– Нет, у меня вечером. Соня рассказала о звонке хозяйки, тихо, как говорят о чем-то обыденном и не слишком интересном. – Я в полной заднице, Мадин, – сказала. – Она заявление напишет. Почувствовав, что вот-вот расплачется, Соня отвернулась к окну. Лить слёзы при Мадине не хотелось: она представлялась Соне легкой, не любящей чужих трагедий и нытья. А за окном поехала машина, грузовичок с едой в столовку. Надо бы думать о нем, какой он серый и квадратный, дверь кузова отъезжает сбоку, наверное, чтобы удобнее доставать кастрюли, и некуда пойти совсем, некому даже позвонить, грузовичок свернул за угол, оставив серый полукруг следов, широкую лыжню, и у Алиночки тоже не попросишь, у нее сестра больная, все деньги на лечение уходят, боже, что делать-то… – Значит, так, – сказала Мадина. – Мы со всем справимся. – Мы? – Соня удивленно повернулась к ней. – Ну ты же не думала, что я вот так оставлю тебя в беде? У тебя карта к номеру планшета привязана? Не успела Соня кивнуть, как Мадина вытащила из кармана халата очки, надела и что-то набрала в них. Булькнул сигнал улетевшего сообщения, ему тут же ответили Сонины очки в кармане. Соня торопливо огляделась, не дай бог кто заметит гаджет, будет драка. Этаж, слава богу, пустовал. – Спрячь, это опасно! Не спеша Мадина убрала арки и сочувственно похлопала Соню по руке. – Не волнуйся, никто нас отсюда не выгонит, дружочек. – Она совсем не поняла, что Соня имела в виду. – Я наладила контакт с Иваном Тарасовичем, он клевый дядька. Интересно, каким образом она нашла общий язык с шестидесятилетним и по-военному строгим в плане дисциплины главой центра? На ум приходили разные варианты, но Соня решила не спрашивать. Это же глупые предрассудки, просто Мадина умеет договариваться. Налаживать всяческие контакты. Соня хотела как-то посопротивляться, перевести деньги обратно, ну или хотя бы часть их, но, не сдержавшись, разревелась. Всё из-за гормонов, повышенная чувствительность, ничего криминального, на самом деле, но Соне было ужасно, оттого что она вот так захлебывается, закрыв лицо руками, некрасиво покраснела и слёзы разъедают щёки. А поделать ничего не могла, будто сломался механизм, сдерживающий боль внутри, и та полилась наружу. Мадина приобняла ее, и Соня вцепилась в нее, как в спасательный круг. Локоны Мадины густо пахли духами, чем-то сладким и древесным – ваниль, сандал. – Не беспокойся, – она прошептала на ухо. – Когда сможешь, тогда отдашь. Теперь ты в безопасности, хорошая моя. И если тетка будет еще наглеть, просто скажи мне. Есть у меня ребятки. 3 Павел столько раз прогуливался по виртуальному Пекину, что успел выучить все его улицы. Вот залитая светом рекламных экранов Ванфуцзин[23]. Вот новое здание Национального музея искусств, похожее на линию, проведенную кистью каллиграфа, а если завернуть за угол, то будет ресторанчик, по отзывам вполне приличный. Пройдешь дальше – и вот длинная аллея, существовавшая еще во времена династий Мин и Цин, там выгуливают крохотных собачек – тявкающий пух с глазами, играют в карты, рисуют иероглифы водой. Павел смотрел видео: старик берет кисть с метровой ручкой, макает ее в ведро и чертит линии прямо на плитах дорожки. Живой Пекин сшиб Павла с ног. Громко говорили люди, кричали через маски в арки, не стесняясь. Гудели электротакси, пищали торговые автоматы, позвякивали велосипеды, дезинфицирующие роботы, реклама, которая вылезала отовсюду, начиная с медиафасадов и заканчивая велорикшами с прицепами, из которых на все лады призывали идти на распродажу. Магазинчики и рестораны все попрятались: на месте забегаловки, в которой Павел собирался пообедать, работал рыбный магазин, на месте продуктового – общественный туалет с поэтичным названием «Витающий аромат», и даже сами улицы, казалось, заворачивали не туда. Осмотреться толком невозможно, при