– Сейчас, – крикнул Павел, наблюдая, как ярко вспыхнул и навсегда потух экран. – Минуту подождите, я оденусь. Но ждать не стали: дверь выбили с ноги. 4 Остаток осени и декабрь прошли неплохо. Соня участвовала в крестном ходе в поддержку трезвости и свободы от интернет-зависимости, который был организован «Благими сердцами». Она смиренно давила ботинками жидкую снежную кашу на протяжении всего пути от церкви на окраине Москвы до памятника князю Владимиру. Возглавлял ход какой-то кандидат в депутаты. В рясе, расшитой золотом и похожей на ковер, он нес икону Божией Матери и под конец очень устал: несмотря на холод, пот скатывался по его изрытому морщинами лбу, но делиться ношей кандидат категорически отказывался. После завершения хода ему вызвали скорую и вроде даже увезли. Еще в общем строю было два плаката против чипизации, и Соня очень им радовалась, ведь сразу после Нового года обещали начать имплантацию чипов. Не всем одновременно, разумеется, пока по желанию, но так или иначе очередь дойдет до каждого. А Соне рожать, и в роддоме точно подключат, и маленького тоже. Стоило представить, как младенцу проколют полупрозрачную кожу, похожую на отваренный рисовый лист, – становилось страшно. Что, если они этим его убьют? Занесут инфекцию, или чип не приживется, позвоночник повредят, что, если?.. Многие волонтеры в центре разделяли ее страхи, поэтому Новый год отметили тревожно: сплошные разговоры о чипах, слежке, всплеске сетевой зависимости, заполонивших сеть вирусных баннерах «контрас» с требованием отмены закона о всеобщей чипизации. Соня устала от этих обсуждений еще до боя курантов и просто устроилась на табурете рядом со стареньким экраном – у администрации он остался для таких вот случаев, чтобы хоть что-то пиликало на фоне. Под Новый год по «Премьеру» шли концерты на фоне хромакея. Серебрились нарисованные елки, развевались флаги САГ, России и Китая, в такт музыке хлопали люди с приторными натянутыми улыбками и пластиковой радостью на лицах, чокались шампанским, подбрасывали в воздух «дождик» – мягкая седация зрителя. Потом выступил Енисеев с традиционной речью. На него сыпал анимационный снег, а он сам был серьезен и сосредоточен, будто и правда мерз на ледяном пригорке у Спасской башни. Затем показали поздравление Лина, уже на китайском. Соне вдруг вспомнился их с Пашей совместный Новый год, первый из двух. Она уговорила Пашу поехать в центр, на Красную площадь, но в итоге они застряли в пробке на Тверской. Начали бить куранты – всюду, по радио, из окон; со стороны Кремля доносилось чугунное эхо, и все повылезали из машин, стали поздравлять друг друга на разных языках, обниматься и свистеть. Откуда-то появилось шампанское в пластиковых стаканах, и это чувство общности и радости было таким волшебным, что Соне хотелось плакать. Теперь слёзы тоже подкатывали к глазам, правда, не от радости. Не успела Соня успокоиться, как впервые за два последних года ей позвонила мать и вместо поздравления сообщила, что Валерка запил, уже неделю не появлялся дома. Слышно ее было плохо, она будто вещала из длинной и гулкой трубы, но общий смысл Соня уловила, растеряла остатки праздничного настроения и поторопилась закончить разговор. «Ты не поедешь туда, обещаю, – сказала она одними губами и погладила живот. – Никогда, мой хороший. Куда угодно, только не туда». После Нового года Соня поняла, что до родов уже никуда не устроится. Она все время была вялой и разбитой, клонило в сон, особенно после обеда. Ноги отекали. Даже простое мытье полов казалось пыткой, но попросить облегчить график Соня боялась. Она и так жила в «Благих сердцах» на птичьих правах, того и гляди выгонят. Поэтому она старалась не жаловаться, работать как можно усерднее и занимать как можно меньше места даже на собственной кровати, устраиваясь с краю, на боку. Она замерла в ожидании, впала в анабиоз, а за окном кружился снег, ложился на лапы сосен и укрывал петли колючей проволоки на заборе. Мадина сидела на кровати, разложив на покрывале батарею дорогой косметики, и красила глаза. Набирала кистью тени, стучала ею по крышке коробочки, стряхивая излишек, и делала мазок. Получался не макияж – тонкая, почти художественная работа на лице. За окном уже набрякла мгла, но Мадина красилась не для кого-то, а просто от нечего делать. Зима у пациентов центра проходила скучно, никаких прогулок или работ в теплицах, только приемы пищи, сессии у психотерапевта и службы в церкви. – Между прочим, многие мужички тащатся, когда девчонка уже с пузом. Готовы платить за приват в двойном размере. Мадину готовили к выписке. И чем ближе становился февраль, тем чаще она уводила разговор в сторону клиентов, о том, как они любят беременных и сколько готовы за них платить. Соня понимала, к чему