Для новых сообщений нет места Эдмундс двинулся дальше, оставив коллег позади, и с чувством смутной тревоги приблизился к закрытой двери в дальнем конце коридора. Серебристая полоска света, пробивавшаяся из-под беленых досок, заставила его сердце забиться быстрее. Его охватило знакомое предвкушение. На фоне мрачного дома эта дверь сияла, маня его к себе, точно так же, как одинокая лампочка, горевшая когда-то над Тряпичной куклой. Алекс понимал, что у него нет никакого желания заглядывать за эту дверь, что бы за ней ни скрывалось, но она знал, что копилка его кошмаров пока относительно пуста по сравнению с Бакстер. Ему предстояло впустить в свою жизнь этот новый страшный образ – который будет преследовать по ночам не его подругу, а его самого. Эдмундс собрался с духом, повернул ручку с замысловатым орнаментом и медленно толкнул створку… – Бакстер! – заорал он, что было мочи. Было слышно, как она опрометью ринулась вверх по опасной лестнице. Эдмундс вышел в коридор и жестами показал оперативникам, что с ним все в порядке. Громко топая, Эмили подбежала к нему и встревоженно спросила: – В чем дело? – Ты ошибалась. – Что ты такое говоришь? – Ты была неправа, – ответил он и кивнул на открытую дверь. Она вопросительно посмотрела на него, прошла вперед и переступила порог небольшой, но красивой комнаты. Стена за узкой, заваленной мягкими игрушками кроватью, была украшена искусной, выполненной вручную росписью. На полках сверкала гирлянда, придавая волшебное очарование рядам компакт-дисков с поп-музыкой. В углу этой уютной комнаты стоял домик Барби. На подоконнике разместились три фотографии: широко улыбающийся Руш, еще без седины, у него на плечах – хорошенькая веселая девочка с мягкой игрушкой в руке; опять Руш, но совсем еще молодой, с красавицей-женой держат вместе их крохотную дочку; та же девочка на снегу рядом со знакомым домиком, но в совершенно незнакомом саду. Судя по всему, пытается ловить языком снежинки. Наконец Бакстер опустила глаза и посмотрела себе под ноги. Она стояла на спальном мешке, расстеленном на пушистом ковре возле кровати. В изголовье лежал синий костюм Руша, аккуратно разложенный, чтобы не нарушать царившего в комнате идеального порядка. Она вытерла глаза. – Но… он же все время им звонит, – прошептала она, испытывая почти физическую боль, – его жена ответила мне по телефону, да и потом, ты сам говорил, что слышал… Тут она поняла, что Эдмундса рядом нет, и осеклась. Она взяла с кровати пингвина с глупой рожицей и узнала в нем мягкую игрушку с фотографии. На нем была оранжевая шерстяная шапочка, очень похожая на ее собственную. Мгновение спустя в пустом доме зазвучал женский голос: – Здравствуй, любимый, ты даже не представляешь, как мы по тебе соскучились! Бакстер положила пингвина на кровать, в замешательстве прислушиваясь к смутно знакомому голосу, который становился все ближе – до тех пор, пока на пороге комнаты не встал Эдмундс с мигающим автоответчиком в руках. – Элли, пожелай папе спокойной ночи… Наконец короткий звуковой сигнал возвестил об окончании сообщения, и Бакстер с Эдмундсом остались в гробовой тишине. – Твою мать… – вздохнула Бакстер и пошла к лестнице. – Всем покинуть дом! – приказала она. В дверных проемах появились недоуменные лица. – Вы не ослышались: всем покинуть дом! Вместе с недовольными оперативниками она спустилась по лестнице, прошла мимо сидевшего в коридоре Руша, проводила их до выхода и выставила на улицу под дождь. Эдмундс, уходивший последним, остановился у выбитой входной двери и спросил: – Тебя ждать? – Нет, – сказала она, благодарно улыбаясь, – поезжай домой. Когда они остались одни, Эмили, не говоря ни слова, села на грязный пол рядом с Рушем. Он, по всей видимости, был мыслями так далеко, что ничего не заметил. В отсутствие двери яростный дождь принялся заливать дальний конец коридора. Несколько минут они сидели молча, потом Бакстер все же набралась смелости и решительно заявила: – Я дерьмо! Полное и безоговорочное дерьмо. Руш повернулся и бросил на нее взгляд. – Этот рыжеволосый ботаник, этот зануда, который только что отсюда ушел, – начала Эмили. – Он единственный, кому я могу доверять во всем этом гребаном мире. Вот так. Больше никому. Я не доверяю даже своему парню. Мы уже восемь месяцев вместе, а я по-прежнему ему не доверяю. Я получаю отчеты о его финансах, потому что боюсь, что он может использовать меня, может причинить мне боль или… даже