взгляде с тротуара общая картина никак не складывалась, не умещалась в голове, а идти от одного дома-гиганта до другого оказалось дольше, чем в обманчивом Baidu. Воздух был плотный, непрозрачный, пах дымом и песком. Желтоватый смог заволок небо и верхушки зданий, которые проглядывали угловатыми тенями, и тусклое маленькое солнце висело, похожее на круглую фару в тумане. Арки тут же сообщили, что воздух весьма опасен для здоровья, показали цифры индекса и посоветовали надеть маску. К вечеру первого дня у Павла заболела голова – то ли от усталости, то ли от запахов и звуков. Бетонная башня «Диюй» находилась в районе Чаоян, окруженная бульварами и парками в сереньком снегу. Здесь солнце проглядывало чаще – на зданиях работали большие вентиляторы. Они синхронно поворачивались, ловя направление ветра и сдувая гарь прочь. На крыше красовался бессменный символ «Диюя» и уже, наверное, Пекина – огромный глаз, ночью светивший, как прожектор. Такой же, но поменьше и хрустальный, стоял на стальной спирали перед лифтами на этаже, где Павлу предстояло работать, и был так подсвечен снизу, что резкие блики рассыпались по стенам. Твоя жизнь теперь не будет прежней, говорил он, заглядывая Павлу в душу. Больше ты не Шваль. Жизнь и правда изменилась. У Павла даже появились приятели: тощий Ли Гоцзюнь и плотный коротышка Хун Янлин. Хун Янлин, ровесник Павла, походил на большого пухлощекого ребенка. Из его подбородка занозами торчала недобритая щетина, и Павлу хотелось выдернуть щипчиками эти волоски, сделать подбородок совершенно гладким. Хун Янлин очень интересовался русскими девушками: правда ли, что они стремительно полнеют после свадьбы, много пьют, неряшливы в быту? Вообще, в Пекине Павел у многих вызывал вопросы. Некоторые не могли понять, откуда он. Ты из Синьцзяна? Казахстана? Ты больше русский или китаец, Баолу? А девушки тебе какие больше нравятся: белые или азиатки? Сам Хун Янлин мечтал пощупать белые большие груди, завистливо вздыхал, когда Павел говорил о Соне, и всё порывался съездить в Россию. «Но холодно, – качал он головой. – Очень уж холодно у вас, даже самое ценное работать перестанет». Еще он почему-то восхищался, что у Павла свои палочки в футляре и он умеет ими есть. Это было оскорбительно. Сорокалетний Ли Гоцзюнь о русских девушках не думал, он был женат и клял программу «каждой семье по три ребенка». У него дома жили дочь-подросток и два неугомонных спиногрыза, близнецы детсадовского возраста, которые страдали отитом, как по расписанию – переболел один, и тут же заболевал другой, из-за чего Ли Гоцзюнь не спал ночами и на работу приходил слегка растрепанный, иногда с пером из подушки в волосах, иногда с зубной пастой на шее. Еще у него была крикливая жена, из-за которой Ли Гоцзюнь не спал и днем в единственный выходной. «Потому я такой тощий, – говорил он. – Они меня сожрали». Поселили Павла в бывшую квартиру его начальника, директора Син Вэя. Находилась она на третьем этаже панельки рядом с Ябаолу, такой же старой, как и прочие дома этого района, включая красные пяти- этажные коробки, все под снос в ближайшие четыре года. На потолке спальни дребезжал кондиционер, а стоя в центре кухни, можно было коснуться всех ее стен. В узком коридоре лежали вещи («Заберу через месяцок», – сказал директор Син), а в комнатах стояли аквариумы, бурчали аэраторы, рыбы пучили глаза на Павла. «Их тоже заберу попозже, как устроимся на новом месте. Ты их корми два раза в день, жратва у них вот здесь», – директор Син приподнял крышку пластикового контейнера, масса внутри беспрестанно шевелилась и блестела. Павел отвернулся, сглатывая тошноту. На подоконнике лежал окурок, пачка сигарет, журчала вода в унитазе с окаменелым налетом на стенках, кнопки «умного» сиденья были продавлены и, судя по всему, не работали. Зарешеченные окна выходили