Тарбак прыгнул через перила, огораживающие площадку перед реактором, в техническую шахту. Повис, уцепившись за кабели. Они оказались липкими и туго натянутыми. Причем липкими до такой степени, что за них можно было не держаться: они держали сами. И когда из темноты шахты вынырнуло нечто многоногое, мохнатое, с выдающимися вперед мечеподобными челюстями, пришло запоздалое понимание, что висит он вовсе не на кабелях. Существо проползло мимо Тарбака, обдав Наблюдателя химическим запахом, легко и бесшумно поднялось на площадку. Накрыло всей бесформенной тушей Крабара, и крик конструктора перешел в прерывистый булькающий звук. А луч импульсника заметался по переборкам и сводам, высекая огненную капель. Глава восьмая. Эдем. Передышка в пути 1 Когда в окнах посветлело, Натали исчезла. Лещинский открыл глаза лишь на мгновение позже, а ее уже и след простыл. Только качнулась занавеска, отделяющая альков от просторной залы, которую язык не поворачивался называть обыденным словом «спальня». «Интересно, – лениво подумал Лещинский, – почему она всегда удирает под утро?..» Между ним и Натали был молчаливый уговор. Если они встречались днем, то не подавали виду, что испытывают друг к другу нечто большее, чем дружеские чувства. Лещинский не прочь был бы сожительствовать с бронзовокожей американкой в открытую, но ее стыдливость он щадил. Лещинский спустил ноги на пол – теплый и мягкий, словно бухарский ковер, и вместе с тем – зеркально гладкий. Подобрал брошенный накануне банный халат. Поднялся. Накинул халат на плечи. Запахнул, завязал пояс. Отдернул занавеску. Сквозь широкие проемы окон в залу вливался утренний свет. Цветочная стена оставалась пока в тени, и громадные бутоны мухоловок еще не раскрылись. Кто назвал эти цветы мухоловками, Лещинский не знал. Наверное, какой-то лишенный воображения ботаник. Мух, как и прочих вредных насекомых, в окружающих Санаторию парках не водилось. Зато в многочисленных водоемах было полно рыбы, на радость заядлым рыболовам, вроде нгена Зорро. Лещинский слабости к рыбалке не питал, но огромный, во всю стену, аквариум, населенный пучеглазыми радужниками, ему нравился. Он с детства мечтал о таком. И здесь, на Эдеме, мечта осуществилась. Солнечные лучи пронзили изумрудную толщу воды в аквариуме – радужники вспыхнули всеми цветами спектра, распустили плавники, похожие на перья райских птиц. В дверь, ведущую в общий коридор, робко постучали. – Войдите! – разрешил Лещинский. – Доброе утро, Костя! В дверном проеме показался профессор с пухлым томом под мышкой. – Доброе, Аркадий Семеныч! – отозвался Лещинский и задал дежурный вопрос: – Как спалось? Ответ тоже был дежурным: – Плохо, Костя… Бессонница… Лещинский пробормотал сквозь зевоту: – Сходили бы в Лекарню… – Ходил, – вздохнул профессор. – Новые зубы вырастили, сердце теперь как у спортсмена, а от бессонницы не помогает… Кофе сварить? – Чуть позже, дружище… Я окунусь. Сахарнов кивнул и удалился. Лещинский проводил его взглядом. А ведь выглядит старик вовсе не плохо. Ни дать, ни взять образцовый «док» из телесериала – белоснежная сорочка, галстук, жилетка, немного пузырящиеся на коленях брюки, домашние туфли, безукоризненно выбритый подбородок, пенсне на благородном носу. Куда только делись шаркающая походка, трясущаяся седая голова и затравленный взгляд нищеброда из Чумного городища? Лещинский зевнул, почесал грудь и побрел к Купальне. Под стеклянным куполом, накрывавшим ее, уже вовсю жарило солнце. Больше никого из санаторских не было. Дрыхнут, конечно. Сбросив халат, Лещинский с разбегу нырнул в бассейн. Вода в нем была ни горячей, ни холодной, а такой, как надо. Тело почти не ощущало ее. Нырнуть, зависнуть между дном и поверхностью – чем не невесомость! Целую минуту Лещинский парил в прозрачной глубине с открытыми глазами, любуясь игрой световых бликов на серебристой плитке, выстилающей ложе бассейна. Это занятие ему никогда не надоедало, целыми