благословенная жена, учтива, чиста и скромна. Она не страшилась жестоких гроз – ей был опорою Бог, могучих недругов одолеть ей наш Вседержитель помог. Была совершенства примером она, ни в ком не видавшая зла, хотя лишь страданья, боль и тоску жизнь ей в удел принесла. Здесь, конечно, есть некоторые расхождения с исторической правдой, и немало поэтических преувеличений – но таковы уж поэты во все времена, и их не переделаешь. А вот «к падшим была мила» – это как раз о Марии. И уж как нельзя лучше отвечает истине горькая строка: «…лишь страданья, боль и тоску ей жизнь в удел принесла». Так и было – и мне чисто по-человечески жаль самую несчастную из английских королев. Итак, Мария умерла. ВСЁ! ______________________ Черту эту я провел не из какого-то стремления к оригинальности – она символизирует ту незримую, но тем не менее вполне реальную черту, что со смертью Марии пролегла в английской истории меж прошлым и будущим. До смерти Марии Англия была самым обычным европейским государством (к тому же из самых бедных), и ее история была, если можно так выразиться, стандартной, ничем не отличавшейся от истории других стран. Крестьянские мятежи и бунты ремесленников, междоусобные войны высшей знати, религиозные распри, тиранство иных королей – все это в той или иной форме присутствовало от Атлантики до Урала (Московское царство тоже пережило многое из перечисленного). А вот со вступлением на престол Елизаветы история Англии становится совершенно иной, уже во многом резко отличавшейся от европейской «стандартной». Именно Елизавета сделала первые и не такие уж короткие шаги на том пути, что в конце концов привел к созданию Великой Британии, империи на полмира… В серьезной науке есть понятие «точка бифуркации» (любители вроде меня часто ее именуют «исторической виртуальностью»). Но суть одна и та же. Точка бифуркации – это точка, после прохода которой история страны (а то и всего мира) словно бы «раздваивается». Движется в одном из двух (а иногда и более) направлений, где в каждом исторические события кардинальнейшим образом отличаются друг от друга (излюбленная фантастами всех стран «развилка во времени»). Несколько примеров. Для России одной из точек бифуркации стала смерть совсем молодым царя Федора Алексеевича в конце XVII в. Проживи он еще лет двадцать, оставь он наследника – и можно уверенно говорить, что на троне ни за что не оказался бы Петр Первый и вся история России была бы совершенно иной. Какой – можно лишь строить гипотезы, по причине их полной недоказуемости не имеющие ни малейшей научной ценности. Другая точка (на сей раз касающаяся не только России, но и Англии, впрочем, к тому времени уже Британской Империи) – убийство императора Павла Первого. Останься он жив, вскорости последовало бы вторжение в Индию союзных русских и французских войск. Это были не абстрактные мечтания, уже существовал точный план, в значительной степени разработанный военным гением Наполеоном Бонапартом. Тридцатитысячное казачье войско уже выступило в поход – и вот-вот их примеру должны были последовать французы, собиравшиеся наступать через Ближний Восток. Англичан в Индии ненавидели – они к тому времени, по самым достоверным свидетельствам (порой подтверждавшимся самими же британцами), успели угробить несколько миллионов индусов. Так что при известии о том, что в Индии появились сильные иноземные войска, пришедшие воевать с англичанами, несомненно, вспыхнул бы всеобщий мятеж (что, пусть и не в масштабах всей Индии, и случилось через пятьдесят с лишним лет). К тому же английские войска в Индии весьма уступали численностью русско-французскому контингенту. Вряд ли освобожденная от англичан Индия стала бы союзницей России или Франции – слишком велики были религиозные различия. Вероятнее всего, Индия, как это было до прихода европейцев, превратилась бы в скопище независимых государств, занятых исключительно собственными делами. Но при любом раскладе Великая Британия лишалась своей «жемчужины в короне», как с полным на то основанием называли Индию, – а это меняло ход не только английской, но и мировой истории. В Англии уже случилась однажды несомненная «точка бифуркации», смерть от туберкулеза в юном возрасте старшего брата Генриха, принца Уэльского Артура. Ему и предназначался трон – а Генрих, по замыслу отца, получил в первую очередь богословское образование, и его собирались сделать главой английской