Дядя Паша никак не походил на записного вруна, который на ходу выдумывает порнографические истории. Странно было бы заподозрить в полете эротической фантазии такого приземленного человека, как военный пенсионер с боевым опытом. — Они что, про нас картинки рисуют? — спросил другой бандит, листая журнал. — Почему про нас? — Тут у всех глаза большие и сиськи с жопами у баб круглые. А по телеку азиатки узкоглазые и плоские. Парень тоже на лицо если не знать, что азиат, так и за европейца можно принять. — Восток — дело тонкое. Вот что про это в газетах пишут, — ветеран зачитал подчеркнутые строчки из «Красной звезды», — В буржуазных странах господствующий класс презирает трудящихся настолько, что старается максимально дистанцироваться от них даже внешне. Потомки недобитыхяпонских аристократов феодальной эпохи и примкнувшие к ним нувориши, сколотившие состояние при капитализме, доходят до пластических операций, чтобы придать себе европейские черты лица, в том числе, изменить форму носа и разрез глаз. Индустрия развлечений следует за модой, которую диктуют богачи. Для того, чтобы получить хорошую роль, актеры и актрисы без сожалений ложатся под нож пластического хирурга. Даже нарисованные персонажи следуют за модой господствующего класса. Полет фантазии художника комиксов не ограничивается возможностями пластического хирурга, поэтому персонажи низкопробного суррогата художественной литературы выглядят еще менее похожими на простых дальневосточных трудящихся, чем аристократы или актеры. — То есть там по морде пленного можно звание угадать? — спросил боксер. — Скорее, происхождение. У них дети аристократов начинают военную карьеру с лейтенантов. Только поднимаются быстрее, чем выходцы из низов. И в окопах на переднем крае их никогда не встретишь. Штабы или военная полиция. Еще пилоты, говорят, очень часто перекроенные. В том числе в подпольных клиниках. Пилотам там хорошо платят, на понты хватает. Флотские офицеры, кто моложе тридцати в мое время был, прямо через одного. Я их вживую не видел, конечно, в трофейных журналах по фото так запомнилось. — Вообще не по-пацански, — сказал «не боксер», — Понимаю там, морду сшить обратно, когда треснула, но чтобы чисто для красоты… — А это что у вас, коньяк открытый? — дядя Паша оглядел собеседников и остановил взгляд на давно замеченной бутылке, — Давайте за баб выпьем. Выпили все вместе за баб. Бутылку на шестерых прикончили очень быстро. Между делом оказалось, что шарообразные рюмки это «медицинские банки» для «вакуумной терапии». Русские верили, что создание искусственных гематом на спине как-то лечит простудные заболевания. Но дикарем нерусским еще раз обозвали Уинстона. Пойманные языки спалились, что знают, что он англичанин. Колоб нажал, и парни раскололись. Ходят под Тараном. Уже с неделю за Лепажем круглосуточная слежка, ждут Колоба. Поэтому по двое и с оружием. Один из пациентов поставил за шкафом японский микрофон на батарейках, а в радиоприемнике смонтирован второй приемник специально для этого микрофона. Через него они слышали весь разговор. — Зачем вы меня здесь решили брать? — спросил Уинстон, — Подождали бы на улице. — Так нас сменить должны на ночь, а ты, может, до утра бы остался. Мы как услышали, что ты от Колоба, так ждали-ждали, что выйдешь, а время идет. Тебя бы взять, да к Тарану, а то не сменщикам же отдавать. — Чоооорт! — Колоб мог бы и выругаться по-настоящему, но не стал, — во сколько смена? — Да уже должна быть. Сидят, наверное, нас ищут. Если не совсем тупые, должны по соседям пробежаться, посмотреть, кто заходил-выходил. Или под окном послушать. Колоб бросился к окну, потом к двери. Никого нигде не нашел. Или сменщики так безбожно опаздывали, или они уже все, что надо, услышали и побежали за помощью. — Что нам теперь делать? — спросил боксер, — Вот мы, получается, Тарана сдали. Куда нам сейчас идти? К своим пойдем, скажем, что сдали, нам предъяву сделают. За вас вписываться — братва не поймет. Ладно, Колоб сам вор, ему можно с авторитетами спорить, но мы не под Колобом ходим. — В армии не служили? — ответил Лепаж. — Воры не служат. — Брехня. Ты кому заливаешь? Сейчас и в ворах служивые есть. Даже офицеры. — Мы с Сандро на катран в Сочи десантников