Надежда Марковна хотела было ответить, но Анна Васильевна поспешила опередить её: так ей не терпелось излить весь свой яд, что питала она к ненавистной Елизавете Андреевне. — Маменька, за Ванечку можете не беспокоиться: младенец растёт крепким и здоровым, обличием явно схож со своим отцом. Михаил на седьмом небе от счастья, он так рад рождению сына. Но более всего он души не чает в своей супруге — готов ради неё в лепёшку расшибиться, а она ни разу не ответила ему взаимностью, беря больше, нежели отдавая. — Неужто то правда, что о ней говорят? — спросила Вера Аркадьевна, обратив взор на дочь. — Даже сюда иной раз долетают слухи, будто Елизавета Андреевна слишком возгордилась за последнее время, да только не по размеру ей тиара. — Истинно так, Вера Аркадьевна! — взяла, наконец, в разговоре реванш Надежда Марковна. — Но опасаюсь я за нашего Мишеньку, как бы она не опутала его сетями. дабы после сбросить вниз. Чует моё сердце неладное, а поделать ничего не могу. — Бросьте вы, Надежда Марковна. Может статься, всё будет в порядке, главное, что они счастливы и что Ванечка здоров. Их беседа затянулась до позднего вечера. Когда гостьи начали собираться в путь-дорогу, хозяйка под разными предлогами попыталась было их остановить, дабы они остались с ней, но Анна Васильевна наотрез отказалась быть дольше положенного срока, тем более, что путь её до дома не близок. — Аннушка, Надежда Марковна, побудьте-переночуйте у меня до утра, я велю баньку растопить, почивальни приготовить. А то глядите, как темно на дворе, — приговаривала Вера Аркадьевна, семеня следом за ними. — Душенька вы наша, я бы с радостью осталась. да дома ждут дела и хлопоты, — отозвалась Надежда Марковна, выходя на крыльцо. — Маменька, не беспокойтесь, Бога ради! Будет время — я вас навещу и останусь подле вас несколько дней, — успокаивала её всё Анна Васильевна, с жалостью глядя на мать. У ворот женщины расцеловались на прощание и вскоре их экипаж тронулся по обратной дороге по направлению к имению Зиновьевых, где проживала Анна Васильевна с детьми и супругом. *** Михаил Григорьевич лежал под пологом в почивальне, мутным взором уставившись куда-то вдаль — на окно, задёрнутое толстыми портьерами. Рядом с ним на спине возлежала Елизавета Андреевна, две косы её рассыпались по подушке, чётко вырисовываясь на фоне белого шёлка. Супруги хранили глубокое молчание: каждый думал о своём наболевшем, о том, что затронуло глубины струны души и что с такой тяжестью сдавливало грудь. Михаил Григорьевич вспоминал многолетние труды своих рук и с тоской понимал, что в скором времени по долгу службы ему придётся вновь покинуть родное, обжитое поместье и отправиться с посольством в иные земли, иные страны. И как далека в помыслах своих от мужа Елизавета Андреевна! Негодование жгло, томило её сердце, гнев невысказанных слов крутился на языке, готовый вот-вот вырваться наружу смертоносным ураганом, порушить столь тихое, умиротворённое безмолвие этой ночи. Но бурный характер не способен был сдержать порыва, и вот, повернувшись к Михаилу Григорьевичу, Елизавета зло проговорила, нервно накручивая на палец прядь своих волос: — Михаил Григорьевич, какая нужда заставила вас выслать приглашение Анне Васильевне и Надежде Марковне? Чай, они не ваши ближние родственницы, а далёкая родня, так зачем стоило им приезжать сюда? Вишевский глянул в лицо жены, пытаясь уловить смысл претензии и ту невидимую нить, способную остудить её гневный порыв. — Радость моя, вам стоит понимать, что Анна Васильевна моя кузина, Надежда Марковна — тётка её супруга. Так могу ли я отказать в приёме сим дамам, коль они вхожи в нашу большую семью? — Ваша семья — это я и наш сын! — строго ответила Елизавета Андреевна. — Остальные лишь родственники: ближние ли. дальние ли. Что касается гостей, то не забывайте, что этот дом принадлежит также и мне по праву и посему моё мнение не последнее: хочу ли я кого видеть в гостях или нет. — Но, милая моя, Елизавета Андреевна, чем же провинились перед вами Анна Васильевна или эта приветливая душенька Надежда Марковна? Я заметил, что вы хорошо беседовали во время приёма. Вишевская бросила на него стремительный взгляд: глаза её метали молнии. Тяжело дыша, она сказала, практически перейдя на шёпот: — Они мне не по нраву, эти упрямые, глупые кикиморы! X ГЛАВА Прошло несколько лет, но, оглядываясь назад, кажется, будто все те недели, месяцы, сложенные в года, пролетели-пронеслись в единый миг; безостановочный бег времени — нет