— Я здесь скорее на княжество работаю, — смутился я. — Ну-ну, — повторила Стефа с улыбкой. — Ладно, не буду тебя расспрашивать, всё равно какой-нибудь чепухи наговоришь. Как сессию сдал? — Всё на «превосходно». — И боевую практику? — Её автоматом получил. — Как ты так умудрился? — поразилась Стефа. — Я даже не представляю, что надо сделать, чтобы получить автомат у Менски. — Он на экзамене сунул меня в хитрый коридор, где ловушки срабатывают по заданной программе, почти без участия оператора. Ну, чтобы оператор не выдавал срабатывание ловушки намерением. А я прошёл первую секцию без единого контакта. Точнее, в самом начале меня слегка по плечу чиркнуло, и всё. Вот Менски и решил, что нет смысла дальше ловушки разряжать. Поставил автомат и мне, и Лене. — Неплохо, неплохо, — покивала Стефа. — Как у тебя вообще дело с волевыми воздействиями? — Мы с Леной сейчас практически не используем конструкты, — ответил я. — Просто по той причине, что не можем их нормально использовать. С конструктами мы даже стандартный коридор не пройдём — слишком медленно их строим. — А все ваши волевые воздействия соответствуют изученным конструктам? — Нет, самые разные получаются. Даже те, для которых мы конструктов не знаем. И даже те, для которых конструктов, скорее всего, не существует. — Ты не устаёшь меня удивлять, Кеннер, — вздохнула Стефа. — Даже не знаю, хорошо это или плохо, но то, что это ненормально, это точно. Такие вещи начинают понемногу осваивать, когда становятся Старшими. Студент-третьекурсник такого в принципе уметь не может. Ваше сродство с Силой, конечно, помогает, но всё равно это слишком. — Ты считаешь, что это плохо? — слегка обеспокоился я. — Не знаю, Кеннер, честно. Может, и плохо. Понимаешь, за всё приходится платить, абсолютно за всё. Чем тебе придётся заплатить за такое быстрое восхождение? Я не знаю, я про такие случаи даже не слышала. Вот и появился ещё один повод для беспокойства. Я от этих бесконечных поводов для беспокойства уже порядком устал, что-то слишком много их у меня. Лучше, наверное, вообще ни о чём таком не думать. — Вряд ли я здесь могу что-то изменить, — пожал я плечами. — Такой у меня путь. Я думаю, любой путь к Силе опасен. — Пожалуй, — согласилась Стефа. — И знаешь, скажу тебе больше — чем дальше, тем опаснее. У нас, я имею в виду Высших, тоже не всё так просто. Совсем непросто. — Что-то нас совсем не туда понесло, — хмыкнул я. — Давай сменим тему. У меня, кстати, и вопрос появился. Помнишь, мы говорили о том, что конструкты на самом деле совсем не нужны, а имеет значение только волевое усилие? У меня появились сомнения, что это действительно так. Сомнения у меня появились после знакомства с Пожирателями Душ. Сразу я не обратил на это внимания, просто что-то зудело на грани сознания, а потом вдруг понял, что меня беспокоило. Пожиратели съели Ленкин конструкт светового шара и научились создавать свет. Если конструкт совершенно не имеет значения, откуда они поняли его связь со светом? Да и вообще — в чём тогда смысл поедания конструктов, если они бесполезны? — Ты опять упрощаешь, Кеннер, — поморщилась Стефа. — В мире крайне редко встречается простое деление на чёрное и белое. Мир гораздо сложнее, и когда ты пытаешься его втиснуть в такие простые рамки, ты навязываешь себе ложное понимание. Да, конструкты не нужны, если ты способен сам создать правильное волевое усилие, но это же не значит, что они совсем ничего не делают. Здесь даже объяснять не нужно, проще увидеть на примере. Создай тороид Кюммеля. Я сосредоточился и у меня на руке засиял небольшой неправильный шарик света с тёмным отверстием посредине. — Теперь погаси его и создай снова, но пусть он излучает не свет, а тепло. Я сделал, как она сказала. — Молодец, — кивнула Стефа. — А теперь скажи: в чём ты почувствовал разницу, когда создавал эти конструкты? — Разное усилие? — предположил я, немного подумав. — Световой тороид создаётся безо всякого усилия, я для теплового надо заметно напрячься. — Именно так! Для тороида Кюммеля естественным является излучение света. Когда ты заставляешь его излучать тепло, тебе приходится с этим бороться, чтобы заставить его производить неестественный для него эффект. А теперь скажи мне, почему с этим конструктом связан именно свет. Я задумался, но чем больше я думал, тем меньше это понимал. Действительно — почему? Какое дело Силе до разных причудливых трёхмерных конструкций? — Не знаю, бабушка, — честно ответил я. — Вот хоть убей, не понимаю этого. — Здесь