они выплакались и теперь вместе молчали. Наоми чуть распрямилась, подняла голову. Их губы тихонько соприкоснулись, в поцелуе был лишь легчайший намек на голод юности. – Что ты задумал? Что бы ни было, – шепнула она, – подожди, пока я засну. Джим кивнул, и она в темноте прижалась к нему. Он считал свои вдохи – до ста и обратно, пока ее дыхание стало глубоким, и еще до ста – дал уснуть покрепче, чтобы не разбудить, уходя. Она вздрогнула и тихонько захрапела. Он осторожно высвободился, протянул руку – стукнуть пальцем по стене – и отлетел к двери. Открыл ее как можно тише и закрыл за собой без щелчка. Где-то на нижней палубе радостно гавкала Ондатра. Он слышал хрипловатый голос Амоса, но слов не разбирал. Корабль тихонько поскрипывал, нагреваясь и сбрасывая тепло. Где-то спал Алекс – или смотрел свои неонуарные фильмы, или мучился виной перед Китом и Жизель. Где-то грызла себя Тереза, эту мучило разочарование и подростковое смятение чувств. Бобби Драпер здесь не было и уже не будет. Кларисса Мао тоже ушла, но обе оставили свой след в корабле и его людях. На миг ему привиделась рядом Крисьен Авасарала: скрестила руки и улыбнулась одновременно насмешливо и утешительно. «Какого хрена, прямо конец смены в летнем лагере. Сколько ты еще намерен рыдать и обниматься?» В медотсеке он взял пакет первой помощи в красной керамической коробке, сунул под мышку. Погладил автодок, как приятеля, с которым прощаешься неизвестно на сколько. Шлюз был открыт, и Джим смог перейти на «Сокол», не привлекая особого внимания. Лаконцы неплохо научились притворяться, что его здесь нет, а его статус, во-первых, гостя Элви и, во-вторых, любовника вождя сопротивления обеспечил ему место в их устоявшейся иерархии. Раз идет с таким видом, будто знает куда, значит, знает. Он словно обернулся невидимкой. В комнате катализатора было пусто, не считая изолирующей камеры. Он закрыл за собой дверь в коридор. Она не запиралась, и Джим не придумал способа ее заклинить. Что же, ничто не совершенно. Он вскрыл пакет первой помощи, перебрал содержимое. Бинты. Антисептик. Инъектор для безатмосферных условий. Шприц. Голова была на удивление ясной. Несмотря на ощутимое присутствие других сознаний, он в эту минуту принадлежал самому себе. Чувствовал себя одиноким как никогда и к тому же довольным. Конец сомнениям. Тревога, преследовавшая его с Лаконии, испарилась, как роса в жаркий день. Сейчас он был только собой. Изолирующая камера легко открылась, он выкатил катализатор. Она мазнула по нему пустым, невидящим взглядом. Губы шевелились, будто она говорила что-то никому кроме нее не слышное. Когда он ввел иглу ей в руку и потянул поршень вверх, она не отреагировала. Шприц заполнялся отливающей в синеву черной жидкостью. Пять кубиков, десять. Джим услышал сигнал тревоги где-то неподалеку и решил, что это из-за него. Он собирался закатать рукав и ввести образец в локтевую вену, но испугался вдруг, что команда «Сокола» объявится раньше времени и помешает. Поморщившись, он воткнул иглу сквозь штанину летного комбинезона прямо в бедро. Катализатор причмокнула губами и стала извиваться, словно заново училась плавать. Джим закрыл глаза. Сперва было холодно: ледяная ниточка от иглы протянулась в живот. Потом пришла и ушла волна тошноты, оставив после себя изжогу, поднимавшуюся от живота в грудь. Сердце тяжело забилось: медленно, жестко и мощно, ударами молота. Во рту встал вкус металла. В темноте за веками замигали голубые светлячки. Ощущение было такое, будто кровь растекается в занемевшие руки и ноги. Как будто дождь наполняет сухие русла в пустыне. Как будто он вспоминал. Он медленно, протяжно вздохнул. Его трясло. Он открыл глаза, оглядел комнату и увидел то, что ожидал увидеть. Сутулые плечи. Виновато-удивленное лицо унылой собаки. Шляпа пирожком. – Ну, – только для Джима сказал знакомый голос, – значит, дело плохо. – Привет, Миллер. Надо поговорить. Глава 40. Наоми – Ты его видишь? – спросила Наоми. – Вот сейчас видишь?