ни опозданий, ни передышки. Кажется, что только вчера родился сын Иван, улыбающийся из пелёнок своей младенческой невинной улыбкой, а ныне мальчику исполнилось девять лет, он ученик одной из гимназий Санкт-Петербурга и учителя хвалят его за прилежание в науке и искусстве. Кроме того, у Ивана есть младшая сестра Катенька, коей вот-вот наступит шесть лет; девочка не в пример рассудительному, серьёзному брату бойкая и подвижная, заводная и общительная, хохотушка и веселушка с огромными тёмно-синими глазами на белом прекрасном личике в ореоле пушистых тёмных локонов. Все, кто когда-либо мог лицезреть малышку, непременно очаровывался ею, сразившись её дивной лучезарной улыбкой, а старые кумушки из числа Марфа Ивановны, Надежды Марковны и многочисленных нянек наперебой твердили, что, повзрослев, Катенька превратится в писанную красавицу и затмит собою даже свою прекрасную мать. Вишевские с улыбками слушали сие пророчества, им льстило полное превосходство их детей над остальными и, гордые за отпрысков, они ещё шире растворяли двери в свой дом. В октябре 1878 года в имении Вишевских состоялся бал. на который были приглашены лишь самые близкие и родные, а также те, с которыми Михаил Григорьевич имел тесные отношения в посольстве по долгу службы. На бал приехали Калугина Мария Николаевна с Еленой Степановной, что в эту осеннюю пору чувствовала себя много лучше обычного. Прибыли в поместье даже Анна Васильевна с супругом не смотря на неприязнь, питаемую к ней Елизаветой Андреевной. Поначалу Елизавета наотрез отказывалась высылать приглашение, но после продолжительных, правильных доводов Михаила, что, дескать, не по правилам игнорировать кузину, тем более перед длительным расставанием, что этим возможно навлечь на себя негодование света, она согласилась, скрепя сердцем, хотя ясно осознавала его правоту. Кроме того, вместе с Анной Васильевной приедет её младшая сестра Анастасия Васильевна, что не в пример старшей отличалась миловидной наружностью и кротким нравом, взяв самое лучшее от матери Веры Аркадьевны. В глубине души Анна Васильевна завидовала сестре, а когда та, впервые появившись в свете, обратила на себя взоры великосветских господ, очаровав их своими красивыми глазками, затаила на неё глубокую обиду, понимая и принимая с тяжким сердцем, что всегда останется в тени Анастасии. Как бы то ни было, но через время между сёстрами вновь родилась тёплая, нежная дружба, к тому же Анна Васильевна стала матерью замечательных детей, в которых растворилась душевно, подарив им всю свою любовь и привязанность. Анастасия Васильевна часто навещала сестру, помогала ей вести хозяйство, занималась с племянниками. Анна Васильевна была искренне благодарна сестре за помощь, но не осознавала она того, что и та ей завидует — а всё потому, что Вера Аркадьевна предпочитала старшую дочь перед младшей. Балы и приёмы сглаживали недопонимание между сёстрами, а ужин в поместье Вишевских сблизил-сроднил их и со стороны казалось, будто обе они, такие разные, являлись друг для друга не разлей вода: это и бала одной из причин, почему Михаил Григорьевич вдруг решил пригласить кузин к себе. До самой полуночи в ворота имения Вишевских съезжались экипажи; в общей сложности было насчитано гостей в пятьдесят человек. Слуги и хозяева обивали ноги, встречая-привечая то одних, то других; каждого одаривали добрым словом, перед каждым стелились в уважительных комплиментах. Анна Васильевна с супругом и сестрой прибыли почти последними, так как путь их был не близок, а дороги, размытые дождём, весьма затруднительны. Елизавета Андреевна с наигранной улыбкой поприветствовала гостей: Анну Васильевну несколько сухо, зато с Анастасией Васильевной расцеловались в обе щёки и по всему было ясно, что чувства их искренние. — Мы с Михаилом Григорьевичем так рады видеть вас в нашем доме. Как вы поживаете? Как ваша матушка? — спросила Вишевская, повторяя раз за разом нужную фразу. — Маменька жива и здорова; в письме своём она шлёт вам тысячу горячих поцелуев и сокрушается, что не может приехать к вам. — живо отозвалась красавица Анастасия Васильевна, опередив старшую сестру, что в этот миг метнула на неё недобрый взор. который приметила Елизавета Андреевна. У младшей был довольно нежный-высокий голос, даже несколько детский, отчего люди, встречающие её впервые, удивлялись и посмеивались про себя, ибо немного нелепо выглядела взрослая, молодая женщина с тонким голоском ребёнка, но кавалеры находили его весьма кстати, в