она клонит, но ссориться не хотела, потому молчала. Наверное, слишком долго – раздражение скопилось до осязаемого жара в горле и груди, хотелось прекратить это, ну действительно, сколько можно об одном и том же. – Слушай, я рада, что ты заботишься обо мне, – сказала Соня. – Но работу я найду другую, я говорила об этом много раз. Ты меня извини, но просто не хочется снова трогать эту тему. Мне неприятно… правда неприятно, когда ты заводишь вот это всё про клиентов и беременных. Мадина глянула на нее пристально, затем перевела взгляд на собственное веко в зеркале. – Дружочек, я понимаю, тебе сейчас непросто, – сказала, выводя линию подводки. – Но не забывай: ты мне должна. Такого поворота Соня не ожидала. Нет, она не забыла про одолженную сумму, но всегда думала, что Мадина подождет, она ведь сама предложила, сама перевела. Сама. Вот Соня пока и не искала, у кого перезанять. Она же не виновата. – Что? – Голос предательски истончился, стал ломким, извиняющимся, надо бы звучать уверенней, но как? – Ты бы сказала, что они тебе нужны, я бы нашла. Я выйду на работу после родов и сразу же тебе верну. Мадина качнула головой. Еще мазок, на этот раз на губы; жирный цвет перезрелой черешни. Пухлая нижняя губа стала глянцевой, как пластиковый рот манекена в витрине магазина. – Да где ты ее найдешь, работу эту… Я же тебе с самого начала говорила: мне не нужны деньги. Отработай. Заодно еще поднимешь. Ребенка на какие шиши одевать-обувать собралась? А у меня хороший сайт, абы кто там не регистрируется, понимаешь? Человечки проверенные все. Она ведь серьезно говорит, вдруг поняла Соня. – Мадин, я не буду этого делать. Это же грех. – Дружочек, ты на своей святой воде совсем поехала, не узнаю́ тебя. Раньше ты как-то больше понимала. Я же не с китайцами тебя зову спать, ты не дешевая шмара. Это просто вебкам-сервис. Не нравится вебкам – о’кей, есть Валид. Хороший дядька, щедрый, специально ищет беременяшек. Сам заберет и привезет обратно, накормит-оденет. Он классный, сама бы с ним спала, но… – Она рассмеялась, показав на свой плоский подкачанный живот. Соня попятилась к двери. Надо выйти из комнаты, не слушать этот бред, и авось само всё рассосется. Завтра поздороваются, как будто не было словесной гадости. Просто Мадина не выспалась – такое случается с людьми. – Я пошла, Мадин. Мадина положила кисти на покрывало и глянула на Соню. Ее опушённые тяжелыми ресницами глаза были пусты, и в них таилось нечто острое, холодное, как скальпель. – Ты хочешь здорового ребенка родить? – спросила она. – Если тебя пнут в живот, ты что думаешь с тобой будет, подруга? Соне будто залепили леща. Гламурная Мадина вдруг обернулась кем-то из Костеева, опасным, с сигаретным огоньком у рта. В тени кустов зашевелилось что-то, кто-то, хрустнул снег. Не сдаваться, только не показывать страх. Они же чуют страх, верно?.. Живот свело, в самом низу будто образовался камень, и Соня инстинктивно накрыла его рукой, надеясь, что тепло немного расслабит мышцы. – Совсем с катушек слетела? Я полицию вызову! – И что ты скажешь? – хмыкнула Мадина. – Кто тебе поверит? А потом тебя мои друзья встретят. На остановке, у шоссе. На это у Сони не нашлось ответа. Против людей из темноты, тех, кто ломает двери, кто караулит в колкой тишине у пустырей, она всегда была бессильна. Мадина сказала, что это – закрытый вебкам-сервис для избранных. «Они уже выбрали тебя по фото, я лично всех проверила, – заверила она, садясь в машину. – На тебя лишь посмотрят с той стороны – и всё. Это иллюзия, картинка на экране и голос, не более того. Возникнут проблемы – звони моему помощнику, его номер у тебя есть». К тому же, Соня заклеила камеру наблюдения на потолке: охранник не подсмотрит, чем она тут занимается. И пятьсот юаней за смену в пять часов – разве это мало? Правда, триста из них останется у Мадины, но это временно, всего на месяц или два, Соня ведь новенькая. Потом ее заработок вырастет. Ничего из этого не успокаивало. Соня поставила планшет на полку и села так, чтобы не было видно стула с наваленной на него одеждой, и камера захватывала лишь дверь и голый участок стены. Надела очки, зашла на сайт: цвета красного дерева, псевдоимперской мебели в дешевых ресторанах. По углам золотые виньетки, посередине два оконца для ввода логина и пароля, и больше ничего. Казалось, что кто-то уже смотрит через камеру на Соню, разглядывает пупок на обнаженном вздутом животе, бледный лифчик, ставший мал и оставляющий вдавленные красные полосы на коже. Хорошо, вот она введет пароль – устрашающую гусеницу из букв и цифр, которую ей прислали. А дальше что? Она ни разу не видела, как работают вебкам-модели. Сколько будет зрителей (мемберов, так назвала их Мадина) – два, три? Восемь одновременно? Мадина говорила о