«А ведь они выходят практически с Территории — понял он и поразился ясности открывшихся причин и следствий. — Может быть, поэтому здесь всё так странно и противоречит здравому смыслу? Потому что живущие здесь изначально больны. Заражены инаковостью. Территория, кусающая себя за хвост, очищающая себя напалмом… Нет-нет, эта идея точно приходила в умные головы, и головы не дали ей хода, а значит, всё намного сложнее…» — А вот и ваши рабочие! Трое мужчин в синей мешковатой униформе топтались в коридоре, не решаясь переступить желоб, отграничивающий внутреннее пространство от каменного выступа. Их выбритые головы качались как кегли. Даже сейчас они старались держаться друг за другом — привычка, вбитая весёлыми серебристыми девочками-терапистками. Кто из них Штумме? Наверное, первый, с кустистыми бровями и впалыми щеками домашнего затворника, астеника и аскета. Остальные выглядели попроще, погрубее. — Я бы хотел пообщаться с ними наедине, если позволите, — сказал он, с чувством удовлетворения отмечая внутренние колебания, отразившиеся на лице спутницы. — О, вы мне не доверяете? — Есть инструкция, фрау Тоте. — А вы всё делаете по инструкции? Она уже оправилась от замешательства и перешла в нападение, ядовито-насмешливая, расслабленная, хрупкая и твёрдая статуэтка с тонкими запястьями. — Я — да, — парировал он ожесточённо. — А вы? — Я бы хотела написать инструкцию для вас. Не хмурьтесь, герр Хаген, я уже ухожу. И помните, что однажды мы поменяемся ролями. Это, разумеется, не угроза. Ну, разумеется. «Скверно, — подумал он словами Инженера. — Ах, как скверно!» Цокая каблучками, Тоте приблизилась к рабочим. Они расступились, нет, отпрянули в стороны. Худощавый со впалыми щеками прижался к стене, словно хотел раствориться в ней, стать невидимым. Интересно! — Штумме, — позвал Хаген. — Кто из вас Штумме? — Я, — глухо ответил второй, низенький и толстый. Его маленькие глазки тревожно косили в сторону удаляющейся Тоте, заросший подбородок с валиком жира едва заметно подрагивал. — Подойдите, я должен задать вам несколько вопросов. Остальные могут быть свободны. В ожидании, пока оставшиеся двое рабочих исчезнут за поворотом узкого коридора, Хаген подошёл к краю балкончика и только сейчас заметил оградительную сетку под ногами. Она помешала бы ступить на крышу фургона, да и сама крыша была ниже, чем показалось вначале. — Чувствуете? — спросил Штумме. — Чуете, а? Вот, вот… Откуда-то тянуло гарью. Запах становился резче и ощутимее, очевидно, ветер сменил направление. — Вы Герхард Штумме. У вас был магазин музыкальных товаров. Взгляд рабочего был устремлён вдаль. Толстые ноздри жадно втягивали воздух, испорченный горькой нотой с привкусом пепла. — Был. Я отказался от личного имени. Мы все отказались. — Почему? Пепел оседал на обонятельных рецепторах. Ещё пять минут назад ветер пах свежестью. Или так пахли отглаженные халатики медсестёр? — Я хочу быть полезным, — проговорил Штумме, с очевидным трудом подбирая слова. — Всё, чего я сейчас хочу — быть полезным. И немного отдохнуть. — Вы были полезным там, в своём магазине. Герхард, вы знаете, кто я? Вас должны были предупредить. — Вы один из них, меня предупредили. Приехали проверить, что делают с «лишними людьми». У меня всего седьмой эмпо-индекс, но я интеллектуально недостаточен и технически бездарен. Я зря тратил ресурсы, вы это хотели услышать? Теперь я приношу пользу, столько, сколько могу. Мы все приносим пользу. — Герхард! — Чувствуете этот запах? — Да-да, я чувствую. Но послушайте… — Когда нас обливают бензином, она смеётся. А он никогда не смеётся, знаете, он наблюдает, чуть ссутулившись, руки в карманах, и на лице его предельная сосредоточенность: ему важно ничего не пропустить. Этот запах… — «Она» — Тоте? А он? О ком — о чём — вы говорите? Разумеется, он чувствовал этот запах, горелый и жирный, вызывающий тошноту, но так пахнут очистные сооружения, сухая листва, сжигаемая в цинковых бочках, бумага и пластик, корёжащиеся в огне среди бытового мусора, пуговиц, скрепок, останков мелких животных. Штумме втягивал воздух раздувающимися ноздрями, и подбородок его