особенности в сочетании с сим милым лицом, окрылённого большими голубыми глазами, алыми устами и чистым белокожим лбом, на который мелкими прядями спадали белокурые волосы. Елизавета Андреевна любила Анастасию Васильевну; вопреки ангельской внешности последней Вишевская не испытывала к ней зависти, тем более, что не завидовала никому и никогда, ясно веря в душе в своё истинное превосходство над другими женщинами, и именно сия уверенность передавалась остальным, пленяя их над величественной красотой. — Наш дорогой кузен рассказал нам, что вы вместе уезжаете надолго в Европу и пробудете там не меньше года, — говорила Анастасия Васильевна, бредя мимо снующих гостей по залу под руку с Елизаветой Андреевной, — я и представить не могла, что Михаил возьмёт вас с собой в это дальнее путешествие. Обычно он отправляется один, полный дел да забот. — Я сама настояла на том, ибо не смею, не могу оставаться без супружеской руки длительное время. — Вы удивительная прекрасная женщина, Елизавета Андреевна. Я завидую вам и в то же время восхищаюсь безмерно. Вот бы и мне стать такой же как вы. Вишевская с лёгкой улыбкой приняла комплимент как должное, через миг перевела взгляд на Анну Васильевну, которая в это время стояла в кругу дам из числа родственниц и что-то долго говорила им. Анастасия Васильевна тоже взглянула туда, где остановился её взор, немного призадумавшись, сказала: — Не гневитесь. Наша Аннушка такая с детства: всегда всем недовольная, зато маменька её обожает и балует до сих пор, — вдруг вскинула руки куда-то в сторону, воскликнула, — а вот и Михаил Григорьевич с Александром Николаевичем! Но Михаил Григорьевич и Александр Николаевич — супруг Анны Васильевны прошли мимо, словно не заметив присутствия дам. Они направились к длинному овальному столу, за которым играли в покер другие достопочтенные судари и молодые юнкера с едва пробившимися усиками. Вокруг них витал табачный дым, один из игроков — граф Долотов насвистывал тихо какую-то мелодию, внимательно разглядывая карты, что держал в руке. — Мой король побил вашего вальта! — воскликнул граф и бросил свою карту на карту противника. — Ещё не вечер, Василий Алексеевич, — отозвался князь Задойский, — один шаг — и мой туз разобьёт вас. — Блестящий ход, Василий Алексеевич! — крикнул Вишевский Григорий Иванович, потягивая очередную папиросу. Михаил Григорьевич склонился к уху отца, спросил: — Где это вы, папенька, научились играть в карты? Тот усмехнулся в усы: — Ха, сын мой! Вы ещё многое обо мне не знаете. Александр Николаевич незаметно дёрнул своего спутника за манжет правого рукава, шепнул так, чтобы иным не было слышно: — Может. нам стоит уйти к другому столу? Тут общество стариков. — Пожалуй, вы правы. Молодые господа переместились в иной круг — как раз у окна между рядом колонн. Когда они пришли, в обществе молодых и среднего возраста сударей разогрелся тревожный спор: одни представляли общество традиционных русских ценностей, их оппоненты придерживались западных идей развития будущего. Говорил Иван Петрович Авдеев — двадцати пяти лет дипломат и просветитель, известный в широких кругах как яростный поборник либерализма и ненавистник славянского духа. Михаил Григорьевич никогда не пригласил бы его в свой дом, если бы ни отец, с которым Авдеев давно ведёт какую-то тайную игру, но Григорий Иванович — человек верных устоев, в душе ненавистник западничества, использовал его для своих, только ему известных целей, о чём Авдеев не смел догадываться в силу своего возраста и неопытности. — Послушайте, господа! — парировал Иван Петрович, то и дело вскидывая голову, желая казаться выше и важнее. — Многие из вас и, даже более того, большинство здесь собравшихся годами проживают в своих дальних поместьях, страдая от скуки и лени, и не видя ничего, кроме собственного подворья и земли. Такие люди не ведают, как устроен мир, как живут в иных краях и странах. Вы думаете, везде одинаково? Как бы ни так! Мне пришлось объездить многие страны Европы, мои глаза видели их порядки, устои — и скажу я вам: мы сильно проигрываем европейцам. — Вы так говорите, сударь, потому что желаете нам добра или же оттого, что преклоняетесь перед чуждым вам? Поймите: запретный плод всегда сладок и хорошо там, где нас нет, — ответил полковник в отставке, с большими седыми бакенбардами. — Разве я могу желать зла своему народу, своему отечеству, стране, где я родился, вырос и живу? Да коль вы мне не верите, спросите вот у Михаила Григорьевича, — Авдеев