на «Коля аптека оптовых и розничных» – вывеска на русском, выше светились иероглифы. На косяке входной двери в квартиру потрепанная красно-золотая лента с пожеланиями всего самого лучшего, похоже, оставшаяся с прошлого Чуньцзе[24]. Асфальт во дворе вместо голубей занимали рабочие, сидели на корточках и ели рис. Доска объявлений была сплошь заклеена сообщениями о распродажах и аренде торговой площади. – Отличная квартира, хорошие соседи, знают русский. Ты же русский, хорошо тебе здесь будет, от сердца отрываю, – гордо сказал директор Син и оттопырил большой палец, показал Павлу «класс». Вообще, «класс» он показывал часто, будто ставил всем лайки. Русских среди соседей, и правда, было много: учительница английского, модель, работавшая на вечеринках, официант, повар русского ресторана, два веселых студента из Иркутска. Сам директор Син переехал в квартиру в новом комплексе рядом с офисом, а там была своя подземная парковка, система «умный дом», парк на территории и даже открытый бассейн с подогревом на двадцать пятом этаже, на длинном перешейке между башнями. Он всем рассказывал, что платит за содержание бассейна ежемесячно и поэтому будет плавать в нем каждый день, даже зимой. В офисе смеялись: сидишь вот, глядишь в окно, а там директор Син из принципа плывет и быстро-быстро вылезает из воды, чтоб ничего не отморозить. Ту квартиру компания выписала Павлу как иностранному специалисту, сказал ему по секрету тощий Ли Гоцзюнь. Они с Павлом взяли жареную лапшу и запеченные в яйце креветки из фургона, что в обед приезжал ко входу в офис, и присели на бордюр, застелив его газетой. Ли Гоцзюнь сразу принялся за еду, держа картонный стакан у самого лица, чтобы не набрызгать на рубашку. Начальнику, сказал он, прожевав, надоело тесниться в двушке с женой и тещей, вот и поменялся с Павлом. А кто станет с ним спорить и ловить за руку? «И ты не лезь. Дай ему сохранить лицо, кивай, улыбайся, поздравляй с новосельем. Начнешь ссору – тебе самому только хуже будет». У Павла это получалось плохо. Стоило ему увидеть директора Син Вэя, как портилось настроение и улыбаться ну никак не получалось. Но Ли Гоцзюнь был прав – что здесь поделаешь? Пришлось Павлу обустраиваться в душной квартирке рядом с аптекой. С другой стороны, не худший вариант, если подумать и сравнить с московской коммуналкой. Какая-никакая, а квартира в самом Пекине, не каждый может себе позволить. Ну и много места Павлу не требовалось. Неподалеку парк, в котором по утрам занимались тайцзи, а вечером в небе за прудом и чередой высоток был виден алый отсвет глаза с крыши здания «Диюй». К пруду Павел старался не подходить. Ему то и дело чудилось шевеление в темной, как мазут, воде, и во рту сразу появлялся привкус тины. Работал Павел с девяти до девяти формально, а неформально зачастую оставался до полуночи. Сверхурочные ему не были в новинку, он привык к такому графику еще в России, но странным казалась неторопливость всего, что происходило в офисе. То, что Павел мог выполнить за два часа, а обычный сотрудник – за пять, коллеги в «Диюе» растягивали на целый день. С утра все выходили на тимбилдинг, выстраивались на крыше в лагерном порядке и хлопали-топали под общее тунц-тунц в наушниках и крики Син Вэя, а сияющий глаз приглядывал за ними сверху, вращаясь вокруг своей оси. Затем все возвращались в офис, неторопливо набирали текст и код, уходили на обед на час пораньше и на час позже возвращались, отдохнув в парке неподалеку. На перерывах много говорили по аркам, не включая беззвучный режим и не стесняясь, чем напоминали Лыкова. Сосед слева чихал, не прикрывая рот ладонью, и всегда ужасно пах, будто не мылся. Когда Павел намекнул ему на это, как он думал, прозрачно, сосед фыркнул: «Это вы, лаоваи[25], потеете и воняете. Ты сам себя унюхал». Павел хотел его поправить: он же