– Это чего же? – Гаррель догнал Лещинского, пошел рядом, подстроившись под шаг человека. – Фаги похищают с Земли людей уже лет пятьдесят, – сказал Лещинский. – И ничего: наша цивилизация никуда не делась. Развиваемся… или деградируем. Но на месте не стоим. В космос летаем. Мобильники, планшеты, секс по «скайпу». Кому-то – например, мне или, скажем, профессору Сахарнову – не повезло. Но мы – всего лишь единицы. А на Земле живут миллиарды. – Ты прав, – кивнул Гаррель, – но слишком уж много человеческих единиц собралось в одном месте и в одно время. Я имею в виду Колонию. Ты не находишь? – Жил на Земле один чудак, – проговорил, разбрасывая мысками ботинок пыль, Лещинский. – Эйнштейном его звали. Так вот, он доказал, что время – относительно. Пространственно-временной континуум не плоский, а способен менять кривизну в зависимости от событий и системы отсчета. – От каких еще событий, Костя? – усмехнулся Гаррель. – Да ну тебя, – поморщился Лещинский. – Я что, физик, по-твоему? Ты у нас тамплиер, ты и ищи корни Зла. Гаррель неожиданно сбавил шаг. – Так, объект на девять часов. Лещинский повел в воздухе ладонью, словно собирался переключить один из рычагов бронехода. За серой дюной виднелось сооружение, похожее на покосившуюся ротонду. – Вперед! – Гаррель, не дожидаясь Лещинского, зашагал к строению. – Вообще-то надо быть на стреме, – бросил ему в спину Лещинский. – Ты слышал о такой штуке, как зыбучие пески? Гаррель резко остановился. – Слышал. И о минных полях, кстати, – тоже. Из пологого ската дюны торчал полузанесенный противотанковый еж, рядом ним темнела груда тряпья. Обглоданная ветрами и зверьем, торчала наружу лучевая кость. – А вот и первый абориген, – задумчиво проговорил Гаррель. Арсианец и человек подошли к останкам с двух сторон. Лещинский сейчас же наступил на что-то твердое. Всплыла некстати изреченная Гаррелем мысль о минах. К счастью, это было всего лишь оружие покойника: безнадежно забитая пылью винтовка с коротким стволом. Лещинский взмахнул ею, как дубиной: на худой конец, сгодится в рукопашной. – Кто у нас тут… – Гаррель сунул руку в тряпье. Послышался угрожающий стрекот, из заскорузлых складок одежды мертвеца выползла змея с серой, отливающей сталью чешуей. Погремушка на конце ее хвоста выписывала в воздухе кренделя. – Змейсы и пиявсы, – сказал Лещинский, примеряясь, как бы прижать змею к дюне прикладом. – Ну, на худой конец, найдем что пожрать. – Пусть уходит, не буду я ее лопать, – ответил Гаррель, а затем поджал губы и громко зашипел. Змея опустила погремушку, потекла, извиваясь волнами, по склону дюны прочь. Гаррель продолжил рыться в тряпье. Вскоре он выудил покрытый мумифицированной плотью череп и принялся разглядывать находку, подставив ее бело-синим лучам солнца. – Бедный Йорик, – кисло усмехнулся Лещинский. – Не арсианец, – Гаррель в задумчивости прикусил нижнюю губу. – Не человек, – подхватил Лещинский. – И не нген, – с сомнением проговорил Гаррель. – Не птичник, – добавил Лещинский. – Само собой, что не птичник, гений… – Гаррель бросил череп на тряпки, отряхнул руки. – Что у них тут, война была, что ли? – Ожили воспоминания о событиях, связанных с восстаниями электрорадикалов; и давнего, когда ему довелось побывать на баррикадах, и последнего, когда повстанцы громили храмы во всех Ареалах, а в небесах поселились паровые титвалы с цельнометаллическими оболочками. – Змею зря отпустили, вот что я думаю, – вздохнул Лещинский. – Короче, ладно. Идем, посмотрим, чьи там руины. Под подошвами ботинок снова зашуршала пыль. Солнце раздражало, Лещинскому оно напоминало дугу электросварки, непрерывно сияющую в серо-белых небесах. От ротонды тянулась длинная тень. Купол и колонны растрескались. В трещинах виднелись ржавые прутья арматуры – железного каркаса этого бог весть каким образом оказавшегося посреди пустыни сооружения. Могло прийти в голову, что ротонда – это верхушка погребенной под дюнами башни, и что под пылью скрывается целый дворец… если бы не обнажившийся фундамент руины: просевший на одну сторону и такой же растрескавшийся, как остальная часть строения. Они