— Вы задумались? — Размышляю над тем, что вы сказали. Вот, — он указал на водяное зеркало. — Вот причина того, в чем вы неосознанно меня обвиняете. Райх — это щит, Райх — заслонка, Райх — это коридор, но ведь я-то бессилен что-либо изменить. — Иногда я думаю, что причина в нас, — она чертила носком ботинка линии и тут же разравнивала, не дожидаясь, пока песок сделает это за неё. — Я не знаю, откуда берётся такое чувство, но оно есть. И Хаген, я вас не обвиняю. Но наше «здесь» и ваше «там» слишком различно. А вы — единственный, кто прибыл из-за Стены. И всё, что мы захотим сказать Пасифику, услышите вы. Больше никого нет — только вы. Все жалобы, и недовольство, и даже ненависть… — Я не военный человек. — Иногда это не важно. — Тогда не говорите мне о справедливости, — произнёс он с неожиданной горечью. — Вы ничего о ней не знаете! — Зато я видела Стену! — горячим шёпотом сказала она. — Ту, из-за которой вы пришли. Мне её показали однажды. Холодная, стальная, уходящая вверх, непроницаемая. Достающая до неба. И ни зазора, ни окошечка, ни глазка — ничего, кроме автоматических ворот, пропускающих бесконечные составы оттуда, всегда и только в одном направлении — оттуда сюда: зерно, фрукты, молоко, ткани, дерево, мрамор, фарфор, даже картины — да, когда-то нам присылали и картины. Но Стена, Хаген! — и я спрашиваю себя, неужели это справедливо? Наверное, да, иначе бы вы не смотрели на меня так укоризненно. Вы думаете, я обвиняю? Вовсе нет! Пасифик щедр. Посмотрите — когда мы почти утратили надежду, он подарил нам вас. — Я не подарок. — Для меня вы подарок. — И транспортир. — Да. И астролябия. Знаете, Хаген, когда я увидела вас впервые, то еще не знала, кто вы, но уже тогда удивилась — вы были ярче, ярче и теплее, чем всё остальное. Вчера было иначе, я не сразу узнала вас в темноте, но сегодня вы вспомнили — и засветились, и я обрадовалась рядом с вами! У вас очень хорошая улыбка. Но вы так мало улыбаетесь. — Просто мне есть, с чем сравнить, — тихо сказал он. — Простите, Марта, но мне кажется, что выстрел в Мецгера был страшной ошибкой, непоправимой ошибкой. Раньше я боялся за себя. Теперь я буду бояться ещё и за вас. — Тогда вы начинаете понимать суть нашего «здесь», — печально улыбнулась она. *** — Я уже не боюсь! — сказала она на обратном пути. Вибрация новостного вызова пронзила запястье в тот момент, когда они проходили мимо ремонтной мастерской. Всего несколько фраз: нападение — группой неизвестных — ранен — будут приняты меры. Никакой конкретики. Они прослушали текст молча и до конца. Из приотворённых ворот мастерской доносились голоса, бульканье и свистки, резонирующий звон железа о железо. Хаген стиснул челюсти так, что заиграли желваки. Но Марта взяла его под руку, а потом и вовсе прижалась щекой к жёсткой ткани его куртки. — Я так боялась раньше, Хаген, невыносимо… такая мука! И не только я. Конечно, у нас была надежда, но такая маленькая, ускользающая, что её почти что и не было. Я почти перестала верить, и сейчас… Пусть мы совершили ошибку, неисправимую ошибку, сейчас это уже не важно. Бывают времена, когда нужно что-то делать. Делать глупости. Раньше мы делали глупости в одиночку, теперь будем вместе. Будем? Вместе. Хорошее слово. «Я устал», — подумал он, и как бы в подтверждение этих слов в виске опять затикало тупой распирающей болью, о которой он вроде бы успел забыть. Но они уже подходили к дому, и двери его были призывно распахнуты. На низком крыльце стояли люди — мужчины и женщины в мешковатых робах рабочих. Они терпеливо переминались с ноги на ногу, и точно такие же люди прижимали носы к оконным стёклам, теснились на балкончике, перегибаясь через витое ограждение. Погружённые в состояние бесконечного ожидания, они не переговаривались, но взгляды их были направлены в одну сторону — в сторону идущих рука об руку Хагена и Марты. — Нет. Он ощутил резкий приступ слабости. Постыдного животного страха, сводящего колени и низ живота. — Марта, я не могу! Я не готов. Что я им скажу? Она мягко засмеялась и прижалась к его боку ещё сильнее, словно хотела перелить свою решимость через прикосновение. — Всё хорошо, Хаген. Им нужно так мало. «Мне тоже, — подумал он. — И никто, никто не может мне помочь!» Ещё минуту назад он чувствовал себя больным от мыслей, лихорадочно сменяющих друг друга, сейчас же в голове гудела пустота. Они подходили всё ближе, и теперь он ясно различал лица — не только общность, но и своеобразие, и это было ещё хуже, потому что каждый ждал какого-то особенного слова, а именно этих слов у него и не было. — Что я скажу им? Что я им скажу? — пробормотал он неразборчиво, но Марта услышала и обернулась. Глаза её сияли. — Скажи им то же, что сказал мне. «Я — Пасифик». Глава 6. Лаборатория «Абендштерн» — Ну, с богом, техник! Пухлые пальцы потянулись было потрепать его по плечу, но