Капитан Баннерман многозначительно произнес: — Все же вы избрали довольно странный стиль общения с командиром судна. — Я хотел сказать только это, ничего более и без всяких задних мыслей. И потом, ведь не вы, наверное, поднимаетесь на борт своего корабля, зажав в руке посадочный талон. — Как правило, нет, — отозвался капитан Баннерман. — Такого за мной не водится. Аллейн поднялся. — Я понимаю, — начал он, — какие проблемы создал вам, появившись на борту судна, и искренне о том сожалею. Постараюсь держаться тихо и незаметно, как мышка. — Готов побиться об заклад, поставить на кон что угодно! Но этот человек с нами не плывет. Такого быть не может! Ясно вам? — Если бы мы были в том абсолютно уверены, то не стали бы чинить вам все эти неудобства. — Все это какая-то ужасная ошибка! — Возможно. — Что ж, — ворчливо произнес капитан Баннерман, поднимаясь на ноги. — Полагаю, все же придется смириться с этой ситуацией. Вы, наверное, хотите видеть свою каюту. Есть одна свободная для офицерского состава. На капитанском мостике. Можем поселить вас там, если, конечно, устраивает. Аллейн ответил, что устраивает как нельзя лучше. — И еще желательно, чтобы ко мне относились как к обычному пассажиру. — Я скажу старшему стюарду. — Капитан подошел к письменному столу, уселся за него, взял листок бумаги и принялся писать, бормоча себе под нос: — Мистер С. Дж. Бродерик, родственник председателя, отправляется в Канберру работать в Министерстве по делам Содружества. Все правильно? — Так точно. Думаю, не стоит напоминать, что вы должны сохранять абсолютную секретность. — Не стоит. У меня нет ни малейшего желания выставлять себя полным идиотом, вести с кем-либо на корабле все эти абсолютно дурацкие разговоры. Ветер крепчал, задувал в иллюминатор. Только что написанную бумагу капитан называл меморандумом. Он перевернул листок и проставил на нем номер пассажирского посадочного талона на судно «Мыс Фаруэлл». Затем, пристально глядя прямо в глаза Аллейну, капитан проговорил: — Я зарегистрировал его вчера, в конторе. Так что помните. — Он нервно усмехнулся. — И посадочный талон не порван. — Нет, — сказал Аллейн. — Я это заметил. Тут вдруг ожил корабельный гонг. Он мелодично возвещал о том, что сейчас на борту «Мыса Фаруэлл» состоится первый ленч. Глава 4 Гиацинты I Проследив за тем, как Аллейн карабкается по веревочному трапу на борт, Джемайма Кармишель вернулась в свой укромный уголок на палубе под надстройкой и снова взялась за книжку. Все утро она пребывала словно в трансе, ей больше не хотелось плакать или думать о разорванной помолвке и сценах, которые ее сопровождали. Не хотелось думать о том, как она несчастна. Чем дальше отходил пароход от берега, тем на большую дистанцию отдалялись от нее все эти душевные муки и переживания, которые довелось испытать ночью, пока пароход плыл по Темзе, а затем — и по Английскому каналу. Она расхаживала по палубе до тех пор, пока не устала, ощущала на губах привкус соли, слышала, как перекликаются между собой чайки, наблюдала за тем, как они то выныривают из тумана, то таинственным образом исчезают в нем. И вот теперь на солнышке на нее навалилась дремота. Открыв глаза, она увидела неподалеку от себя доктора Тимоти Мэйкписа, он стоял, облокотившись о перила, к ней спиной. Джемайма отметила красивый затылок и изящный изгиб шеи, на которую падают аккуратно подстриженные каштановые волосы. Тимоти что-то тихонько насвистывал себе под нос. Джемайма, все еще пребывающая в странном состоянии транса, бездумно разглядывала его. Наверное, он почувствовал на себе ее взгляд. Обернулся и улыбнулся. — Вы в порядке? — спросил он. — Не страдаете морской болезнью? — О нет, ничего