днями плескался бы. Впрочем, мало ли в Санатории развлечений. Хочешь – в бассейне плавай, хочешь – на корте мячиком стучи. Или шары катай в бильярдной. Шахматы, шашки. Арсианский пасьянс. Нгенские догонялки. Кальпа птичников. Еда, напитки на любой вкус. Кино! Правда, странное. Мужики уверяли, что на огромном, вогнутом экране каждый видит свое. А начни спрашивать – что именно? – либо соврут, либо захихикают, как полоумные, либо пошлют подальше. Лещинский, конечно, с такими вопросами не совался, он и сам никому не рассказал бы содержание своего «фильма», а вот профессор, бывало, любопытствовал. Его и посылали. Само собой, беззлобно. На Эдеме злоба не приживалась. Профессор не обижался. Из уклончивых ответов, нечаянных оговорок и собственного опыта «кинопросмотров» он вывел забавную теорию, которой в охотку поделился с Лещинским. Сахарнов считал, что «кино» не имеет никакого отношения к развлечениям, что таким образом могущественные и незримые механизмы, поддерживающие инфраструктуру Санатория, сканируют психику его обитателей, выясняя мечты и желания каждого. Доля истины в этой теории была. Ведь откуда-то появлялись в Ресторациях все эти изыски? Каждый раз, открывая округлые, остекленные спереди, похожие на микроволновку, камеры, Лещинский поражался, насколько точно угадывают они сегодняшние предпочтения едока. Да и не только кулинарные капризы удовлетворялись. Птичники, например, подобно земным воронам, любили блестящие безделушки. Поначалу Лещинский удивлялся, откуда эти крикливые пернатые создания берут браслеты и ожерелья из драгоценных металлов, разные висюльки с разноцветными камешками, за которые на Земле отвалили бы немалую кучку «зелени». Оказалось, «микроволновки» пекут не только пирожки, но любые предметы, и не всегда – первой необходимости. Стоит только захотеть. Лещинский представил, как птичники млеют, созерцая в «кино» груды сапфиров, рубинов, агатов, изумрудов и прочих алмазов, и ему стало смешно. Он фыркнул, глотнул чистой, словно дистилированной, воды, закашлялся и едва не захлебнулся, совершенно забыв, что все еще парит в искусственной невесомости бассейна. Чья-то сильная рука схватила его за волосы и вытащила на бортик. Несколько минут, скорчившись в три погибели, Лещинский мучительно кашлял, избавляясь от попавшей в легкие воды. Наконец воздух стал поступать беспрепятственно. Красная пелена перед глазами рассеялась, и Лещинский увидел своего спасителя. Херувим сидел на краю бассейна. Болтая непомерно большими ступнями в воде, он ждал, пока Лещинский откашляется. Хламидка херувима была насквозь мокрой, с длинных золотистых вьющихся волос, что обрамляли узкое безбородое лицо, капало. Самого лица, как обычно, было не разглядеть, так оно сияло. – Спасибо, – смущенно сказал Лещинский. Ему было неловко, что он сидит перед Херувимом совершенно голый, а халат, как назло, остался с другой стороны бассейна. – Не за что! – отмахнулся Херувим. В колени Лещинского ткнулось что-то мягкое. – Благодарствуйте, – пробурчал он, препоясываясь полотенцем, словно библейский пророк овечьей шкурой. – Как обстоят дела со спектаклем? – осведомился Херувим. Лещинский вздохнул: началось! – Репетируем помаленьку, – нехотя отозвался он. – Гаррель шьет костюмы, Сылт пишет музыку, Олт со своими ребятами над декорациями бьется, Карл занят реквизитом… – Медленно работаете. – А куда спешить?.. – риторически вопросил Лещинский. – Времени у нас вагон. – Я не хочу вас торопить, – сказал Херувим. – Сколько нужно, столько и готовьтесь. Но, как мне кажется, вы неэффективно выстраиваете взаимоотношения внутри творческой группы. – Это почему же? – насупился Лещинский. – Почему в работе над сценарием не задействована Лиза? У нее есть опыт литературной работы, на Земле она написала и издала две книги. Лиза может серьезно помочь. Я с ней беседовал, у нее имеются нетривиальные идеи, которые могли бы сработать. И вообще – она очень