католической церкви архиепископом Кентерберийским (чтобы и светская, и духовная власть оказалась в руках семьи). Невозможно предсказать точно, как развивалась бы английская история при короле Артуре. Однако достоверно известно, что он был совершенно лишен звериной жестокости, присущей Генриху, и был искренне верующим католиком. Ясно одно: при нем ни за что не произошло бы разгрома и ограбления английской католической церкви – а это опять-таки меняло не только английскую, но и мировую историю. Точкой бифуркации безусловно стало и восшествие на престол Елизаветы. И немалую роль сыграла ее личность – что бы там иные ни утверждали, а роль личности в истории огромна. Окажись Елизавета недалекой и бездарной (вроде нашей Екатерины Первой, чье единственное «государственное дело» свелось к изданию указа, установившего точный регламент кулачных боев – наверняка не ею сочиненного), будь она, как Екатерина, окружена столь же бездарными фаворитами, озабоченными лишь тем, как бы набить карман золотом да приобрести новые земли и титулы, вполне возможно, Англия так никогда и не стала бы Великой Британией. Но дело в том, что Елизавета по способностям и характеру была совсем другой… Как к ней ни относись (лично я – скверно), но невозможно отрицать, что личностью она была незауряднейшей. Как говорится, из песни слова не выкинешь… Ну можно все-таки, повествуя об исторических событиях, сохранять объективность и в отношении тех, кто лично тебе категорически не нравится… Первые шаги, дела церковные и многое другое 17 ноября, день смерти Марии, лет двести считался торжественно отмечавшимся одним из национальных праздников – как день восшествия на престол Елизаветы, – потом его по каким-то своим причинам тихонечко отменила уже новая династия, не имевшая никакого отношения к Тюдорам – и вообще английским королевским родам. Мария умерла ранним утром – а к полудню, как писал современник, уже «звонили колокола всех лондонских церквей, а в ночи были зажжены уличные костры, чтобы все ели, пили и радовались новой королеве Елизавете, сестре королевы Марии». Я не уточнял, но угощение (и неизбежные бочки с вином в немалом количестве) вновь было за счет городской казны предоставлено лондонскими властями. Несомненно, поесть и выпить на дармовщинку сбежались все, кто мог ходить, – покажите мне народ, который не любит халявы… Елизавета торжественно въехала в Лондон. Какой она была? Если говорить о внешности – довольно красивая рыжеволосая двадцатипятилетняя девушка (впрочем, как очень уж упорно твердили злые языки, уже давно не девушка). По характеру – как и Мария, умная, волевая, энергичная, решительная. Как и Мария, не злобная, не жестокая, не мстительная (другое дело, что в случае, если государственные интересы требовали кровопролития, Елизавета его без колебаний устраивала, иногда с большим размахом. Всего за сорок пять лет ее правления было казнено около девяноста тысяч человек – главным образом те самые «здоровые попрошайки», при правлении Марии вздохнувшие свободно). В отличие от прямодушной Марии обладала немалой хитростью и искусным коварством. Проявила себя как великолепная актриса – разумеется, не для широкой публики, а для своего окружения. Очень похоже, в делах религии она была как раз из тех, кто посещает церковь исключительно приличия ради. Воспитанная в протестантизме, настоящей симпатии она не проявляла ни к одной конфессии – и если благоволила одной и притесняла другую (впрочем, действуя не прямой жестокостью, а, как тонкий политик, гораздо более изящными методами»), то исключительно прагматично. Что еще? Образование она получила по тем временам отличное: знала французский и итальянский (некоторые историки добавляют еще два иностранных языка, правда, не уточняют, которые), читала по-латыни и по-древнегречески, вообще любила книги. Но в то же время частенько была несдержанна на язык, даже груба, и могла на публике пустить кого-нибудь по английской матушке. И еще одним она разительно отличалась от Марии: стала незаурядным государственным деятелем. «Государственный человек», как многих таких людей именует одна из российских энциклопедий XIX в. И, что не менее важно, опять-таки в отличие от Марии, умела подбирать себе в министры таких же незаурядных людей. Первым министром вскоре после восшествия на престол она сделала, пожалуй, лучшего из таких – Уильяма Сесила, всего тридцати восьми лет. Уинстон Черчилль