махнул рукой в сторону Вишевского, — он-де всё расскажет, так как бывал во многих странах. Несколько пар глаз уставились на Михаила Григорьевича; тот не заставил себя долго ждать с ответом. — Да, вы правы, Иван Петрович, я действительно объездил почти весь свет: бывал и в странах Востока, и в Европе, видел людей различных языков и вер, но одно скажу точно — где бы я ни был, меня всегда тянет домой, в нашу родную русскую сторону. Сколько я бываю дома, можно пересчитать по пальцам, оттого Россия ещё дороже стала для моего сердца. Серо-зелёные глаза Авдеева расширились от удивления — он хотел заполучить поддержку своим словам, но получил совсем иное. — Господи, Михаил Григорьевич, да разве о земле я веду толки? Земля наша и вправду богата и прекрасна, но что сказать о людях, населяющую её? Сколько лет минуло с отменой крепостного права? А ведь простой мужик тоже человек, ему также хочется свободы и спокойствия. Разве вы не видели, как живут люди в Европе? Они свободны, счастливы и потому легки в общении. Кто-то кашлянул, иные зло взглянули на Ивана Петровича, полковник хотел было что-то сказать, но передумал, понимая, что дело может дойти до дуэли, а рисковать в сей момент, когда хозяева были столь щедры, не хотелось в силу моральных устоев. На помощь отставному вояке вновь пришёл Вишевский: — Я многое видел, как уже было сказано ранее, но в Европе как и везде, как и у нас есть свои дела и заботы, свои проблемы в обществе. И разве вы, сударь, станете утверждать, будто во Франции или немецких землях нет ни одного нищего, бездомного, сироты? — Бедняки и сироты есть везде, тут вы правы. Но одно дело, когда эти несчастные защищены законом, другое дело, когда этот самый закон порушают в угоду сильным мира сего, — высказал Авдеев. — Не желаете ли вы сказать, что там, в других странах, лучше, нежели у нас? — не удержался от негодования Александр Николаевич. — В Европе законы одинаковы для всех, то же должно быть и у нас, — чуть повысив голосом, отозвался Иван Петрович. — То есть вы смеете утверждать, что у нас не те законы, не те обычаи, не та культура, не та вера, не тот язык, не те люди?! — не удержался-таки полковник, чуть поддавшись вперёд. — И вы ещё смеете рассказывать, будто либералы желают России добра? чёрта с два! Русские либералы — главные враги русского мира, которые ненавидя своё и получая тридцать серебряников из рук иноземцев, стараются раскрутить, расшатать наше общество, привести к пролитию крови. И Бог свидетель: ежели начнётся восстание или грянет бунт, я первый возьму оружие и направлю его против врагов России, не смотря на свой возраст. — Вы, сударь, многое преувеличиваете, хотя вам простительно из-за возраста, — сказал Иван Петрович, стараясь задеть оппонента за больное место. — Не забывайте, сударь, с кем вы разговариваете, — тихо ответил ему полковник, готовый с любой миг кинуться на него с кулаками. — Иван Петрович, имейте совесть перед лицом человека, годящегося вам в отцы, — молвил кто-то. — Хорошо, — Авдеев немного успокоился, продолжил ровным тоном, — сегодняшним утром, проезжая в экипаже, я видел одного мужика, катившего телегу с грузом, на нём были стоптанные сапоги и залатанные портки. Сия картина весьма удручила меня и я мысленно подумал: каково это, когда одни пируют во дворцах, иным же судьба уготовила жалкое существование, а ведь все мы раздаемся людьми — с одной душой. Разве вы никогда не задумывались о сим, достопочтенные господа? — Так уж и быть, возьмём ваш пример к сведению, — ответил полковник, — вот, мужик с тяжким грузом за плечами. А теперь скажите мне честно: ежели к власти придут либералы, станет ли мужику от этого легче? — Сначала нужно пересмотреть законы, а затем… — Господи, да что вы всё заладили: законы, законы? Ответьте прямо на вопрос: станет ли мужику легче или же он и дальше продолжит тащить на себе свой груз? — Всё зависит оттого, как сменится власть. Хотя смена власти никогда не проходит без пролития крови. — Вот с этим я, пожалуй, соглашусь. Следовательно, подводя итог, можно сказать, что для простого мужика ничего не поменяется. К сему моменту к Вишевскому приблизился дворецкий, передал ему послание, что Елизавета Андреевна желает его видеть. Попросив прощение и раскланявшись с собеседниками, он пошёл искать супругу, та уже ждала его с бокалом вина, сказала: — Уж давно за полночь, а гости одиноки. Пришло время поднять вам тост. — О, простите, моя дорогая, в дискуссиях я и позабыл обо всём на свете.