творческая и неординарная личность. Нехорошо игнорировать такую талантливую девушку. Лещинский замялся. Себя он назначил главным сценаристом, а в помощники позвал, само собой, Семеныча, Гарреля и Натали. Друзья согласились без раздумий. Затем уже Лещинский подошел к Старшей, он рассчитывал на ее участие. Но Старшая, очевидно, в тот день опять страдала от затяжного ПМС, и разговор не задался. «А почему ты подошел только сейчас?.. Натали – индейская учительница из пятидесятых? Ха-ха, сильный ход, ее помощь будет неоценима… Гаррель – художник, друг мой, не писец. Место действия – Чертово Коромысло? О-о, по-моему – ужасно. Ну ладно, если у меня появятся идеи, я, конечно, изложу. Да, в трех экземплярах изложу. Поки!» – Подумайте сами, Константин, – продолжил Херувим, – чем дольше вы тянете с премьерой, тем меньше свободного места остается на Сфере. Санатория не будет существовать вечно, и настанет день, когда нам всем придется ее покинуть. И я, как ваш куратор, заинтересован в том, чтобы вы не остались за бортом! – Ну, останемся… – пробормотал Лещинский, ощущая нарастающее раздражение. – Ну и слава богу… Мы уже намотались, понимаете! Нам бы отдохнуть на всю катушку. Пожрать всласть. Языки почесать от души… А вам вечно от нас что-то нужно… Он замолчал. Херувим безмятежно болтал ногами в воде. Сияние, распространяющееся от его лица, бликовало на глади бассейна. – Прислушайтесь к моему совету, Константин. Не будьте упрямцем. Вы ведь и Тарбака поначалу не хотели видеть в своей команде. Но почти все предложенные им решения – на грани гениальности. Чего стоит только паутина на всех декорациях. Лещинский хмыкнул. – Да, с паутиной клево вышло, согласен. Но беда в том, и Тарбак, и Старшая – не командные игроки. Тарбак вообще не от мира сего, а Лиза все время тянет одеяло на себя. Их участие носит проблесковый характер, а мои люди работают стабильно, стараются. Конечно, я намерен привлечь всех к работе, и взять от каждого столько, сколько он сможет или захочет дать. Херувим сделал широкий жест безукоризненно чистой дланью. – Смотрите сами, Костя. Вы – главный, вам должно быть виднее. Я полагаюсь на вас. Сказав это, Херувим встал и направился к выходу. С каждым новым шагом его свечение становилось тусклее, а фигура таяла и теряла материальность. У выхода он исчез полностью, и дверь открылась как будто сама собой. Лещинский стащил полотенце с задницы и принялся энергично вытираться. Что-то они и в самом деле расслабились, надо бы взять всех «курортников» в ежовые рукавицы. Херувимы пока держат над системой экран, защищающий их от фагов, но как долго это будет продолжаться – черт его знает. Иногда ему казалось, что даже херувимы не могут ответить на этот вопрос. …Через полчаса, одетый в легкую и светлую одежду, побритый и тщательно причесанный, Лещинский вышел, потягиваясь, на крыльцо Санатории. 2 Сфера висела над озером. Серо-стальная и полупрозрачная, она стремилась поскорее исчезнуть из виду за золотом солнечного света в синеве ясного неба. Но Сфера присутствовала в вышине всегда, и днем и ночью, переползая из фазы в фазу, приближаясь и отдаляясь, вызывая солнечные затмения и приливные волны. Сфера выглядела почти как «Звезда смерти», разве что казалась более комковатой и рельефной. Эдем – мир-рай, мир-курорт – был ее единственной луной. Сферу построили херувимы… точнее – еще не достроили, но все работы были уже близки к завершению. А Эдем – планетоид естественного происхождения – случайно угодил в поле притяжения Сферы, и был превращен в одну гигантскую базу отдыха. Лещинский опустил взгляд: с боковой дорожки в аллею, ведущую к высокому крыльцу Санатории, вывернула поджарая фигура. Карл, одетый в шорты и мокрую под мышками футболку, в кепке на коротко стриженной голове, бежал к корпусу, шаркая подошвами кед по асфальту. – Петухи поют – проснулись, чуваки бредут – согнулись, – так, пыхтя и отдуваясь, поприветствовал он Лещинского.