считает его «величайшим государственным деятелем Англии XVI в.» – и, по моему сугубому мнению, он прав. Если пристально присмотреться к государственным деятелям этого столетия, наиболее близким по деловым качествам к Сесилу будет лишь первый министр Генриха Восьмого Томас Кромвель (правда, я бы все же не поставил его рядом с Сесилом). Наследство молодой королеве досталось такое, что поневоле посочувствуешь, как бы к ней ни относиться. Положение хорошо обрисовал бывший секретарь Тайного Совета: «Королева бедна, королевство истощено, знать бедна и слаба. Не хватает хороших командиров и солдат. Народ не повинуется. Правосудие не отправляется. Все дорого. Избыток мяса, напитков и украшений. В стране внутренний раскол. Угроза войны с Францией и Испанией. Французский король одной ногой стоит в Кале, другой – в Шотландии. Стойкая враждебность за рубежом, но нет стойкой дружбы». Действительно, финансы пребывали в самом плачевном состоянии – чеканку «порченой» монеты никто не прекратил и при Эдуарде Шестом (лишь Мария выпустила небольшое количество полновесных монет со своим изображением, но слишком мало, чтобы исправить ситуацию). К тому же на шее висел огромный долг банкирам Антверпена – тогдашнего главного финансового центра Европы (золотые деньки для Швейцарии наступят лишь через несколько столетий). Процент по нему составлял четырнадцать процентов, гораздо выше обычного – потому что в негласном списке ненадежных должников Англия стояла если не первом месте, то на одном из первых. Несколько пограничных с Шотландией графств подчинялись английской короне чисто номинально (об этом подробнее позже), и английские монархи не имели над ними ни малейшей власти. На международной арене дела тоже обстояли самым скверным образом. Ни одна католическая страна с подачи Папы Римского не признавала Елизавету королевой, считая ее мать незаконной женой, а ее саму – незаконнорожденной дочерью. В глазах католического мира единственной законной претенденткой на английский трон была шотландская королева Мария Стюарт, при заключении брака в 1559 г. с французским принцем, когда он год спустя стал королем, позволила публично титуловать себя «королевой Франции, Шотландии и Англии» – против чего помянутый католический мир нисколько не возражал. Англия, собственно говоря, оказалась зажатой в «католических клещах» – меж Шотландией и Францией. Если в Шотландии все же существовала довольно сильная протестантская оппозиция, то во Франции власть прочно держал знатный и могущественный католический клан герцогов де Гизов – матерью Франциска и регентшей по причине его несовершеннолетия была как раз представительница этого клана, в девичестве Мария де Гиз. И, наконец, религиозная чересполосица. Англичане делились на три конфессии: католики, приверженцы англиканской церкви и протестанты. Среди которых все большее влияние стали приобретать пуритане. Это название, происходящее от латинского puris – «чистый», принадлежит, пожалуй, самому радикальному, даже экстремистскому направлению в протестантизме – кальвинистам, последователям Жана Кальвина. Сегодня мы бы их назвали религиозными фундаменталистами – а в описываемые времена они своим фанатизмом пугали не только англиканскую церковь, но и протестантов более умеренных направлений. Их «идейная программа» не такая уж обширная, и рассказать о ней несложно. Богослужение следует упростить до предела, насколько это возможно. Молитвенные дома должны быть предельно аскетичными – даже скамьи не обязательны, прихожане могут сидеть на хлипких табуреточках или вообще стоять. Священники не нужны – проповедником может стать любой, признанный достаточно крепким в вере. Библию читать можно и дома – а в домах молитвы ограничиться пением псалмов. Одежду следует носить исключительно темных тонов – как мужчинам, так и женщинам. Любые развлечения, включая танцы, – смертный грех. Вот, пожалуй, и все основные догмы. Лично мне эта публика ужасно напоминает роботов с нехитрой программой. А в общем, жутковатый был народец – если вспомнить, сколько они наворотили и в Англии, где лет через девяносто получили полную власть, и в американских колониях… Однако к моменту коронации Елизаветы они никакой власти не имели, мало того, Елизавета была настроена к ним резко отрицательно – как раз за призывы к совершеннейшему аскетизму богослужения. Как и ее отец, она считала, что англиканская церковь должна