осторожно взобрались на склон, заглянули за колонны. От руины веяло холодом. – Ротонды обычно устанавливают в видовых местах, – неуверенно проговорил Лещинский. Пейзаж со склона дюны открывался еще тот: серая, бугристая, словно поверхность мозга, пустыня. Там – противотанковый еж, здесь – часть развороченного трубопровода торчит из сыпучего грунта. За пыльной пеленой едва различимы прямоугольные контуры то ли гор, то ли небоскребов, идти и идти к ним. – Может, здесь был колодец? – предположил Гаррель. Он крякнул, а затем запрыгнул в ротонду. – По-моему, она крепко стоит. О, браза, давай-ка сюда… Лещинский выбрался на окруженную колоннадой площадку. Сразу же бросились в глаза барельефы в виде лиц на внутренней стороне колонн. – Рожи… – протянул Гаррель. Восемь колонн, восемь лиц… или точнее – лиц и не совсем лиц. Вот человек – губастый и носатый, наверное, негр. Что-то пугающее в его чуть неестественно поджатых губах и в мелких складках на щеках. Посмертная маска, – приходит Лещинскому на ум подходящее сравнение. Рядом – нген, весь в крупных бородавках, за отвисшей нижней губой видны похожие на лопаты зубы. Голова насекомого. Огромные полусферы фасетчатых глаз, жвала, как у инопланетянина из фильма «Хищник». Не хотелось бы с таким сцепиться из-за пайка Корсиканца. Оскаленный рептилоид. Арсианка с полузакрытыми глазами. Родич трижды проклятого Тарбака, открытые на всю ширину лицевые жабры которого были похожи на ножевые раны. Птичник, понуро опустивший клюв. Последнее существо принадлежало к виду, незнакомому Лещинскому. Это был гуманоид с пупырчатым раздвоенным подбородком и круглыми выпученными глазами. – Ни фига себе! – проговорил Лещинский, переводя взгляд с одного барельефа на другой. Гаррель же приник к полу, принялся сдувать пыль, поднимая клубы под самый купол ротонды. Лещинский увидел, как открывается прежде скрытый рисунок, обрамляющий углубление в центре площадки. – Знаешь, что это такое? – спросил Гаррель, проводя пальцем по плавному изгибу вырезанной в камне линии. – Паутина, что ли? – нахмурился Лещинский. – Ага, – подтвердил арсианец. – Здрасти! На твоей планете разве водятся пауки? Гаррель сверкнул глазами. – Эта гадость, браза, водится везде, где только возможно. – Странно… – хмыкнул Лещинский. – Вот такой закон природы… – Гаррель принялся, кряхтя, вычерпывать из углубления в центре площадки пыль. – Вот такая Вселенская константа… – Погоди! – Лещинский вскинул руку и замер, прислушиваясь. Шуршала, осыпаясь с гребней дюн, пыль. Размеренно дышал ветер. Поскрипывало разболтанное железо культи трубопровода. И вот опять: – Крааа! Вороний крик. Словно в осенних Сокольниках, видение которых преследовало Лещинского еще с первых дней в мире под Чертовым Коромыслом. 2 Солнечные блики сверкали на иссиня-черном оперении. Жирный ворон сидел на стволе полузасыпанного пылью танка, и, казалось, сталь прогибается под тяжестью птицы. Это был самый большой ворон из всех, что доводилось видеть Лещинскому. Клюв почернел от запекшейся крови, очевидно, им недавно всласть покопались в еще свежем мясе. Бусинки глаз цепко следили за пришельцами из пустоши: вот человек и арсианец спустились с дюны, вот остановились в облаке пыли, вот зашагали к танку. Не птица, а оперенный лоснящийся бурдюк, набитый потрохами и злобой, обработанная в фотошопе, утратившая реалистичность картинка. И сам пейзаж – как коллаж на модную в две тысячи тринадцатом году тему постапокалипсиса. – Не подозревал, что фаги глотают и ворон, – ошарашенно проговорил Лещинский. Гаррель замялся. – Может, это – твоя планета? Лещинский фыркнул. – Присмотрись, – мягко посоветовал Гаррель. – Может, просто время не твое… – Не мели чушь, – Лещинский подошел к танку, положил руку на грубо клепанную броню. Ворон мрачно зыркнул на человека, затем оттолкнулся от ствола и взлетел, нехотя шаркая в воздухе крыльями и едва не задевая брюхом гребни дюн. Над пустошью разнесся сиплый и громкий крик: «Кра!» Так мог орать уверенный в своих правах хам. – Это какая-то боевая машина, браза? – спросил Гаррель, осторожно заглядывая в пулеметную амбразуру танка.