На самодельном жетоне было отчеканено слово: lucky. Другой информации о пациенте, поступившем после боестолкновения близ Авдеевки, не было. В сводках говорилось: «Юная медсестра вытащила солдата из-под обстрела». Очнувшись, рядовой Лаки сообщал иносказательно и заикаясь о следующем: «Тогда я мало чего понимал. Я лишь повторял: «Девушка, а говорил ли я вам, какая вы красивая?» Казалось, ее лицо было залито слезами, и казалось, слезами был залит путь, по которому она волокла меня подальше от эпицентра разлета осколков». (О, сколько их было в Лаки, теперь уж не вспомнить). «Потом – забытье, и стоны. Больше я ничего не помню», – рядовой Лаки закончил болезненный свой рассказ. В реанимации Лаки провел два дня. Потом пришел в себя после операции. Действительно, на вопрос «Ваше имя» он ответил: «Не помню». Кроме того, что он нам рассказал, не помнил он ничего, ни имени, ни фамилии, откуда он, и того, кто родственники его. В день прихода Лаки в себя проведать его прибыли его сослуживцы. Я отправился в регистратуру, чтобы их встретить и попросить сразу же подпитать положительными эмоциями собрата своего по оружию, и остолбенел, увидев старых своих приятелей. Произошла корявость улыбок на лицах, неловкость процесса объятий случилась, умозаключение «наверное, мне это снится» возникало в наших мозгах. Но не было времени ждать. После моих назиданий я их отправил к Лаки. Они его подбодрили, напомнили ему, что он Лаки. Собственно, и они больше о нем ничего не знали. Потом вернулись ко мне. Я взял на полдня отгул. Компания наша, к счастью, не претерпела потерь, и где Украина восточная знают ребята теперь. Стоим значит в холле мы. И Боб тут стоит, австралиец, Берти и Джим, англичане, и Питер-немец-поляк. По очереди говорят мне: «Уле, родной! Привет!». И с ними потом я пил, но не было сил пьянеть. От них я узнал о том, кто где воевал и как, кто ранен был, а кто – нет. О том я узнал от них, что Илона служила у них, была медсестрой, спасла немало бойцов, но после спасения рядового Лаки уволилась, и мало, что знали друзья о том, где ее можно найти. Я с ними простился и договорился о встрече, когда на побывку опять прибудут они. Потом я ушел в себя. Как далеко, не знаю, но глубже, чем предполагал. Мне снился рядовой Лаки. Многие месяцы снился. И Берти, и Джим, и Боб, а Питер описывал мне во сне Илонино житье-бытье: «В общем, Илона изменилась. Если не сказать, преобразилась. Она потухла, что ли, приобщилась к небытию. У нее скоро день рождения. Но она ждет его лишь для того, чтобы воспользоваться предлагаемой по такому случаю скидкой в салоне красоты «Шик», чтобы сделать эпиляцию линии бикини, и мастурбировать в дальнейшем до появления щетины, получить в подарок коктейль в клубе «Арена» и выпить его залпом за свое здоровье, сходить на бесплатный для именинников утренний сеанс в кинотеатре «Экран». Классику крутят обычно там. И никто ничего от нее не требует, ни о чем не просит. Работаешь себе уборщицей в банке на полставки и сторожем по четным на складе благотворительной организации «Феникс» – и хорошо. Ее красота теперь статична, она лишена эмоций, обескровлена. Вот только бездомных котов и кошек она по инерции продолжает подкармливать, выхаживать и отдавать в хорошие руки. Глаза Илоны говорят о том, что лишилась она грез, а глаза соответственно слез». Я слушал, любой рукой отмахиваясь от слов. Потом просыпался, вставал, шел на улицу и курил. Я на мысли себя ловил, что я навсегда исчез, а кто-то другой возник вместо меня, и в том ком-то другом мне навсегда поселилась боль, проникнув в меня извне, но я понимал одно: розовый топик Илоны, как