нанимали, — сказал Колоб, — Шесть человек во главе с капитаном. — Еще весенний призыв не закончился, — сказал дядя Паша, — Идите прямо сейчас в военкомат к дежурному. Говорите, что пришли в армию сдаваться, а то вас в милицию заберут. Завтра же до вечера вас в городе не будет. Не бывает так, чтобы армия годного к строевой отдала зону топтать. — А братве что скажем? — Из учебки письмо напишете, что кто-то настучал, и вас прямо тут в парадном комендантский патруль забрал. Парни переглянулись. — Сейчас в городе такая резня начнется, — сказал Колоб, прокручивая на пальце ТТ, — Что в учебке спокойнее будет. Это я вам говорю, как особо опасный, и за базар отвечаю, — он показал левую руку. — Это что, рудники? — Они самые. На зонах базарят, что когда в каком-то городе братва между собой слишком громко разбирается, власти город под ноль зачищают. На зону едет каждая букашка, на которую есть хоть одна бумажка. И, что интересно, без права возвращения. Слышали, что в Казани было? — Слышали. — Что было в Казани? — спросил Уинстон. — Из молодых собирали отряды по сотне рыл и район на район бились. Так вот, все городские авторитеты на рудники заехали. Несколько сот человек просто на зону. Из рядовых бойцов, даже из мелких, в городе не осталось никого. Семьям предлагали или переезд, или сыночек по малолетке пойдет. Все городское начальство от председателя обкома до директоров школ раскидали с понижением по деревням. Ментов и даже МГБ выше лейтенанта сменили полностью, а ниже наполовину. Высшее начальство, кто за кого-то заступиться пытался, получало неполное служебное соответствие и внеплановую проверку по партийной линии. — Сурово. — Конечно. Берега терять не надо. — Сам-то, — сказал боксер, — Говорили нам про тебя. Шума не боишься. — Что сам? Я гастролер, — Колоб показал татуировку-парусник, — Сегодня тут, завтра там. Три-пять человек банда. В масштабах страны ни о чем. — Я уже второй раз слышу, что города, где братва слишком заметная, зачищают вместе с руководством, — сказал Уинстон, — Это значит, что официальное руководство всегда старается, чтобы блатные вели себя потише и не воевали друг с другом в городе? — Города бывают разные, — ответил Колоб, — Есть красные, как Череповец. Там братва сидит тихо, как мышь под веником, и ничего не решает. Есть черные, как Ростов или Одесса. Там не поймешь, где заканчивается братва и начинается руководство. Но в Ростове и Одессе люди с понятиями. Сами живут и другим жить дают. В среднем городе, который не красный и не черный, менты и партийные с братвой воюют с переменным успехом. Если братва начинает совсем уж побеждать, то в таком городе начальство побежит за помощью в Москву, а Москва всегда поможет. — То есть, признаться, что не справляешься, безопаснее, чем скрывать проблему? — Конечно, — сказал дядя Паша, — В жизни, как в армии. Если ты не осилил, потому что дурак, или алкаш, или просто опыта нет, или ты умный, а противник умнее, это обычное дело. Всем миром навалятся и помогут. Еще спасибо скажут, что вовремя позвал. Проблемы же бывают как пожар, вовремя ведро не вылил, потом неделю будешь тушить. Другое дело, если ты умышленно прикрываешь опасные действия врагов. Это сразу трибунал, с любых звезд разжалование в рядовые и дисбат. — А Ленинград по какому пути сейчас пошел? — Сдается мне, что город сворачивает на самый неправильный путь, — сказал Колоб, — Сворачивает ненадолго, не по своей воле и не от большого ума. Я бы на месте местных прикормленных ментов и чекистов сразу сдавал мурманских с их япошками и опиумом контрразведке, отходил в сторонку и умывал руки. Если сейчас мы с Сандро мурманских задавим, тогда в Ленинграде будет порядок. Ворам — воровское, мусорам — мусорское. Если передавят они, то в пределах года-двух обнаглеют в край и нарвутся на зачистку. У япошек будет много бабла, а у себя дома они рублями могут только стены обклеить. Полезут на все заводы, будут агентов вербовать. Попадутся той же контрразведке уже стопроцентно, и их не отмажут. Уинстон подумал, что Колоб понимал ситуацию так же, как контрразведка. Если бы зеленым не препятствовали «смежники», то они бы отработали по возможным контактам японцев, а весь остальной городской криминал жил бы своей жизнью. Но японцы