– Можно, но тогда меня выпрут из комсомола, – рассмеялся я. Ольга отнеслась к моему заявлению не столь легкомысленно. – Нет, такого допустить нельзя. Это равнозначно краху карьеры. На ее предостережение я равнодушно пожал плечами. – Съезди, я подожду, – начала она меня уговаривать, думая, что я передумал ехать. – Но за это ты обещаешь не одеваться и встретить меня в таком же виде, – прошелся я по ее фигуре заинтересованным взглядом. – Планируешь все выходные в постели провести? – поддержала она игривый тон. – Зачем так однообразно? Есть не менее интересные места. Я тебе покажу, – пообещал я. Оделся я, как бы мне ни хотелось иного, быстро. Время «Ч» неумолимо приближалось. Ольга мне помогала. Бескомпромиссно отвергла джинсы и указала на костюм. Как-то по-особенному намотала мне на шею шарф. Оглядев дело своих рук, вынесла вердикт, что я красавчик. – Что это? – услышал я ее напряженный голос, когда завязывал ботинки. Я посмотрел наверх. Ольга закаменевшим взглядом смотрела на надписи на стене. Черт! Забыл! – Да это шутка, – уверенно заявил я, поднимаясь, и, поскольку она смеяться не спешила, добавил: – Дурацкая. – То есть мне тоже нужно здесь отзыв оставить? – спросила Ольга ровно. – Нет, конечно. Говорю же, это всего лишь неудачная шутка. Забудь. – Я попытался притянуть ее к себе, но получил отпор. – Не трогай меня! – Оля, да ты чего? Это же фигня полная! – пытался я до нее достучаться. – Это не фигня! Это неуважение! – припечатала она. – При чем здесь неуважение? Чего ты опять начинаешь из мухи слона раздувать? – Опять, значит?! – процедила Ольга. – То есть ты не хотел меня унизить, когда так оригинально сообщил, что я у тебя не одна?! – Да ничего я тебе не сообщал! Нет у меня никого. Они до тебя были. И нефиг было читать чужие обои, – в душевном раздрае выдал я какую-то дичь в конце. – Нефиг было к тебе ехать! – парировала она. – Оль, в чем проблема? Я не понимаю. Да, у меня были девушки, и что с того? Сейчас же я с тобой. Давай мириться, а? – Я раскинул руки в примирительном жесте. – Да пошел ты! Ольга рванула в комнату и начала там быстро одеваться. – Вот знала же, знала! – причитала она, застегивая блузку. – Оль, мне никто, кроме тебя, не нужен. – Я попытался ее обнять, но меня вновь оттолкнули. Она выскочила в прихожую, застегнула сапоги, накинула на плечи пальто и, схватив с полки сумку с шарфом и шапкой, вылетела в подъезд. Я все это время пытался объясниться, но она даже слушать не желала. – Оля, да подожди ты! – не отставал я от нее, спускаясь по лестнице. Даже не обернулась. На улице я перегородил ей путь к машине. – Просто уйди! – Она сверкнула на меня влажными от слез глазами. Пришлось отступить. Надо было ей дать время остыть. На комсомольское собрание я все же опоздал. Когда входил в Ленинскую комнату, все уже были в сборе. – Надо же, сам товарищ Чапыра осчастливил нас своим присутствием, – встретила меня наша комсомольская ехидна Светлана Павловна Грачева. Она сидела во главе длинного стола под портретами Ленина и Брежнева, прямо перед ней на подносе стоял графин с чистыми стаканами. По правую и левую руку от нее за столом сидели наши комсомольцы-активисты: девушка Катя из отдела кадров и молодой парень, которого я как-то видел в коридоре в форме лейтенанта. Сейчас он, как и почти все присутствующие, был в гражданской одежде. Далее за столом расположились остальные комсомольцы, а те, кому не досталось козырных мест, сидели на стульях, выставленных вдоль стены и окон. Проигнорировав своеобразное приветствие, я присоединился к «неудачникам». Здесь, подальше от комсорга, можно было подремать. Так я тогда думал, вот только надежды не оправдались. Напротив себя, возле окна, я увидел Скворцова с парой оперов из уголовного розыска. Их безучастные физиономии говорили, что те как раз пытаются вздремнуть. На лицах сотрудников других подразделений райотдела энтузиазма также не наблюдалось. Следствие же представлял только я как самый достойный его представитель, ведь именно так мне было накануне заявлено. И я тоже не радовался субботнему мероприятию. Именно так, под грифом «тоскливо», проходят все наши комсомольские собрания. Спрашивается, на фига они нам всем сдались? Но приходится участвовать в комсомольской жизни из-под палки. – Товарищ Чапыра, что для тебя быть комсомольцем? – Грачева все же решила привлечь мое внимание. – Взносы я выплачиваю, – начал я раздраженно. Не то у меня было настроение для дискуссий. С девушкой поссорился. Если бы не это комсомольское собрание, она, может быть, ничего бы не увидела. Так что на комсорга я сейчас смотрел как на врага народа. – Ты пропустил целых два комсомольских собрания! – перебила она меня, не дав закончить мысль. – Согласно уставу ВЛКСМ посещать собрания – мое право, а не обязанность, – парировал я. – Согласно уставу ты обязан соблюдать комсомольскую дисциплину! – процитировала она другой пункт документа. Походу, от желания меня пропесочить эта стерва все же не отказалась. – А ты как комсорг обязана соблюдать дисциплину трудовую, – не повышая в отличие от оппонента голоса, завернул я. – И не