Манфрид подобрался ближе к брату, пытаясь высмотреть хоть что-то в безлунном лесу. – Нет уж, спасибо, – прорычал из темноты голос, такой хриплый, словно незнакомцу в глотку насыпали гравия. – Если только вы потушите костер… И снова хохотнул, от чего у обоих Гроссбартов в животе похолодело. Они сами привыкли выступать зловещими голосами из темноты и не горели желанием оказаться на другой стороне этого диалога. Манфрид попытался перехватить контроль над ситуацией. Он шагнул вперед и затянул нараспев: – И любящие спасение свое да говорят непрестанно: «Велика Дева!»[8] Вновь послышался утробный смех. Затем, помолчав, голос ответил: – Моя госпожа куда ближе этой потаскухи, она живет в этом самом лесу! – Стреляй! – прошипел Манфрид. Несмотря на то что руки дрожали, Гегель выпустил болт на голос. В подлеске раздался шорох, и, пока Гегель неуклюже перезаряжал арбалет, Манфрид прислушивался, чтобы понять, куда перемещается незнакомец. Гегель наконец вновь поднял оружие, но вокруг царила тишина, если не считать ветра да их собственного громкого дыхания. А потом они услышали свистящий звук, точно хлыстом размахивали туда-сюда. Незнакомец, похоже, подобрался совсем близко и теперь скрывался у самого края светового круга от костра. – Не по-христиански это, – пожаловался ночной гость. – Явились в мой дом и меня же и попытались убить. – Что ты, вовсе нет, – отозвался Гегель. – У меня палец дрогнул. Гость сдавленно захохотал, и этот смех встревожил их больше, чем голос, да и свистящий звук не добавлял спокойствия. – Дрогнул, значит? Ну тогда совсем другое дело. В конце концов, путникам по ночам есть чего опасаться, особенно в лесной глуши, да еще так далеко в горах. Никогда ведь не знаешь, кто бродит в ночи. – Это верно, – ответил Манфрид, мучительно понимая, что ему не нужно кричать, чтобы его услышали. – Ужасно, ужасно давно, – проговорил незнакомец, – не было у нас гостей, которые поговорили бы с нами. – Правда? – переспросил Гегель, сглатывая и пытаясь вычислить в темноте, где стоит чужак. – В большинстве своем они просто кричат, как дети, и пытаются сбежать. Оба Гроссбарта ничего смешного в этих словах не нашли, а последовавший продолжительный смех серьезно помотал им нервы. – Вот, мы говорим, – заметил Манфрид. – И бежать не собираемся. Если кто и сбежит, ставлю, что ты. Гегель не сумел улыбнуться в ответ на слабую ухмылку брата. – Ну да, так оно и есть, друг. – Думается, я мог бы заставить вас побегать, – прорычал голос. – Но, бьюсь об заклад, вы убежали бы, если б не перепугались так, что только молиться да штаны пачкать смогли. И всего-то мне для этого надо – сделать еще пару шагов к костру. Ну что? Хотите, чтобы я вышел на свет? Честь по чести, я выхожу. – Нет-нет, так сгодится тоже, – быстро вмешался Гегель. – Тебе хорошо там, где ты, а нам хорошо там, где мы. Нет смысла… кхм… нет смысла… – Вынуждать нас тебя убить, – закончил Манфрид фразу брата, но эти слова почти застряли у него в глотке. Он был не какой-нибудь суеверный пентюх и знал, что темные твари являются ночью, особенно в глуши, куда редко заходят люди. Но все равно не стоило слишком переживать. Несмотря на студеный ночной воздух, по его лицу градом катился пот. Хохот, который донесся из темноты, заставил внутренности сжаться, а все тело – дрожать от нервного напряжения. – Нет, этого допустить нельзя, – выдавил сквозь смех ночной гость. – Ни в коем случае. – Так и знал, что он блефует, – прошептал Манфрид, но во рту у него пересохло, а лоб покрыли крупные капли пота. – Нельзя, чтоб вы убили меня, это никуда не годится. Я ведь должен семью кормить, верно? – прохрипел незнакомец, но теперь голос зазвучал откуда-то сверху, из густых сосновых ветвей над головой. Манфрид вдруг почувствовал тошноту и головокружение, поскольку даже его огромные уши не уловили никакого движения во мраке. – Ага… – протянул Гегель, пытаясь заставить голос не дрожать, но все равно чувствовал себя странно и дурно. Ведьмин глаз – если и вправду такой дар был ему дарован вместо обычной мирской интуиции, – гонял по телу холод, так, что вся кожа зудела и шла мурашками. Гроссбарт еле одолевал желание немедленно броситься прочь из этого, явно забытого Девой леса. – Значит, решено, – наконец сказал Гегель. – Верно, решено, – почти прошептал голос с дерева. – Ты оставайся там, где сейчас, а мы останемся там, где мы сейчас, – подтвердил Гегель. – Да. – Хорошо, – выдохнул