сохранить всю пышность обрядов – не эстетической красоты ради, а для повышения ее авторитета в государстве – особенно если вспомнить, что возглавляла ее сама Елизавета. Правда, с этим возглавлением вышла небольшая неувязка. И Генрих, и Эдуард Шестой в качестве главы церкви никаких возражений у «широкой общественности не вызывали» – но теперь этот пост предстояло занять женщине, – a поскольку до разгула феминизма оставались еще долгие столетия, женщина на троне какого-то отторжения не вызывала, притерпелся народ к такому во многих странах, но вот женщина во главе церкви… Многим показалось, что это уж чересчур. Когда в парламент поступил проект указа, провозглашавшего бы Елизавету главой церкви, палата общин одобрила его моментально и единогласно, а вот плата лордов заартачилась, выдвинув целый ряд возражений, если отбросить витиеватость выражений, сводившихся к вульгарному: нечего бабе церковью править, и все тут! Негоже лилиям прясть. Елизавета, как это впоследствии войдет у нее в привычку, игру повела тонкую: не вступая в дискуссии, попросту парламент распустила. Особых репрессий не было, но два влиятельных члена палаты лордов, громче всех выступавших в данном вопросе против королевы, по какой-то случайности оказались за решеткой. А когда парламент собрался вновь, состав палаты лордов значительно изменился. В конце концов Елизавету признали – правда, не главой, а «верховным лицом, правящим церковью». (Лично мне решительно непонятно, в чем тут разница, но так уж лорды у себя порешили.) Очень быстро дал о себе знать из эмигрантских далей не кто иной, как Джон Нокс – фанатик идеи (пуританин, кстати), но человек весьма неглупый (эти качества часто идут бок о бок). Однако в данном случае политиком себя он показал скверным. Написал Сесилу обширное письмо, в котором торжественно провозглашал: хотя он по-прежнему считает женщин на престоле политическим уродством, но для Елизаветы готов сделать исключение, печатно и публично благословив ее как «защитницу правого дела». Взамен он просил всего ничего – разрешения вернуться в Англию и свободно там проповедовать. Вот тут Неистовый Джон крепко пролетел. У меня есть сильные подозрения, что Елизавета, прочитав его эпистоляр, прокомментировала матерно – что у нее, несмотря на всю образованность и книголюбство, было делом обычным. Во-первых, она старалась вести религиозную политику очень взвешенно, избегая крайностей, балансируя между конфессиями – одним словом, в белоснежнейших перчатках, а появление Нокса, искусного проповедника, популярного у части народа, осложнило бы ситуацию. Это было все равно что плеснуть бензина в огонь. Во-вторых (чего Нокс явно совершенно не принял в расчет), Елизавете было гораздо более предпочтительно считаться законной королевой по праву рождения, а не какой-то там «защитницей правого дела», благословленной, изволите ли видеть, одним из множества бродячих горлопанов. Так что вернуться в Англию она Ноксу не разрешила. Однако по своей изрядной хитрости нашла способ использовать его с гораздо большей выгодой для себя. Как говорил гораздо позже глава абвера адмирал Канарис: отбросов нет, есть кадры. Совершенно ненужный Елизавете в Англии, Нокс был бы гораздо более полезен в Шотландии, где как раз шла ожесточенная борьба между католической и протестантской партиями. Поэтому Елизавета позволила Ноксу проехать через Англию в Шотландию, прекрасно понимая, что запускает хорька в курятник (а Сесил по ее приказу стал тайно поддерживать шотландских протестантов деньгами). Расчет оказался точным: Нокс (как мы помним, шотландец родом, весьма популярный в стране) очень быстро принес победу протестантской партии – а католическая была, в общем, не загнана в подполье, но лишена прежнего влияния и перестала быть господствующей (в подполье ее загонят гораздо позже). Вот так, довольно изящно, Елизавета избавилась от французской угрозы с севера, какое-то время вполне реальной. Гораздо более тонко, без малейших репрессий, Елизавета отодвинула восторжествовавшую было католическую церковь на второй план. (Кстати, приличия ради, чтобы не нарушать договор с Францией, по которому Англия обязывалась не поддерживать протестантских мятежников, деньги Сесил отправлял в Шотландию французской золотой монетой – чтобы не было прямых улик.) В первый год своего правления она не препятствовала служению в королевском дворце католической мессы и присутствовала