дрожал всё сильнее. — Что вы хотите услышать? Я скажу всё, всё! — Пожалуйста, — улучив момент, Хаген поймал его взгляд. — Герхард, ради Бога! У вас был магазин, к вам приходили люди. Люди с музыкальным слухом. Я бы хотел развить музыкальный слух, Герхард, я бы очень хотел научиться играть самые простые мелодии. Что-то, что поможет мне вспомнить. — Вы! Штумме отшатнулся. — Вы… чёртов вы болван! Он попятился, вильнув вправо, практически описав полукруг. Ломаная тень метнулась по бетонным плитам и налилась чернотой, когда круглое маленькое солнце в очередной раз выглянуло из грозовых гряд. — Герхард! — Не подходите ко мне, — просипел Штумме, задыхаясь от волнения. Его круглое лицо блестело — то ли от испарины, то ли от слёз. — Ни шагу! Вы хуже, чем они… Мы потеряли надежду, а вы дали вновь, но дали меньше, чем ничто! Я вас не знаю, но из-за вас меня сожгут. Я не знаю, что вам нужно. Я вас ненавижу! На подгибающихся пружинных ногах он пятился всё правее, и теперь за спиной его оказался обрыв, и люди внизу на стоянке подняли головы, а зеркальные окна корпуса напротив пошли нефтяными пятнами, не в силах сдержать любопытство тех, кто наблюдал изнутри. — Остановитесь! — Всё из-за вас. Не приближайтесь ко мне! Боже мой, — он всхлипнул, мотнул головой. — Неужели я хочу многого — быть полезным и забвения? Зачем, ну зачем вы пришли? — Подождите, я не… Как в дурном сне Хаген шагнул к рабочему, и тот взмахнул руками в нелепой имитации полёта, развернулся, в два прыжка достиг края балкона и рванулся вперёд, стараясь перепрыгнуть полосу страховочной сетки. У него почти получилось, однако левая нога зацепила проволоку, и он полетел лицом вниз, обнимая воздух распахнутыми руками. Высота была небольшой, но он упал враздрызг, глухо и мягко, прямо под задние колеса паркующегося автофургона. Прямоугольный брезентовый верх надвинулся на распростёртое тело, натужно взревел мотор. В этот момент проглянувшее солнце ошпарило сетчатку, Хаген попятился от края, выводя заплетающимися ногами зигзаги, чтобы сохранить равновесие. Ласковые руки обхватили его сзади, притормозив и обездвижив. — О, герр Хаген, — сказала Тоте. — Мне очень жаль! — Постойте, я… Он подался вперёд, но сделал только шаг. Всего один, слишком мало, чтобы что-то разглядеть. — Мы сделаем всё возможное. — Что? Что вы сделаете? — Вот же недоверчивый человек! — воскликнула она с весёлым недоумением. — Ну куда вы трепыхаетесь? Всё кончено. И действительно, всё было кончено. Колонна несформированных, разделившись надвое, дисциплинированно вползала в здание. Фургоны разъехались, и на том месте, где они буксовали, уже копошились люди в прорезиненных костюмах — уборщики. Из-под козырька выбежал приземистый мужчина, разворачивая шланг. — Где… — Недоверчивый человек, — повторила Тоте. — Ну же, отойдите от края! Что вы ему сказали? Они такие нестабильные, такие нервные. Это, конечно, наша недоработка. Хотите, я позову другого? Он не мог смотреть в её глаза, на её сияющую здоровьем кожу, шелковистые волосы, мягко стекающие на изумрудную горловину свитера. Тошнота подступала к горлу, и он всерьёз испугался, что не справится и закричит. И когда стало совсем невмоготу, прохладный голос под сводом черепа раздельно произнёс: «Пасифик», и тошнота отступила. Он снова получил возможность дышать, а вместе с тем и воспринимать окружающее. — Чем здесь пахнет? — Что с вами, Хаген? Её улыбка была острой, как кромка молодого месяца. — Я ничего не чувствую, — сказала Тоте. — Возьмите таблетки, коллега. По одной, с утра и на ночь. Я могу дать ещё, если попросите. Вы попросите. Примите одну прямо сейчас, ну! Повинуясь строгому голосу, он выщелкнул одну сплющенную полусферу из блистера, протолкнул между губ и сморщился от невероятной горечи. — Теперь скажите «спасибо». — Что вы мне дали? — спросил он с отчаянием, думая при этом: «Что я творю, Боже мой? Что уже натворил?» — Где Штумме? Он жив? — Я же сказала, мы сделаем всё возможное. Давайте вернёмся к нашим делам. Я покажу вам Фабрику. — Нет, мне пора. Проводите меня до выхода. Он не ожидал, что она согласится. Но она кивнула: — Хорошо.