ты слишком усложняешь, и потому проходишь мимо простого ответа, — укоризненно вздохнула она. — Упрощаешь там, где нужно видеть сложное явление, и усложняешь там, где это совсем ни к чему. Это же на самом деле просто — когда тысячи людей строят тысячи тороидов Кюммеля, создавая свет, для Силы он начинает ассоциироваться именно со светом. Можно сказать, что в каждом конструкте закодировано соответствующее волевое усилие. И когда Владеющий раз за разом строит этот конструкт, он одновременно и укрепляет эту ассоциацию, и в то же время узнаёт правильное волевое усилие. В конце концов он полностью осваивает волевое усилие, и конструкт становится ему не нужен, но это совсем не значит, что конструкт — это бесполезная штука, которая ничего не делает. А ведь и в самом деле такое объяснение всё объясняет. Пожиратели с каждым съеденным конструктом всё лучше понимают его функцию — так же, как Владеющий осваивает воздействие, многократно строя конструкт. Можно сказать, что Пожиратели таким образом идут к возвышению — если подумать, путь ничем не хуже любого другого. То есть, если не вдаваться в моральный аспект пожирания других, возможно разумных, существ. Сила, похоже, экспериментирует не только с разными типами разума, но и с разными путями восхождения. Я слегка содрогнулся от мысли о Высшем Пожирателе — надеюсь, что до этого дело всё-таки не дойдёт. — А как вообще появились эти конструкты? И с чем связана их конкретная форма? — Конструкты создали Высшие, мы можем создавать начальную ассоциацию, как бы вкладывать в конструкт волевое усилие. И не думай, что это легко и быстро делается, — строго посмотрела она на меня. — Я так не думаю, — поспешно подтвердил я. — Что касается формы конструкта, то она выбирается произвольно, никакой разницы нет. Привязку делали разные люди в разное время, поэтому набор родственных конструктов иногда выглядит странно. — А что будет, если конструкт долго никем не будет использоваться? — Ассоциация постепенно размоется, она же не вечная, — пожала плечами Стефа. — Будет всё сложнее и сложнее пользоваться конструктом, пока он вообще не потеряет связь с нужным волевым усилием. — Спасибо, бабушка, — искренне сказал я. — Похоже, я наконец-то всё понял с конструктами. — Задавай правильные вопросы, и получишь правильные ответы, — хмыкнула она. — Хотя обычно в правильном вопросе уже содержится правильный ответ. Глава 7 Каникулы ещё не кончились, а я уже затосковал. Не то чтобы мне было нечего делать — дел как раз было более чем достаточно, но все они были чисто офисной работой. Я не так давно наконец понял, что конторский труд — это всё-таки не моё, а мне больше по душе какая-нибудь лёгкая интрига, да пусть хоть даже что-нибудь боевое. Когда я это осознал, то оказался не на шутку удивлён — я-то как раз всегда считал себя кабинетным работником. То ли как-то подействовало обучение на боевом факультете, то ли я с самого начала ошибался — сейчас уже и не понять. Одним словом, когда сотрудники, обрадованные моим ежедневным присутствием на рабочем месте, завалили меня бумагами, я понял, что надо что-то делать, если я хочу сохранить рассудок в целости. Много времени на поиск подходящего занятия не потребовалось — когда ищешь повод избавиться от неприятной обязанности, он находится легко. Вот сейчас мы с Ленкой и шли в «Учёного цыплёнка» на встречу с одногруппниками. — И что за срочность, Кени? — ворчала Ленка, которую я оторвал от какого-то интересного занятия. — Что это за неотложное дело такое, чтобы отрывать занятых людей? — Нет никакой срочности, Лен, — согласился я, порядком её удивив этим признанием. — Мне нужен просто повод сбежать от бумаг. Я в них уже тону, сил никаких нет. Помнишь легенду о заблудившемся писце? Ты ведь не хочешь, чтобы я так же закончил? Ленка иронически фыркнула, но ничего говорить не стала, зато я ощутил лёгкую волну сочувствия. Я послал ей в ответ чувство смущения и благодарности, и она улыбнулась, бросив на меня быстрый взгляд. — Я, кстати, Анету позвала, — сказала она. — У неё к нам какое-то дело есть. Ты не против? Ничего секретного не задумал? — Да какие там секреты? — махнул я рукой. — Не смеши меня. Не против, конечно — Анету я всегда рад видеть. Ленка подозрительно на меня посмотрела, но всё-таки решила, что тема для тщательного разбора отсутствует. Ну понятное дело — с одной стороны, мне вроде деться некуда, но с другой — бдительность терять всё равно нельзя, будь это даже хоть сто раз лучшая подруга. Анету мы и встретили