на рождественской службе, проводившейся по католическому обряду. Однако устроила небольшую демонстрацию (явно с расчетом на симпатии протестантов): не стала подходить под благословение священника (что у протестантов тоже проходило как «идолопоклонство») и из церкви ушла. Место архиепископа Кентерберийского после смерти кардинала Поула оставалось свободным – и Елизавета на него назначила видного деятеля англиканской церкви и видного богослова, ее преданного сторонника Мэтью Паркера. Потом без излишней торопливости отдала большинство епископских кафедр опять-таки англиканцам. Дело ей облегчало то, что многие епископские кафедры и так пустовали: поссорившийся с Поулом Папа Римский не утверждал выдвинутых Поулом на незанятые вакансии кандидатов. Остававшиеся еще католические епископы особенной угрозы не представляли: один из них, видя, к чему идут дела, на всякий случай добровольно и с песней покинул свою кафедру, еще двое умерли, а с несколькими оставшимися, людьми маловлиятельными, Елизавета поступила просто – без всяких репрессий потихонечку выдавила с постов. Правда, некоторые епископские кафедры по совету Сесила так и оставались незанятыми, иногда довольно долго. Казне отчаянно не хватало денег – а все доходы от незанятой епископской кафедры как раз совершенно законно в казну и шли. (Что лишний раз показывает: Елизавета показывала себя ревностной сторонницей англиканской церкви, лишь когда ей это было выгодно.) Елизавета отменила все прокатолические законы, принятые Марией, – но и прежние законы против «еретиков» отменены не были, однако на практике совершенно не действовали. При всем немалом числе казненных Елизаветой следует признать: при ней почти не было сожжений на кострах по религиозным мотивам. Елизавета несколько раз накладывала вето на парламентские акты, направленные против католиков, – и дипломатии ради убрала из английских молитвенников обязательное прежде поношение Папы Римского как «злокозненного епископа Рима». Однако ползучее притеснение католиков потихонечку продолжала. В конце концов мессу было запрещено служить публично. Правда, Елизавета и здесь проявила нешуточную хитрость – никто не преследовал тех католиков, которые собирались на мессу тайно. Главное было, чтобы они принесли клятву верности королеве – а там пусть себе, собравшись в каком-нибудь амбаре, служат хоть три мессы подряд… Чтобы немного разрядить ситуацию – очередной исторический курьез. Примерно в это же самое время меж Англией и Шотландией произошел короткий дипломатический конфликт, некоторыми остряками тогда же названный «войной против леопардов». Мария Стюарт поместила в своем гербе английских геральдических леопардов с английского королевского герба – а это, по мнению англичан, означало притязания Марии на английский престол. Английский посол заявил протест и потребовал леопардов убрать. Шотландский за словом в карман не полез: напомнил, что на гербе Елизаветы изображены «флер де лис» – французские геральдические лилии с королевского герба Франции. Но ведь Елизавета, насколько известно, никаких претензий на французский трон не питает? В ответ англичанин выдвинул довольно слабый аргумент: заявил, что это «совсем другое дело», потому что французские лилии появились в английском гербе «давно», более двухсот лет назад, – а леопардам от роду неделя. Право, жаль, что эта занятная свара на этом и закончилась – переговоры были прерваны в силу тогдашних политических сложностей, которые описывать здесь нет необходимости. Леопарды в гербе Марии Стюарт так и остались – что впоследствии сослужило ей плохую службу. Но не будем забегать вперед. Вернемся к серьезным делам. Главным, животрепещущим, насущнейшим вопросом для Елизаветы и Сесила оставался простой: ГДЕ ВЗЯТЬ ДЕНЕГ? Казна пуста, денег на текущие расходы нет, денег на выплату антверпенского долга с его высоким процентом нет. Где взять денег? Елизавета и Сесил, люди равным образом и умные, и беспринципные, в конце концов нашли выход. Довольно-таки нетрадиционный и безусловно дурно пахнущий – но какая может быть мораль, когда деньги нужны позарез, а больше взять их негде? На просторы Атлантики волчьими стаями кинулись английские пиратские эскадры. Правда, пираты были не вполне традиционные… Кровавые паруса Пиратство в отличие от многих других гнусностей придумали отнюдь не англичане. В Европе оно получило большое развитие еще в седые времена