Хаген отстранился. Любое прикосновение, даже слишком громкий звук могли вывести его из состояния сосредоточенности и нестойкой уравновешенности. Карточный домик. Он ощущал себя многоярусным карточным домиком, готовым распасться от ветерка: пфф — и нету! — Сейчас вы похожи на такую, знаете, суровую фигуру с копьём. Смотрите — не опозорьте меня и помните, о чём мы договаривались. И, ради бога, сделайте же лицо проще! С таким лицом вас даже не пустят за периметр, несмотря на мои ходатайства. Электронные часы показывали пять-сорок пять. Раз, и два, и три. Рубиновые огоньки отмеряли оставшееся время. Кто вообще додумался повесить часы в правом верхнем углу? Ни симметрии, ни смысла, ни удобства. Хаген пошевелился. Тело затекло оттого, что он сидел на самом краю жесткого пластмассового стула, невесть зачем принесённого уборщиками. Раньше здесь стояло нормальное кресло с подлокотниками и эргономичной спинкой. — Что я должен сказать? — Ничего, — беспечно ответил Байден. — Всё уже сказано. Вы сами себе текст, Хаген. Не беспокойтесь, вас прочитают. Этого-то я и боюсь. Картонные опоры задрожали, и он был награждён похлопыванием по плечу, от которого уже не смог уклониться. — Техник-техник, ну что же вы за человек, зажатый, нервный. Будьте проще! Я сразу заметил, что вы горазды всё усложнять. Напряжённый, негибкий… Почему вы не можете просто довериться своему мастеру? — А поможет? — А вы не язвите, — мгновенно отреагировал Байден. Судя по оттенку кожи и несвежему дыханию, он опять находился в одном из своих желчно-панкреатических настроений. — Поможет — нет ли, по крайней мере, совесть будет чиста. Моя совесть чиста и мне легко жить. Берите пример. Но вы же не послушаетесь, вы же думаете, что умнее своего мастера! Он выжидательно замер за спиной Хагена, покачиваясь на носках и поскрипывая половицами. — Между прочим, у меня есть к вам несколько вопросов по поводу всплеска вашей общественной активности. Я имею в виду участие в идеологическом мониторинге с подачи вашего закадычного приятеля, Ранге. Закулисные игры — не рано ли? Нравственное здоровье за мой счёт? Ничего не имею против патриотизма, но! Каждый должен заниматься своим делом, техник. Вы — не занимаетесь. Отрываетесь от товарищей по работе. Таскаетесь по подворотням, рискуя получить пулю в затылок. Что, например, вы делали на побережье? — Проявлял озабоченность вопросами национальной безопасности. — Вашу озабоченность я вижу каждый день и не могу сказать, что она меня согревает. Крайне неаппетитное блюдо. Надеюсь, к моменту возвращения в отдел, вы сможете подготовить какое-то удобоваримое объяснение своих... флуктуаций. У меня, впрочем, есть одна гипотеза, но оставлю её до встречи. Возьмите у Зои бумаги и отправляйтесь в автобус. Сегодня он повезет только вас, вы — важная персона. Ну, с богом, вперёд, убирайтесь, вы мне надоели. Что? Что вы застыли? — С богом, — повторил Хаген. — Что это значит? — Ничего. Ровным счётом ничего, фигура речи. Фу, да что же с вами происходит? Сам не свой! — Я в порядке. — Вижу, в каком вы порядке. Ладно, поговорим позже. Убирайтесь, шулер. Передавайте приветы и помните, что если Кальт отошлёт вас назад, следующая нейроматрица будет вашей. Уяснили? — Да. — Что «да»? — Следующая нейроматрица будет моей. — Черт-те что! Селектор на столе надрывно запищал. Байден вздрогнул. «Отдел финансового контроля, — произнёс незнакомый женский голос. — Вас просят связаться с Отделом финансового контроля. Герр игромастер? Вас просят…» — Да, — сказал Байден. — Да. Да. Да! Он шлёпнул по коробочке, отключая связь. На щеках проступили жёлтые пятна. Секунду-другую он стоял, слегка раскачиваясь грузным телом, шумно выдыхая через ноздри, потом схватил ручку и стал быстро писать, царапая и сминая бумагу. — Я могу идти? — А? — Я могу идти? — повторил Хаген. — Идите. Идите. Убирайтесь к дьяволу! Байден слабо махнул рукой и продолжал махать, пока Хаген, пятясь, не закрыл за собой массивную дверь. Зои уже ждала его с документами, запаянными в полиэтилен — от непогоды. Метеобюро опять несло какую-то чепуху про смену атмосферных фронтов. В соседней комнате щебетали и похохатывали, истерически прыская в ладошку. Тонкий аромат свежезаваренного кофе мешался с резким запахом жидкости для снятия лака. Кто-то громко произнёс: «…встал торчком, а я ни сном, ни духом». Молчание — и дружный смех, от которого задребезжали чайные чашки. Хаген аккуратно свернул пакет и положил в карман — больше некуда. Зои улыбнулась краешком припухших губ. — Покидаете нас, герр Хаген? — Приходится, — ответил он, впервые испытывая желание влиться в деловитый муравейник, жужжание которого проникало даже сюда, в секретариат. — Возвращайтесь, — сказала Зои. — Не оставляйте нас надолго. Обещаете? — Обещаю, — кивнул он. С некоторых пор обещания стали даваться ему очень легко. *** Падал снег.