рядом с «Цыплёнком», она как раз вылезала из маленькой машины — красной, конечно, какой же ещё. Машинка, хоть и маленькая, была отнюдь не дешёвой — Алина, похоже, не разделяла подхода Ренских к спартанскому воспитанию молодого поколения. Девушки сердечно расцеловались — ну у этих-то эмоции в самом деле соответствуют. Женщины часто радость встречи только изображают, а для эмпата очень неприятно ощущать диссонанс реальных чувств и демонстрируемых. Но Ленка с Анетой по-настоящему дружны, и вполне возможно, что Ленка действительно согласилась бы терпеть её в семье. У меня такая мысль несколько раз мелькала — Анета и в самом деле мне глубоко симпатична, — вот только слишком уж много проблем от этого возникло бы, да и не отдаст её Алина в другую семью. Семья Сельковых уже сидела внутри, за нашим любимым столиком. Очень удачно получилось его занять — трактир был полон. Занятия ещё не начались, у студентов было полно времени для подработок, и соответственно, деньги в карманах водились. Вот во время сессии, да и перед ней, здесь был мёртвый сезон. Если бы не редкие компании денежных мажоров, трактир на время сессии можно было бы смело закрывать. — Как сессию сдали? — поинтересовался я, пропуская этап приветствий. В конце сессии мы с ними почти не пересекались, так что я и правда не знал, что там у них с результатами. — Нормально, — ответила Дара. — Почти всё на «превосходно». Правда, у Вани и «приемлемо» есть. По словесности. — По словесности? — удивился я. — Какая может быть проблема со словесностью, Иван? Тебе что — трудно несколько книжек прочитать? — Зачем мне это? — махнул рукой. — Бесполезный предмет. Мы же боевики. — Вы же решили дворянами стать? О чём ты будешь разговаривать в дворянском собрании? О ковке гвоздей? Если ты хочешь стать своим в обществе, должен разговаривать на том же языке. Разбираться в литературе, музыке, уметь грамотно писать и так далее. — Гвозди не куют, — мрачно возразил Ваня, чувствуя неприятный поворот беседы. — Да я помню, что их на проволочно-гвоздильном автомате делают. Неважно. В общем-то, ты прав — ты вполне можешь прожить без этого. Но вы же наверняка детей планируете? Если тебя не признают в дворянском обществе, твоим детям придётся хлебнуть полной ложкой. Сверстники будут им на каждом шагу тыкать, что они из коровника вылезли. Дара со Смелой резко напряглись. Будущие проблемы будущих детей явно задевали их гораздо больше, чем Ваню. — Ты говорил, что у тебя отец мещанин, но тебе же никто не тыкает? — привёл Иван убойный аргумент. — А мне тыкали, — засмеялся я, ощутив и от Ленки волну веселья. — Но видишь ли, в чём тут дело — мало кто способен ткнуть меня происхождением и выжить после этого. И даже те, кто способен, ещё десять раз подумают, стоит ли оно того. Это даже не вспоминая про нашу мать, которая от таких намёков тоже может оскорбиться, а это уже для любого однозначно смертельно. — Кто это тебя тыкал происхождением? — удивилась Анета. — И что с ним стало? — Был такой редактор гнусной газетёнки под названием «Голос гражданина», — пояснил я. — Написал про меня какую-то чепуху, в том числе насчёт моей якобы дурной наследственности, и вскоре скоропостижно скончался. С журналистами порой случаются такие неприятные вещи, когда они перестают различать границы допустимого. Свобода слова — это, конечно, святое, но надо думать, что говоришь. — Скажи, пожалуйста, Кеннер, — вмешалась в разговор Дара. — Ты как-то упоминал, что не всем позволяют стать дворянами. А может такое быть, что вещи вроде оценок по словесности на это тоже влияют? — Умные сами всё понимают, — улыбнулся я ей. — Умным не нужно объяснять. Девчонки задумчиво посмотрели на Ваню, и у того во взгляде мелькнула паника. Смело могу предположить, что ему в самом скором времени придётся засесть за прописи. Думаю, к окончанию Академиума они и в самом деле выкуют из кузнеца дворянина. Кузнец, конечно, временами будет вылезать наружу, но в целом Иван будет не хуже многих признанных обществом дворян. Всё-таки распределяли нас по группам умные люди, и я раз за разом убеждаюсь, что место Ивана именно в первой группе. И дело даже не в каких-то способностях — мы с Ленкой живое свидетельство того, что школьные способности — та самая пресловутая основа, — практически ничего не стоят. Важно, что у Ивана достаточно сильная воля, чтобы измениться, и достаточно гибкая психика, чтобы эти изменения принять. Половой прикатил тележку, заставленную тарелками, и разговоры на какое-то время затихли.