с облегчением Гегель. – До утра. – До утра? – Манфрид прикусил губу. – Тогда я наброшусь на вас и обоих живьем сожру. Впервые в жизни оба Гроссбарта лишились дара речи. – Тогда и покричите, – продолжил голос громче, перекрывая вой ветра. – Будете умолять и рыдать, а я высосу мозг из костей прежде, чем вы умрете. Будете чувствовать, как кусочки ваших тел скользят мне в брюхо, когда они еще к вам прикреплены, а я буду носить вашу шкуру, когда погода переменится. – Уф, – только и выдавил из себя Гегель, который выглядел не лучше, чем обитатели склепов, в которых братья зарабатывали на жизнь. Манфрид вообще не мог издать ни звука, только выпучил глаза, огромные, как блюдца. Он шевелил губами, произносил молитву, но ни звука не было слышно. Уверенность в том, что ночной гость не представляет для них серьезной угрозы, покинула его. Манфриду хотелось плюнуть в рожу скрытому ветвями незнакомцу, сказать что-то настолько оскорбительное, чтобы даже его брат покраснел. В итоге он просто процитировал Гегеля: – Уф. Хохот обрушился на них сверху с такой силой, что следом посыпалась хвоя. Братья невольно отступали, и, когда коснулись друг друга плечами, оба подпрыгнули. Больше из темноты ничего не доносилось, кроме свистящего звука, который обоим казался смутно знакомым. – Костер прогорает, – прошептал Гегель, когда тени удлинились на краю светового круга. – Так подбрось дров, – огрызнулся Манфрид. С тех пор, как смех затих на ветру, братья не сводили глаз с толстых ветвей над головой. Они не знали, прошли считаные минуты или часы, но продолжали вглядываться в лес, чтобы не пропустить движение. Первым сломался Гегель, но дрова в костер подбрасывал ногами, потому что не хотел выпускать из рук арбалет даже на мгновение. – Прикрой мне зад, – буркнул Манфрид и вытащил второй арбалет. Натянув тетиву, он присоединился к брату. – Есть идея. Стреляем, как только его увидим. Манфрид переключился на гортанный говор, который только его брат был в состоянии разобрать. Дядюшка приходил в ярость, когда братья так переговаривались, боялся, что они против него замышляют. И в этом довольно часто ошибался. – Спору нет, – отозвался на том же диалекте Гегель. – Надо раздуть костер и пролить больше света на все это дело, – объявил Манфрид лесу, вернувшись к обычному немецкому. Манфрид подбросил еще несколько сучьев в ревущее пламя, а потом вдруг резко вскочил и метнул горящую ветку наверх. Гегель был наготове, но увидел лишь толстые отростки сосен. Когда горящая ветка упала обратно, братья чудом не подпалили себе бороды. – Черт, – хором выругались Гроссбарты, Гегель при этом смотрел направо, Манфрид налево. – Думаешь, это призрак? – спросил Гегель на их внутреннем языке. – Скорее людоед, который пытается нас напугать, – ответил Манфрид. – А что людоед делает в такой глуши? – А ты как думаешь? Людей ест, он сам сказал. – Странное дело: вроде он умный, говорить умеет, а жрет других людей вместо зверей, как положено. Только на это они и годятся. Гегель покосился на Болвана, который успокоился, когда голос стих, и теперь мирно дремал у костра. – Сухарики, которые в церкви лежат, – это людоедство. Еще и занудят тебя до смерти в процессе. – Какие сухарики? В какой церкви? – переспросил Гегель. – Да в любой. Их там едят, говорят, мол, это тело сынка Марии, а вино – его кровь. – А, ты про эту чушь. Помнишь, как мы украли все сухари и вино? Что ж мы теперь – людоеды? – Черта с два! Священник нужен, чтобы их превратить в плоть и кровь. – Колдовство! – заключил Гегель. – Еще какое! Так и понимаешь, чист человек или нет. Честный человек никого другого есть не станет. Особенно родственника Девы Марии, каким бы вонючим боровом он ни был. – Ты думаешь, что наш гость – просто еретик? – с облегчением спросил Гегель. – Ага, ни больше ни меньше, – ответил Манфрид, который на самом деле не был в этом уверен, но не хотел пугать брата догадками. – К тому же, если он вправду не просто лунатик[9], что ему мешает прямо сейчас наброситься на нас? Или раньше, пока я спал? – Верно говоришь. Хочет небось страху нагнать, чтоб мы до самого утра глаз не сомкнули и ослабли к рассвету. – Именно! – подхватил Манфрид, которого обрадовали здравые рассуждения Гегеля. – Любой дурак тебе скажет, что всякие нечистые твари бродят по ночам. Никогда не слышал, чтоб они предпочитали белый день, как обычные люди. Так что отдыхай пока, а я постою на часах.