не лаовай, но после передумал. Ужин тоже длился часа два, после чего все оставались на местах, пока Син Вэй не надумывал ехать домой. Стоило ему скрыться за дверью, как сотрудники собирались быстрее пожарной команды, и офис пустел. Павел выполнял одни и те же однотипные задачи, с которыми играючи справилась бы и Леся. Поначалу думал, что его так проверяют, но вскоре с разочарованием понял: большего ему не светит. Он пошел к Син Вэю просить о задании посерьезнее. Директор Син обещал подумать, и на этом всё закончилось. Недели через две Павел пошел к нему опять, напомнил о себе. Директор Син пригласил его в кабинет, узкий и похожий на чулан, но с видом на Пекин. Он велел сесть, предложил выпить, но Павел отказался. Дверь приоткрылась, заглянула тихая, как смерть, Пан Цин, коллега Павла, тоже хотела что-то обсудить. Син Вэй тут же ее облаял, мол, что лезешь, не видишь – разговор идет, и велел ей принести Павлу кофе. Молча кивнув, Пан Цин скрылась и почти сразу же вернулась с чашкой. Павлу хотелось извиниться, хотя бы глазами показать ей, как он сочувствует, но Пан Цин вышла, на него не посмотрев. – Чжан Баолу, тебе не нравится твоя работа? – спросил Син Вэй, поглаживая брюшко над ремнем. – Конечно, нравится, директор Син, – опешив, ответил Павел. – Может, она слишком тяжела для тебя? – Нет, директор Син, – заверил его Павел, – как раз наоборот. Павлу захотелось выйти, так пристально Син Вэй изучал его. – Но ты пришел просить меня о других заданиях. Значит, то, что я поручаю тебе, мои решения тебя все-таки не устраивают? Вот же хитрый черт, подумал Павел. – Нет, ваши решения меня устраивают, вы прекрасный руководитель. – Тогда чего же ты пришел? – торжествующе воскликнул Син Вэй, и Павлу пришлось ретироваться ни с чем. С Маршенкуловым было куда проще договориться. Тот хотя бы поддерживал инициативность работников, когда та не мешала его собственным планам. Здесь же думать следовало начальству, а остальным лишь исполнять. И самое удивительное, что всех это устраивало. Сотрудники действовали по одним и тем же алгоритмам, никуда особо не стремились и принимать решения не хотели. Похоже, будь у них возможность не работать и получать зарплату, все бы радостно на это согласились. Непросто было признавать, но очень не хватало Игоря: покорять новые вершины и соревноваться в пекинском офисе было не с кем. Павел даже начал забывать то ощущение полета, предвкушение собранного пазла, решения, которого до него никто не мог найти. Забывать, как это – выкладываться по полной на работе, существовать на пределе возможностей и получать в итоге нечто совершенно новое. Он поискал в интернете кофейню Игоря, но сайт не работал. Страниц в соцсетях он тоже не нашел – ни Игоря, ни Сони. И российских новостных ресурсов не обнаружил: великий китайский поисковик, встроенный в чип и планшет, работал отменно. Павел пытался отыскать замену – писал приложения, слушал лекции, смотрел VR-фильмы, кормил рыб, бегал по утрам через парк и дальше, по лабиринту улиц, где вдоль заборов набились автомобили и мопеды, но всё это казалось бесполезным суррогатом. Один раз помог соседке закрасить иероглифы «НЕТ СЛЕЖКЕ» на стене в подъезде, «пока никто не видел», так она сказала. «Не то подумают чего». Мучаясь, как в наркотической ломке, он сократил сроки сдачи работ вдвое, но Ли Гоцзюнь посоветовал не выделяться, чтобы план не задрали всему отделу. «Поверь, тебе же лучше будет». И Павел чувствовал себя так, будто он, здоровый мужик со здоровыми ногами, вынужден ползти, как все вокруг него. Он мог встать и преодолеть два шага за секунду, но вместо этого елозил на животе, тратя себя на шаблонные задачи. Он ехал в Пекин покорять новые вершины – а по факту снова угодил в школу, в которой заняться было абсолютно нечем. Оказался в западне. Тогда Павел взломал свой