такого. Просто почему-то хочется спать. — Полагаю, виной тому море. Говорят, будто оно оказывает подобное воздействие на некоторых людей. Вы видели, как тут недавно отчалил катер и на борт поднялся какой-то красивый темноволосый незнакомец? — Да, видела. Наверное, опоздал вчера на пароход, как думаете? — Понятия не имею. Вы идете на выпивку у Обина Дейла перед ленчем? — Нет. — А я думал, вы там будете. Вы с ним еще не познакомились? — Похоже, Тимоти не ожидал ответа на этот вопрос, просто подошел поближе и покосился на обложку книги, которую держала Джемайма. — «Елизаветинские стихи»? — произнес он. — Вижу, вы не презираете антологии. Ну и кто же ваш любимчик? Не считая Барда, разумеется? — Ну, наверное, все же Майкл Дрейтон. Ведь это он написал: «Поскольку помощи неоткуда ждать». — А я всякий раз за Барда. — Он взял книгу из ее рук, открыл наугад и начал цитировать: — «О да, о да, любая из девиц, Обманутая Купидоном злобным, Насмешником… не видящим ни лиц…» — прочел он вслух. — А ведь здорово сказано, верно? Насмешник злобный Купидон. Нет, стихи просто замечательные. А вы… хотя нет, — начал было Мэйкпис, но тут же осекся. — Сейчас я делаю то, что твердо зарекся не делать. — Что же именно? — поинтесовалась Джемайма, без особого впрочем любопытства. — Ну, уделять вам особое внимание. — Типично эдвардианское выражение. — Но от этого оно ведь не хуже! — Вам, наверное, уже пора на сборище у Дейла? — Наверное, — уныло согласился он. — Хотя я и не сторонник выпивки среди бела дня. И уж совсем не принадлежу к числу поклонников мистера Обина Дейла. — О… — Но, думаю, все же стоит познакомиться с человеком, который этим поклонником является. — Все так его ревнуют, — небрежным тоном заметила Джемайма. — Возможно, вы правы. Еще одна веская причина не любить этого типа. Величайшей ошибкой было бы считать ревность недостатком или даже виной. Напротив, ревность во многих случаях обостряет ощущения. — Что не помешало Отелло совершить роковую ошибку! — Но так оно и есть. Ведь то была его интерпретация увиденного, вот в чем состояла его ошибка. Он увидел, и вслед за этим ощущения его обострились до крайности. — Знаете, я не согласна. — Из чистого упрямства. — Нет, послушайте! — воскликнула Джемайма, впервые за все время проявив искреннюю заинтересованность к своему собеседнику. — Он видел, как Кассио проделывает какие-то мудреные венецианские манипуляции над рукой Дездемоны. Он видел это еще раз, испортив страничку в своих записях. Он с патологически обостренной наблюдательностью отмечал все знаки внимания, которые оказывает Кассио его жене. — Что ж, — философски заметила Джемайма, — если вы со столь же патологически обостренной наблюдательностью будете отмечать все знаки внимания, которые Обин Дейл оказывает своим поклонницам женского пола, сколько бы их там ни было, то мне вас просто жаль. — Ладно, умница! — добродушно заметил Тим. — Вы победили. — Ведь в конечном счете только интерпретация — вот что важно. — Но само по себе восприятие представляет огромную ценность. Строго научные исследования показали, что последовательное наложение одного отмеченного факта на другой… — И что если следовать строго научной интерпретации, все они сваляются в один огромный ком и получится полная ерунда. — Ну зачем же вы так? — с почти нежным упреком заметил он. — Это вы говорите сейчас полную ерунду! — Ну, знаете ли! — Ладно, теперь что касается Обина Дейла. Как вам его большая ТВ-программа «Упакуй свои беды в старый мешок»? Иными словами: «Приходи ко мне всяк и каждый, у кого болит живот, и я выставлю вас перед публикой, да еще и заплачу за это»! Будь я человеком религиозным, то назвал бы это богохульством.