не знаю, что еще. Я жалкое существо, правда? – Да, – задумчиво кивнул Руш, – действительно жалкое. Они улыбнулись. Бакстер еще крепче обхватила себя руками, чтобы согреться. – Это произошло вскоре после того, как мы купили эту развалину, – начал агент, обводя глазами полуразрушенный дом, – поехали в центр. Элли… снова заболевала… ее маленькие легкие… – он умолк, глядя, как дождь в конце коридора набирает силу. – Четверг, 7 июля 2005 года… Бакстер ахнула и закрыла рукой рот – эта дата прочно сидит в памяти каждого лондонца. – Мы ехали к врачу на Грейт-Ормонд-стрит. Сидели в метро, как самые обычные пассажиры. И тут все перестало быть обычным. Люди кричали. Кругом дым и пыль, они разъедали глаза. Но все это не имело значения, потому что я все еще держал дочку на руках – она была без сознания, но дышала. Ее маленькая ножка неестественно выгнулась… Руш остановился, чтобы собраться с духом. Бакстер не двигалась и молча ждала продолжения, все так же прикрыв рукой рот. – Потом я увидел жену, она лежала недалеко под грудой обломков, в том самом месте, где на нас обрушилась крыша. Я знал, что спасти ее уже нельзя. Знал наверняка. Но все равно должен был попытаться. Тогда еще можно было вынести Элли. Люди побежали по туннелю в сторону Рассел-сквер. Но ведь без боя сдаваться нельзя, да? Я хватаюсь за эти железные листы без всякой надежды хотя бы сдвинуть их с места, хотя в действительности должен как можно скорее вынести Элли. Везде был дым и копоть: она не смогла с этим справиться. А потом, как это всегда бывает, обваливается еще один фрагмент крыши. Все, кто остался, запаниковали. Я тоже. Я хватаю Элли и бросаюсь в тоннель за остальными, но в этот момент кто-то кричит, что рельсы все еще могут быть под напряжением. И все остаются на месте. Я знаю, что могу вынести ее и спасти, но просто стою и жду, потому что никто не уходит. Никто. Толпа приняла решение, и я бездумно ей подчинился. Я не вытащил ее вовремя. Мог… но не вытащил. Бакстер не могла говорить. Она вытерла глаза и просто неотрывно смотрела на Руша, удивляясь, что он нашел в себе силы жить дальше после всего случившегося. – Я знаю, вы обвиняете меня в том, что я бросил Кертис в той жуткой церкви, но… – Нет! – перебила его Бакстер. – Уже не обвиняю, нет. Она нерешительно дотронулась до его руки. Ей было грустно, что она такая неловкая, – ей очень хотелось его обнять, но она не решалась. – У меня просто не было права повторить второй раз ту же самую ошибку, понимаете? – сказал Руш и провел рукой по своим седеющим волосам. Бакстер кивнула. В этот момент сработал таймер, и в углу зажглась лампа. – Ну что же, теперь ваша очередь, – с вымученной улыбкой произнес он. – Я отпустила Волка… простите, детектива Коукса, – уточнила она, – отпустила, и все. Сначала надела на него наручники… Подкрепление было уже на подходе… а я дала ему уйти. Руш кивнул с таким видом, будто и сам это подозревал. – Почему? – Не знаю. – Неправда, знаете. Вы его любили? – Не знаю, – честно ответила она. Руш тщательно обдумал следующий вопрос: – Как вы поступите, если когда-нибудь встретите его опять? – По идее, мне полагается его арестовать. Я должна бы его ненавидеть. Убить его своими руками за то, что он превратил меня в такую параноидальную развалину. – Я не спрашивал вас, что вы должны сделать по идее, – улыбнулся Руш, – Я спросил, как вы поступите. Бакстер покачала головой. – Вот честно… не знаю, – ответила она, закругляя свою исповедь. – Расскажите мне о пятне крови на полу у входной двери. Агент ответил не сразу. Он спокойно расстегнул манжеты на рубашке, закатал рукава и показал запястья – на каждом был глубокий розовый шрам. На этот раз она его обняла. Ей почему-то вспомнилась мудрость, которой Мэгги поделилась с Финли в тот вечер, когда узнала, что у нее возобновился рак: «Порой то, что чуть нас не убивает, является нам в виде спасения». Эту мысль Эмили оставила при себе. – Через пару дней после моей выписки из больницы, – пояснил Руш, – жене стали приходить поздравительные открытки – был ее день рождения. Я просто сидел у двери, читая их одну за другой, и… Но тогда мое время, похоже, еще не пришло. – Я слишком много пью, – выпалила Эмили, уверенная, что теперь у них с Рушем не должно быть друг от друга секретов, – в общем… ну, много. Руш засмеялся. Это было явное преуменьшение. Бакстер сначала обиделась, но не смогла сдержать улыбку. У них обоих все шло наперекосяк.