чип. Взлом занял чуть меньше ночи. Закончив, он озирался, ждал, что к нему придут и депортируют обратно в Россию или же сунут в местную тюрьму. Затем Павел сообразил, что никто так и не понял, что́ он сделал. Или же всем было плевать. Он осмелел вконец. Перепрошил свой чип, отключив рекламу и прочие входящие сигналы навсегда, оставив только навигатор и уведомления из банка. Исходящие он тоже ограничил, не желая, чтобы кто-либо отслеживал историю его действий в сети и планшете. Теперь для стороннего наблюдателя всё выглядело так, будто сеть была нужна Павлу исключительно для просмотра сериалов и страничек девушек в соцсетях. Затем он обратил внимание на базу данных. База «Диюя» с данными носителей чипов и отчетами об их здоровье считалась неприступной, но не для Павла, мучимого скукой. Извне в облако забраться было невозможно, однако оставалась лазейка – через собственный чип с логинами «Диюй». Сначала Павел ввел в поиске первый иероглиф имени отца, но остановился. Куда исчез отец и почему? Где он умер, и, если его тело так и лежит где-то в России, могли ли эти данные оказаться в базе? Вряд ли. Девяносто девять процентов из ста, что Павел ничего не обнаружит. И оставался тот единственный процент, вероятность, что отец бросил их с матерью и вернулся в Китай. Столько лет эти вопросы мучили Павла – а теперь, когда между ним и возможными ответами стояла пара команд, несколько символов кода, он испугался. Вдруг правда окажется хуже неизвестности? Вдруг повторится та история с Красновым, и мир, с таким трудом склеенный из осколков, опять развалится на части? И Шваль шептала: что, если отец и правда жив, что, если ты ему никогда и не был нужен? Ты точно хочешь это знать? Придуманный тобой мирок не так уж плох. Сейчас не так уж плохо всё, Павлуша. Поколебавшись, Павел стер написанное и вместо отца поискал коллег, начав с Син Вэя. Как оказалось, тот окончил инженерно-механический факультет, потом учился в США, по возвращении в Пекин прошел переподготовку в партшколе и сразу стал начальником. Покопав еще немного, Павел обнаружил, что отец Син Вэя, Син Гаоли, когда-то работал вместе с заместителем председателя совета директоров «Диюй» и дружит с ним до сих пор. На этом Павел понял, что большое повышение ему не светит. Он давно заметил, что среди топ-менеджеров в главном офисе «Диюя» не было иностранцев или полукровок. Путь к вершинам бизнеса здесь был таков: вырасти в обеспеченной, насквозь китайской семье со связями, отучиться на Западе и привезти знания в Китай. Один раз Син Вэй решил выказать благосклонность и незадолго до Чуньцзе пригласил Павла в караоке. Там главы отделов быстро напились, откуда-то возникли проститутки, кто-то кого-то хлестал по багровым от алкоголя и духоты щекам. Всё это совсем не походило на культурные посиделки в московских караоке-ресторанах, скорее, напоминало тусовки старшеклассников во дворах за деревенской школой. Для полноты картины не хватало блатных русских песен, и Павел под шумок слинял. Фальшивый хохот девиц – тройного сопровождения[26] с четвертым размером груди – и пьяные слюни его не привлекали. Фальшивыми оказались не только хохот и должность. Фальшивыми были лица офисных менеджеров – ни одного натурального, сплошь черты актеров дешевых корейских дорам с тонкими носами-клювиками и прооперированными глазами. Обеспеченные люди заводили детей только с помощью ЭКО, и их генетически идеальные дети казались слегка ненастоящими. Фальшивыми были бренды на развалах, платежки левых компаний в электронном ящике, новости в очках. На юге даже провели конкурс фальшивых генсеков Линов. С ними под руку ходили фальшивые Енисеевы – загримированные китайцы в цыплячье-желтых париках, больше похожие на куклу экс-президента Трампа с «Алиэкспресс». Фальшивыми были видео, которыми полнились Weibo и Youku. Люди