символ большой любви, я сохранил внутри. Конец «Заключенный Мино, погрузите блокнот в приемник, нажмите на кнопку «Пуск»!» – экраны запестрели приказами и призывами, настоятельными требованиями поместить блокнот с произведением «Топик Илоны» в ящик для еды и нажать на соответствующую кнопку, чтобы лифт отправился на ту сторону реальности, в потусторонний мир, на свободу, как думал Мино. Но. Стены разверзлись, или дверь распахнулась, или не было вовсе дверей, но возникли проходы к Мино, заточенному в камеру, или в мешок каменный, или из разных экранов, словно порождения полтергейста, выползли те персонажи, которым Мино удивился совсем ни на шутку, а чуть не скончавшись от страха. Но так не должно было быть, так как знал он, Мино, что смерть для него наступит во время оргазма однажды, самого приятного в жизни. – Кто здесь? – воскликнул Мино. – Кот здесь… – послышался Мино голос за спиной, и он резко повернулся, но никого не увидел, и вновь воскликнул: – Что вам надо?.. – Вот, Мино, это Иван Баданда… – прозвучал в ответ женский голос из ниоткуда, и некто материализовался в камере Мино, если еще так можно было назвать комнату, уже освещенную солнечным светом, льющимся сквозь широченно-высоченные окна, будто комната та вновь стала гостиной того самого замка, в котором Мино развлекался с Жюли де Блуа и Винни, мать его, Тер-Психоряном. – Здравствуй, Мино, – уже мужским голосом заговорила фигура. – Ты знаешь меня едва ли, – продолжил Иван Баданда. – Но персонажи твои взглядами бороздили дали, и за падением звезд наблюдали. И если пронизывали просторы космоса леониды, а правильнее сказать, метеоры, в конце ноября, то это летели мы, я и мои друзья. Мино онемел. И постепенно один за другим материализовались друзья Ивана Баданды. Как и Иван Баданда, это были люди неопределенной внешности, но, определенно, располагающей к себе. Мино расположился поудобней, насколько это было возможно, поскольку к его попе кто-то уже пододвинул стул. И хоть и неопределенной внешности, но обворожительной среди прочих мужчин была женщина со взглядом будто блуждающих в бесконечности глаз. И всех представил Иван. Иван Баданда: Ну что, Мино. Прошу любить и жаловать. Рауль Лоховелло (указывает на одного из мужчин) своей персоной, мастер слова, раб каламбуров, далеко не всегда адекватных, и Эрик Айкунтер (указывает на еще одного из мужчин), любитель недоказанных теорем, повелитель оцифрованных слов, и неотразимая Вероника Ингезонд (указывает на единственную из женщин), воплощение всего прекрасного, чем славится женское начало, ее красота сравнима лишь с красотой вселенной. Мино посчитал, что это какая-то уловка. Может быть, это эксперимент, который устроил инспектор Саспектор, или доктор Наскальный. А потом Мино уставился на таинственных незнакомцев и окончательно уверовал в то, что слетел с катушек. Мино освобожденный Незваные гости Мино принесли ему фруктов, овощей, настоящий суп в баночке (мол, пусть ест витамины, сил набирается) и объяснили, кто они. Иван Баданда: Мы обитаем в «нигде», в абсолютном «ничто», остаемся «ничем», не говоря уже о «никем», и только когда кто-то упоминает о космическом метеорном потоке, мы возникаем и приходим к тому человеку в его ли, ее ли мир, каким бы несуществующим он ни был. Мы – персонажи, для которых не нашлось места в произведениях нашего творца. И имя ему – Густаво Флорес. Он любит заканчивать книги словами о чем-то светлом, предваряя их словами о чем-то мокром. Он и тебя придумал, но для тебя нашлась роль в его очередной книге. Мы же по невероятной и необъяснимой причине появляемся тогда, когда летят метеоры в недрах