античности. Средиземное море пиратами кишмя кишело – они плавали целыми флотилиями и располагали собственными судоверфями. Мало того, практически каждый купец, из какой бы страны он ни происходил, по совместительству бывал и пиратом. Все зависело от расклада, точнее, от соотношения сил. Если купец, приплыв в какую-нибудь далекую страну, обнаруживал там немало вооруженных и решительных мужчин, в два счета способных устроить ему козью морду, моментально оборачивался белым пушистым зайкой, сносил на берег товары и самым честным образом торговал. Если же он убеждался, что серьезного сопротивления не встретит, без зазрения совести захватывал в плен столько местных, сколько удавалось наловить, – для продажи в рабство у себя на родине. Точно так же при случае захватывал в море грузовые суда – иностранные, грабить «своих» по негласным «понятиям» считалось некошерным. В Средневековье положение изменилось мало. Купцы, правда, свое побочное ремесло забросили ввиду изменившихся условий жизни, но пираты процветали. На Балтике одно время пиратствовали все кому не лень – скандинавы, немцы, наши соотечественники новгородцы и даже эсты – предки нынешних эстонцев. Это парой столетий позже, когда бoльшую часть Прибалтики захватили немцы и шведы и поставили весь эстонский (а заодно и латышский) народ в положение крепостных, эстонцы стали этаким символом кротости и смирения. А вот в раннее Средневековье эсты заслуженно считались законченными отморозками, с которыми лучше не встречаться в чистом поле, то бишь в открытом море. Именно они установили так никем и не побитый рекорд среди балтийских пиратов – разграбили дочиста и спалили дотла не просто очередной прибережный городок, а шведскую столицу Сигтуну. С этим грабительским наездом связана откровенно забавная история. Я уже приводил ее в одной из книг, но не могу удержаться, чтобы не повторить. Итак, вот вам реальная история из жизни наших предков и предков эстонцев. Новгородцы, тоже те еще отморозки, сами как-то поплыли в Сигтуну с дружественным визитом, после которого там, уж конечно, не осталось бы камня на камне. Однако на полпути встретили глубоко осевшие в воду под тяжестью добычи ладьи эстов, которые сообщили собратьям по ремеслу, что они могут поворачивать назад – в Сигтуне не осталось ровным счетом ничего ценного, да и Сигтуна – сплошные головешки. Новгородцы потребовали поделиться награбленным. Эсты – между прочим, вполне резонно – возмутились этаким рэкетом и стали кричать, что это не по понятиям, что правильные пацаны так не поступают. Они старались в поте лица, грабили, жгли и ловили разбегавшихся жителей товарного вида, а теперь должны неведомо с какого перепугу делиться с чужим дядей, палец о палец не ударившим? Вечно у этих русских привычка, жить на халяву! Новгородцы мрачно заявили, что в таком случае и вовсе отнимут всё. Начался морской бой. Эсты в нем потерпели поражение. Всё новгородцам не досталось, но с изрядной долей награбленного эстам пришлось расстаться. Среди доставшейся новгородцам добычи были литые, искусной работы церковные врата, содранные эстами с какого-то храма в Сигтуне (шведы к тому времени давно приняли христианство). Совершенно непонятно, зачем эти тяжеленные врата эстам понадобились: они тогда были язычниками, и никаких церквей у них не имелось, своим богам молились попросту, под раскидистым дубом. Вероятнее всего, у эстов взыграло чувство прекрасного, этакая эстетическая потребность – вот и прихватили не имевшую никакого практического значения тяжеленную, но красивую вещицу (если эти строчки попадутся на глаза эстонским национал-патриотам, боюсь, у них будет лишний повод покричать о давних культурных традициях своего народа. Ну, пусть кричат, мне не жалко). А вот для новгородцев врата имели как раз практическое значение. Пиратство пиратством, но нужно и о душе подумать. Вернувшись в Новгород, они совершенно в духе отечественной братвы девяностых пожертвовали врата храму Святой Софии, где их и сегодня может лицезреть любой желающий. В чем тут юмор? А в том, что нет ни малейших причин сочувствовать обокраденным шведам. Те еще были ребятки, большие мастера морского разбоя. Именно они и составляли большинство викингов, несколько столетий буквально терроризировавших Европу. И означенные врата они не сами смастерили, а сперли во время очередного грабительского набега на германские земли – то ли в Аахене, то ли в Бремене.