— Зовет тебя Радивой, говорит, чтобы возвратилась. Исполнив поручение, ушел. Цвета не послушалась. Так прошло еще два дня. На третий внезапно нагрянул сам Радивой. Он застал семью за обедом, ели пуру; потеснившись, поставили ему скамейку рядом с Цветой. Смиляна протянула ложку и сказала: — Возьми! Ели молча, никто не проронил ни слова. Потом мужчины подсели к очагу и закурили трубки, мать, дочь и невестка стояли тут же. — Что с тобой, Цвета, зачем меня позоришь? — прервал молчание Радивой. Цвета вздрогнула и затряслась всем телом, но не произнесла ни слова. Раде, повременив, ответил за сестру: — Не она тебя позорит, сам ты себя позоришь… Какой ты мужчина, если жена от тебя сбежала? Вот хотя бы она, — указал на Божицу, — ее хоть дубиной гони, и то не уйдет… Верно, Божица? — А я чем виноват?.. Мы оба здесь, пускай сама объяснит, чего убежала. Я просто не знаю. А, скажем, если что и было между нами, так всякое случается между мужем и женой… Ну что ж, виноват я… вот пришел за ней, чтобы вернулась… — Иди, Цвета! — сказал Илия. Цвета прильнула к матери и, обняв ее, молит: — Не отдавай меня, родимая… загубишь меня!.. — И зарыдала. — Слушай, Радивой, — начала тихим голосом Смиляна, — моя Цвета — безобидная овечка: видишь, как напугана? Добрая она, как хлеб, что едим, работящая, как пчелка… Только из-за тебя, сынок, или из-за твоих домашних она и убежала, точно овечка, к своей матери. — Почему же сама не скажет, что ей не по нраву? — повторил Радивой. — Она, милый, стыдится, точно девушка… Я ее корю за то, что даже родной матери не откроется… спрашиваю с глазу на глаз, а она все твердит: «Не могу сказать, стыдно мне, мама!» Радивой поднял голову и решительно, заявил: — Цвета, кончай все это, идем со мной, не видать мне счастья, если не будет тебе хорошо! — Иди, — подтвердил отец. — Ступай, дитятко, раз уж все так хотят! — уговаривала мать. — Стыдно покидать человека. — Скажи и ты, Раде! — попросил Радивой, и голос его звучал взволнованно. — Я ей не запрещаю. — И, подумав, добавил: — Ступай, Цвета, ступай, сестра!.. А если невтерпеж станет, знаешь, где родилась. Цвета испуганно озирается, ни на ком не останавливая взгляда. Все уговаривают возвратиться: и Раде, и мать, и отец, не идти же одной против всех?! — Идем, — говорит она, заливаясь слезами. Мать проводила ее на улицу и долго глядела вслед. Радивой шел впереди, ее дочь за ним. …В ту ночь на посиделках у Петра судили да рядили: почему Цвета убежала от Радивоя. — Кабы я раньше знал, о чем сейчас люди толкуют — да ведь не всякому слову верь, — ни за что бы не пошел с поручением Радивоя… ни за что… — вступил в разговор дядя Петр. — А о чем толкуют? — прикидываясь неосведомленным, спросил Павел, высокий длинноволосый парень, тот самый, что хотел на девичий семик отнять Цвету у Радивоя. — Мало ли о чем, — подхватил Петр, — только негоже на людях повторять, но я передаю, что слышал… — О чем толкуют? — перебили его разом несколько голосов. — Да вот, раз уж наседаете, ладно, скажу, хоть… Говорят, будто Радивой по ночам, как раз когда жена милее всего, — бьет Цвету: и ласкает, значит, и мучит всячески… — А я слыхал, — подхватил Павел, — будто Войкан, свекор, насилует ее, когда пьяный… Конечно, кто знает? Все же говорят, будто однажды ночью, вернувшись из города пьяным, как стелька, а Радивоя не было дома, он потихоньку прилег к Цвете… и будто Цвета коротала ту ночь в кладовой и весь день просидела там же, пока Радивой не спустился с гор… Никому со стыда не сказала, что у нее со свекром приключилось. — Как этому поверить? — заметил один из соседей. — Почему не поверить? — отозвался пожилой крестьянин. — Всякое у людей бывает: и хорошее, и дурное. Случалось у нас и такое, правда, редко… А Войкан — вдовец, ну, спьяну и… добился своего!.. Вдовец как вдовец, ей-богу! Ха, ха, ха! — А может, отец мстит сыну, — с серьезным видом заметил Павел. — Послушаем и эти россказни! — удивился Петр. — Слыхал про это и я… — с улыбкой сказал пожилой крестьянин, — ты прав, Павел. — Если знаешь, рассказывай, послушаем! — подзадоривал его Павел. — Да ведь ты первый начал… — И я тоже знаю, о чем вы, — вмешался один из соседей, сгорая от желания послушать еще раз. — Должно быть, насчет того, что было с мачехой? — Ха, ха, ха, конечно, о мачехе речь! — воскликнул Павел, сидевший точно на иголках. — Правда, говорят, не Радивой тут повинен. — Это со своей мачехой, второй женой отца, что ли? — переспросил пожилой крестьянин, чтобы понятнее было слушателям. — Ну да, с мачехой своей, — продолжал Павел. — Но я уже сказал, болтают, будто он не виноват. Она его к себе заманила, пока Войкан в городе пьянствовал. Дело было ночью, дождь, гроза, чертова баба и говорит Радивою: «Полезай ко мне, боюсь грозы!» — Их! — заклекотал какой-то паренек. — Да и толстая она к тому же!.. — Расскажи все как было! — приставали некоторые из собравшихся. — Как было?.. Как всегда бывает, когда солома подле огня… Конечно, огонь-то она, однако и он, чабанок, не промах… — А что же отец, Войкан? — Не валяй дурака!.. Зачем ему знать? Крестьяне собрались уходить: огонь угасал. У очага под кабаницей застонала старая мать Петра, попросила сына подбросить дров. — Сквозит откуда-то. По другую сторону очага захрюкала проснувшаяся свинья. Тут же жевали жвачку коровы, а со двора налетал порывистый ветер, сотрясая расшатанную дверь, ударяя в спину стоявших крестьян. Подбросили немного хворосту, пламя вспыхнуло. — Послушай, Павел… — начал тот же пожилой крестьянин, он, по-видимому, все время думал все об одном, — уведи Цвету… сейчас подходящий случай… — Человече добрый, да ведь ее снова забрал к себе Радивой… — Кто сказал? — Ну да, уговорили ее… — Ненадолго, поверь мне! Если уж повадилась бегать, никому не остановить… Сами понимаете… Твоей будет Цвета, клянусь усами. — И он ухватился за свой длинный ус. — Неужто, Павел, возьмешь ее, она же ведь сейчас по-православному крестится? — пошутил Петр. — Отчего не взять, ей-право, люблю ее! И к вере старой вернулась бы… за милую душу… А если жена… — Вот и потеряли бы мы одну православную, — сказал Петр, смеясь, Войканову соседу, тоже православному. — И так их больше, чем нужно! — отозвался сосед, не вынимая трубки изо рта. Илия давно уже подумывал обвенчать Раде с Божицей. Сейчас самое время, у Раде сын, никто теперь не запретит ему венчаться. А с отцом Вране лучше поладить, его как-никак надо остерегаться; правда, на суде он ничего не добился: суд снял с Раде обвинение в прелюбодеянии, но поп вряд ли на этом остановится, обязательно найдет какой-нибудь повод отомстить; недаром в старину сказывали: «От вора отобьюсь, от приказчика откуплюсь, от попа не отмолюсь». А ведь как славно ладили они прежде с отцом Вране, пока Раде не увел Божицу. Илия был одно время церковным старостой и даже ради преподобного отца здоровался иногда с православными — «хвала Иисусу», чего раньше не водилось. Вообще говоря, поп не такой уж плохой человек, если рассуждать по пословице: «Весь мир под одну шапку не посадишь!» Да и где это видано! Однажды вечером, когда люди уже разошлись с посиделок, Илия сказал сыну: — Слушай, Раде, уважь меня: обвенчайся… покорись попу… больше тянуть нельзя… — Я не против, — начал, улыбаясь, Раде, а продолжал уже серьезно: — Ты не знаешь, отец, как это теперь делается; полагается разлучить меня с Божицей на сорок дней, а то и больше… а кто ее заменит? — Вон старуха согласна, она ведь к работе охоча… — Охоча, коли надо, — отозвалась старуха. — Послушайся, сынок!