космоса, и кто-то из реальных, как ты, персонажей Густаво Флореса, упоминает об этом, а Густаво уже не в состоянии контролировать все происходящее в своем творении. Главное, чтобы тогда, в те мгновения неопределенности, сам Густаво страдал раздвоением личности, и чтобы казалось ему, что он сам погружается в свое произведение. Вот в этот раз, например, он стремится соединиться с плодом своего воспаленного воображения, со своей мнимой возлюбленной, хоть мать ее ему под стать. Об этих особах тебе еще предстоит узнать горькую правду, Мино, заточенный, но до сих пор заточенный, а с этой секунды освобожденный. Мы же знаем, как бесчеловечно с тобой поступил твой создатель, мы освобождаем тебя, а нас остановить уже невозможно! Мы – невидимые герои в этом мире, лишенном героев. Мино продолжало казаться, что он дико бредит, но, правда, слышит все то, что написано ниже: Иван Баданда: Хватай блокнот, пойдем вперед! Вставай, Мино, чай, не в кино… Рауль Лоховелло: И пойдем мы по рижским улицам. Иван Баданда: По парижским пойдем мы улицам. Рауль Лоховелло: Иоганн, тьфу ты, Иван, ты что, заикаешься? Иван Баданда: С чего ты взял? Ты же хотел сказать: «по парижским», Рауль? Рауль Лоховелло: Нет, именно что «по рижским», Хуан, тьфу ты, Иван. Посмотри-ка вокруг… Иван Баданда: (осматривается) Да, Рауль, тут Парижем и не пахнет. Успели тебя, Мино, видимо, переправить на подпольную квартиру в Риге, то есть в дом. Да, узнаю. Как же… Густаво когда-то здесь устраивал барбекю-пати. Эх… Густаво-то сейчас не здесь. Эрик Айкунтер: По последним данным разведки он в Гранаде, на 38-ой параллели. Вероника Ингезонд: Когда-то на той параллели и я спасала семью из Кореи, тогда еще единой Кореи. Им посчастливилось в тот момент пробраться на юг и пересечь границу, пока я отвлекала северокорейских мужланов, восхвалявших идеологию, которую и в Городище людишки покорно чтут, зачинщики разного рода подлых войн пролетариата с цивилизованным миром. Иван Баданда: Ты молодец, Вероника, истинная героиня. Ну что ж, а теперь в Гранаду, и пусть я потом напьюсь, мы в Андалусию держим путь! Вероника Ингезонд: Мино, и еще! Не пялься на грудь мою идеальную, иначе, предвижу тоску твою и взгляда грусть, пронизанного сожалением о том, чего сделать ты вовсе не мог. Эрик Айкунтер: Ты с телом другим в то утро лежал в постели одной, 180 на 200. Иван Баданда: И думал, что смерть Жюли де Блуа настигла тебя тогда. Рауль Лоховелло: Но это все до горы, до стремени. Сколько перцовочке не литься, а конец не за дворами. Тьфу ты. Ну, вы поняли. Иван Баданда: Поняли, Рауль, поняли. Главное, чтобы понял Мино. Рауль Лоховелло: Для этого нужно зайти в бистро. Ну, на крайняк – в пивняк. Правильно мысль излагаю я, Жан? Тьфу ты… Иван. Иван Баданда: Верно, Рауль. После небытия не повредит ни ему, ни нам продегустировать рижский бальзам. Покидая дом, Мино обшарил ящики буфета, единственного предмета мебели, на который он наткнулся у выхода. Ящики были пусты, но в одном из них он нашел металлическую матовую от потертости флягу с вставками из выцветшей кожи по бокам и выгравированными на одной из сторон буквами «АВК». Мино потряс ее, и был потрясен тем, что в ней что-то булькало. Он захватил ее с собой. Сорвав игрушечный браслет и швырнув его неведомо куда, Мино в позе поп-певца издал пронзительный звук, напомнил себе Майкла Джексона в клипе Black Or White и почувствовал себя освобожденным. Доктор Наскальный, потеребил свою куцую бородку, поправил пенсне и застыл на месте, когда веселая компания освободителей Мино с Мино в придачу вывалилась из дома, в который доктор уже было собрался проникнуть.