улучшали социальный рейтинг, как могли: помогали бомжам и старушкам, снимали в подробностях, как показывают туристам дорогу и сажают деревья в парке, кто-то произносил на камеру речи во славу компартии и прославлял силу Китая в Tiexue[27]. Один парень каждый месяц ходил на Тяньаньмэнь, выкладывал фото в соцсети и подписывал их примерно так: «Праздник! Я плачу от счастья». Лайкать эти видео и фото тоже поощрялось, и сердечек под ними скапливалось даже больше, чем под младенцами, котами и попсовыми певцами. Павел один раз тоже лайкнул, но почувствовал себя идиотом и больше не стал. Однажды Павел и Хун Янлин пошли в большой ресторан через дорогу от парка. Ресторан был дорогой, но именно в нем Хун Янлин задумал угостить Павла грудинкой «Хуншао». Павел не протестовал: других планов и способов потратить деньги у него не было. – Лучшая, самая лучшая в городе! Сам председатель Мао не нашел бы вкуснее, – пел Хун Янлин в предвкушении, распахивая перед Павлом дверь. Глаза его масляно блестели, а ноздри трепетали, вылавливая запахи из отфильтрованного вентиляцией воздуха. Сели они в углу гулкого зала, за круглый стол на десять человек. В отдалении группа туристов без особого аппетита ковыряла что-то на тарелках, больше посетителей не было. Павел не был гурманом и в принципе рассматривал еду как способ поддержания жизнедеятельности организма, но Хун Янлин сумел заинтриговать даже его. Минут через пятнадцать грудинку принесли. На вид ничего особенного, нарезанное мясо с бурой подливой, а попробовать Павел не успел. Только он вытащил палочки, как у стола невесть откуда возник мальчишка лет восьми. Не уличный, опрятно одетый, но и непохожий на светлокожих туристов, он встал рядом с Павлом и почему-то принялся орать, хотя глаза его оставались сухими, а взгляд их цепко оценивал всё, что лежало на столе. Павел закрутил головой, выискивая родителей, – может, кто-то из персонала привел ребенка на работу? Но подошедший официант и знать не знал, откуда взялось такое чудо. Снаружи, у входа в ресторан, стояла женщина. Родительница мальчишки, решил Павел, уловив сходство их лиц. Скрестив руки на груди, она смотрела на них через два стекла – очков и входной двери, а может, читала что-то, забыв про сына. Мальчишка продолжал орать. Хун Янлин перестал есть и внимательно следил за происходящим, но ничего не делал. Шваль представила со сладким содроганием, как ухватит поганца за шиворот и бросит на пол, чтобы мальчишка заревел уже по-настоящему, чтобы мамаша подошла и тоже получила, давай же, зайди в ресторан, давай… Горло сдавило, ладони вспотели, и Павел повернулся, потянулся к пацаненку. Заметив это, Хун Янлин тронул его за локоть и качнул головой. – Нельзя, ты что. Подожди, – сказал он и вышел из ресторана. Через стеклянную дверь было видно, как он что-то спокойно объясняет женщине. Не желая слушать, та вопила и яростно жестикулировала. Тем временем мальчишка воспользовался отсутствием Хун Янлина и забрался к нему в тарелку. Перещупав все ломтики мяса, он подцепил тот, что посочнее, и отправил себе в рот. Затем блестящими от мясного сока пальцами ухватил очки Янлина за стекло, меж тем посматривая на Павла. Павел старался дышать ровно и не наделать глупостей. Почему нельзя было просто взять мальчишку за шиворот и вытолкать вон? Зачем терпеть? Официанты тоже не помогали, лишь следили за происходящим издалека, туристы снимали всё на дрон как забавное видео для соцсетей. Аппетит у Павла испортился окончательно, хотелось встать и попросту уйти, оставив дурной отзыв ресторану. Переговоры Хун Янлина продолжались. Он указал на Павла, на себя, затем махнул рукой в сторону офиса, откуда они пришли. Женщина притихла, подумала немного, после чего заглянула внутрь и отрывисто бросила: «Пошли отсюда!» Мальчишка тут же испарился, оставив очки Янлина на столе.