уже получили столько влияния, что используют административный ресурс даже против армии. Поэтому контрразведка хочет чужими руками спровоцировать зачистку в городе прямо сейчас, чтобы минимизировать возможный ущерб, про который сказал Колоб. Как на огонь ведро воды вовремя вылить. — Где там у вас военкомат? — спросил Колоб, — Проводим пацанов, потом к Тарану заглянем. — На Большой Монетной, — ответил дядя Паша. — А если Таран с братвой сюда заявится? — спросил Лепаж. — Скажешь, что мы к нему пошли и там его подождем. Но ждем строго пока мосты не сведут, потом уходим. Уинстон, в котором плескалась бутылка водки и грамм сто коньяка, подумал, что на месте этого Тарана, если бы ему так ответили, он бы для штурма своей малины собирал вообще всю братву на районе. Но ничего не сказал. Колоб местный, почти трезвый и должен соображать лучше. 20. Глава. Ро-гайдзин прохой асигару Здание девятнадцатого века в парке на улице Академика Павлова, известное как «Дача Громова», раньше было дворцом пионеров. Потом его закрыли на капитальный ремонт, и вскоре там завелось нехорошее. Поскольку здание числилось на капитальном ремонте, то старые хозяева оттуда выехали, а никакие новые хозяева до завершения работ и сдачи в эксплуатацию заехать туда не могли. От коммуникаций здание не отключали, потому что какой может быть ремонт без электричества и воды. Местная милиция сразу заметила, что в здании и прилегающем парке завелись новые формы жизни. Формально они числились рабочими в строительной конторе и находились в здании, потому что занимались его ремонтом. Некоторые ремонтные работы в доме действительно время от времени случались, поэтому легенда работала неопровержимо. От широкомасштабного наступления на захваченный врагом плацдарм милиция воздержалась, потому что в короткие сроки улучшилась статистика по преступлениям в Лопухинском саду, выходящем на берег Малой Невки. Жители соседних домов существенно реже стали ходить в те края с целью распития и нанесения тяжких телесных. Или распития и добровольно-принудительного изнасилования. Или распития и утонутия вследствие недоплытия. Или распития и нарушения правил пожарной безопасности. Кроме того, ближайшие дома и дворы перестали посещать плохоуловимые квалифицированные грабители и домушники, которые портили статистику по раскрываемости. Бытовая преступность осталась на месте, но по бытовухе раскрываемость стопроцентная. Иногда «Дачу Громова» навещали с облавой высшие инстанции и специализированные отделы. Благодаря саду и реке, некоторым фигурантам иногда удавалось сбежать. Остальные показывали документы и оставались на месте. Все бы стало совсем хорошо, если бы криминальный элемент не вступал в конфликты друг с другом, отчего на территории появлялись убитые и раненые. И если бы там раз в два-три года не устраивали пожаров, отчего дом, несмотря на постоянные ремонтные работы, не становился ближе к окончательной сдаче в эксплуатацию. Умышленных поджогов не отмечалось ни разу, а вот по пьяни и по глупости дом периодически горел. Сначала Уинстон и Колоб сдали парней в военкомат на Большой Монетной, чтобы те по пути не передумали. Оттуда до улицы Академика Павлова примерно полчаса пешком. Как раз достаточно, чтобы протрезветь. Примерно посередине пути перед ними остановилась патрульная милицейская машина. — Предъявите документы, — сказал сержант. Колоб и Уинстон достали подозрительно свежие паспорта. — Что у вас в кармане? — спросил сержант Уинстона. — Патроны для нагана и карта укреплений советской стороны, — честно ответил за него Колоб. В подозрительно оттопыренном кармане действительно лежал заряженный наган и туристическая карта города с Петропавловской крепостью. — А у вас что? — сержант повернулся к Колобу, — Куда идете? В не менее подозрительно оттопыренном кармане Колоба скрывался тяжелый ТТ. А шли они на Академика Павлова, и сержант точно знал, по какому там адресу могли принимать подобных гостей по ночам. Колоб нахмурился. Если оказать сопротивление, то можно вообще все планы похерить, и на сейчас, и на потом. — Ваше благородие, пожалуйста, оставьте в покое моего экскурсовода, — сказал Уинстон, понадеявшись, что он правильно поймал неписаные правила общения в культурной столице.