дергать людей в их законные выходные. – Ну это уже слишком! – подали голос наши активисты. – Комсомолец обязан ставить общественные интересы выше своих! Абсолютное большинство, судя по их посветлевшим взглядам, было на моей стороне, но проявляло комсомольскую сознательность и молчало в тряпочку. А, как известно, всякая революция без поддержки масс обречена. Но я решил додавить, хотя бы для того, чтобы отбить у комсорга раз и навсегда желание меня трогать. Поэтому я поднялся с места, чтобы меня видели и слышали все присутствующие. – Товарищи, мы с вами не в библиотеке работаем, а служим в милиции. Мы не книги перебираем в тиши архивов и читательских залов. Мы работаем с преступниками и каждый день подвергаем свои жизни опасности. На сотрудника милиции общество накладывает особую функцию – быть на страже советского закона! Но какой страж из сотрудника, если его постоянно отвлекают от службы и не дают ему банально выспаться? Уставший сотрудник милиции неэффективен! Он может упустить преступника! Более того, в таком состоянии он может подставиться под его нож и даже пулю. Ответственный за организацию комсомольской работы среди сотрудников органов внутренних дел обязан учитывать эти обстоятельства, а не выбивать показатели любыми средствами, плюя на эффективность личного состава милиции. Как мне сегодня указали, комсомолец обязан ставить общественные интересы выше своих! Так применяйте это правило и в отношении себя тоже! – в этом месте я заглянул в глаза Грачевой. – Хватит за счет наших жизней строить свою карьеру! Получилось немного сумбурно, все же я не готовился сегодня выступать, но даже от этой самодеятельности эффект присутствовал. Специфический, конечно, с уклоном на советские реалии. Все смотрели на меня как на внезапно появившийся в комнате танк с медленно поворачивающейся башней и настороженно молчали. Было слышно, как ветер задувает в окна. Скрипнул стул. Со своего места поднялась донельзя возмущенная услышанным активистка Катя. – Нужно немедленно поставить на голосование вопрос об исключении Чапыры из комсомола! – заявила она без всяких предисловий. – На основании чего? Критики руководства комсомольской организации? – усмехнулся я. – Так комсомолец обязан смело критиковать, вскрывать недостатки в работе комсомольских функционеров и сообщать о них вплоть до ЦК ВЛКСМ. – Это я тоже выдернул из устава ВЛКСМ. – Катя, сядь! – одернула коллегу Грачева. – Разве не видишь, это провокация! Но мы как старшие товарищи обязаны указать комсомольцу Чапыре на его ошибочные суждения и общее непонимание сути комсомольской организации. Уж коли вы, товарищ Чапыра, вспомнили о необходимости критики, – комсорг перешла на «вы», – то придется вам ее и в свой адрес выслушать! И затянулась лекция на целый час. О задачах комсомола, о его вездесущем влиянии на советскую молодежь и о его роли в построении коммунизма. На хрена она мне это все рассказывает? Этому комсомольскому балагану пятнадцать лет существовать осталось. Сказать ей об этом, что ли? Не, пусть живет в неведении. Потом будет ей сюрприз. Но мои намеки даром не прошли, комсорг ограничилась товарищеской критикой. Это самая незначительная мера дисциплинарной ответственности за дисциплинарный проступок. В общем, фигню я затеял. После часа выслушивания пафосного бреда весь бойцовский пыл из меня вышел. Осталось лишь раздражение и недовольство собой. Повелся на подначки, как мальчишка. Грачева умнее оказалась. Стерва комсомольская. Когда закончили со мной, вернулись к главной повестке дня – распределению участников встреч с учащимися и студентами по учебным заведениям нашего района и составлению графика этих самых встреч. Вообще-то я надеялся, что меня после случившегося это дело не коснется, но я недооценил выверты комсомольского сознания. – Значит, в университет у нас идет товарищ Чапыра, – услышал я свою фамилию. – Минутку, – удивился я. – Какие могут быть мне комсомольские поручения, если вы только что заявляли, что я безграмотен по комсомольской части? – Вот как раз и подтянешь грамотность! – отбрила меня Грачева. – Думал сачкануть? Думал, за тебя другие будут работать?! Не выйдет! – Комсорг показала мне фигу, я даже охренел от такого пассажа. Тут уж на стороне Грачевой оказались все присутствующие. Никому не хотелось брать на себя дополнительную встречу. Настраивать против себя коллектив у меня в планы не входило, так что я смиренно замолк. Сходил, называется, на комсомольское собрание. Раскритиковали, еще и от сомнительного поручения откосить не удалось. Лучше бы я дома остался. И Ольга бы тогда не ушла. Стало хреново от всех этих мыслей. – Опохмеляться надо, – посоветовал мне Скворцов в коридоре. – Это да. Трезвым лучше на такие собрания не ходить. Можно и культурный шок заработать, – ответил я, думая о своем. – Чего? – не понял опер. – А, ты о той перестрелке паришься, – нашел он причину моего неадекватного, по его мнению, поведения. – Так забей. Лусенко сказал, что все нормально, к нам претензий нет. Наоборот, могут наградить благодарственным письмом или премию дать. – Скворцов довольно прищурился.