десятиминутном перерыве – значит, и эфир будет точно не один. Еще она сказала, что за опоздания и отмену смены будет списывать юани с Сониного счета, потому что дисциплина и порядок очень важны. И слово «нет» ей следовало навсегда забыть. Наверное, сначала со зрителями нужно говорить, подумала Соня (живот снова окаменел, накрыть его ладонью и согреть; но пальцы холодные, влажные, как жабьи лапки). Спросить, чего они хотят, да? Потом раздеться, чувствуя, как от холода мурашки сбегают по спине, за ними сбегает чужой взгляд, деловито ее ощупывает, проверяет крепость грудей, оценивает ширину бедер и длину ног. Потом ей скажут облизать палец, сексуально прикусить губу, потанцевать, поводить по телу дилдо (Соня покосилась на член-мутант, будто перетянутый черным латексом и оттого распухший). В голове стучало: что она делает? Господи прости, что она делает сейчас? Она словно не была собой, видела себя со стороны, из камеры планшета. Свой обнаженный живот и серую, зернистую от плохого качества связи стену с дверью, небольшой угол, на который был завален горизонт. Себя в будущей съемной однушке, а рядом в кроватке сопит младенец. Или он уже подрос и ходит, заглядывает в дверь, – а она в этот момент широко раздвигает ноги и из планшета кто-то сопит. Как она объяснит это? Как объяснить, что за ней не стоит повторять? Соня сорвала с глаз «арки», в два шага пересекла палату и сбросила планшет на пол. Села на мятое покрывало. Немного подумав, вытащила из-под шкафа сумку и затолкала в ее розовое нутро ком трусов, носки и свитер. – Господи, помоги мне, Господи, помоги мне, Господи… Где же эти «контрас», когда они так нужны? Грязная, ужасно грязная, сама это накликала. Хотела острых ощущений? На́, получи. Вали нахрен с Божьей помощью, пока никто не ждет на остановке. 5 Уволили Игоря быстро и заочно. Просто добавилась запись в электронной трудовой, а статус сменился на «безработный». Вещи из офиса уместились в небольшую коробку, но Игорь не стал ее тащить. Кружек у него было в достатке дома, принес их из «Читальни», фигня вроде распечаток и переходников тоже не была нужна. Поэтому спустился Игорь налегке, досадуя, что не удалось поговорить с Маршенкуловым: тот уже давно не отвечал на звонки, а в офисе его не оказалось. Помощница Оля сказала, что он уехал на встречу, быстро докурила и, извинившись, убежала. У нее тоже накопилось много дел. В общем, не лучший день, чтобы спасать дамочек в беде. Но Игорь помнил это белое, по-странному красивое лицо с прозрачными глазами и россыпью веснушек, копну кудрей, которые теперь были скручены в увесистый пучок. Короткий пуховик, свободное трикотажное платье, по-мальчишески худые ноги в плотных колготках. Девушка облокотилась на стойку ресепшен, шмыгала носом и утирала покрасневшие глаза. Рядом на полу стояла большая спортивная сумка, чем-то доверху набитая. Секретарша Баочжай поглядывала на девушку неодобрительно, но пока не гнала. Игорь видел эту рыжую с Чжаном. Он даже говорил с ней, как раз перед тем, как бабушка попала в больницу. Правда, совсем не помнил ее имя. Рыжая-бесстыжая – так он мысленно назвал ее тогда. – Проверьте, пожалуйста, еще раз, – попросила рыжая на плохом китайском. – Я уже проверила. Ничем не могу вам помочь. – Баочжай ответила бесстрастным голосом, совсем как система информирования в такси. – Павел Чжан, он работает программистом, с программами, понимаете?.. – Ничем не могу… – Чжан? – Игорь встрял в разговор. Баочжай вскинула бровь: серьезно, мол? Ты действительно хочешь в это ввязаться? А рыжая подняла на него припухшие глаза. Заплаканные, но все равно красивые. – Да, Чжан. – Она перешла на русский. – Павел. Вы не знаете, где он сейчас? Он в Москве? Игорь кивнул, подыскивая нужные слова. Чжан свалил и девушке не сказал, долбоклюй, блин. Хотя они вроде как расстались, он упоминал. – Вас как зовут? – начал по старой привычке. Клиенты любят, когда к ним обращаются по имени, это повышает доверие. – Меня Игорь. – Соня. Мы с вами знакомы, вообще-то… – Она слабо пожала протянутую ладонь. Пальцы у нее были прохладные и сухие. – Да? Прости, у меня память ни к чёрту последнее время, – соврал он, шустро перейдя на «ты». – Соня, его правда нет в офисе. Он теперь в Пекине работает. Игорь сразу понял, что совершил ошибку. Рот у Сони округлился, она как будто не могла вздохнуть, потом закрыла лицо ладонями и зарыдала в голос. Игорь поспешил ее подхватить и отвел к креслам у окна. Поймав сердитый взгляд охранника, он махнул рукой: оставь, мол, разберусь. Анатольич свой мужик, они на Новый год бухали. – Он приезжает в Москву хоть иногда? – спросила Соня. Она вжикнула молнией, расстегнув пуховик. Игорь качнул головой, чем вызвал новый приступ рева. Помрачнев, Анатольич двинулся к ним через холл.