Саэта тут же пожалела, что спросила. Могла бы и сама догадаться. Теперь он еще расстроится, а расстроенный Кантор не лучший собеседник за ужином… Ужин прошел в молчании. Видимо, Кантор все-таки был не в духе, потому что пил чуть ли не каждые пять минут и за ужин прикончил один целую бутылку. После чего предложил ложиться спать. Саэта вздохнула. Тот самый неприятный момент, которого она ждала с таким опасением, наступил. Кровать в номере была одна. — Как будем спать? — спросила она как можно небрежнее, чтобы Кантор не заметил, как она нервничает. Кантор глянул на кровать и так же небрежно сказал, что она достаточно широкая и на ней можно спать вдвоем, ничуть не мешая друг другу. Делать благородные жесты и спать на полу он явно не собирался. Сама Саэта тоже не собиралась на пол, поэтому возражать не стала. Забравшись под одеяло, она долго лежала без сна, ворочалась и никак не могла успокоиться. Рядом точно так же ворочался Кантор. В темноте его почти не было видно, но слышно было отлично. Он был слишком близко, чтобы она могла спокойно уснуть. Поворочавшись так с полчаса, Саэта поняла, что это не сон, а одно недоразумение, и подумала, что, чем лежать и тоскливо ворочаться, лучше хоть поговорить о чем-нибудь. — Кантор, — тихо позвала она. — Ты спишь? — Нет, — так же негромко ответил он. — А что? — А ты хочешь спать? — Не знаю. По идее должен хотеть, но что-то мне мешает. — Это я тебе мешаю? Кантор минуту помолчал, потом удивленно произнес: — Ну надо же! Действительно ты. Не надо мне было пить за ужином. — Что это значит? — негодующе процедила Саэта. — Какое отношение я имею к тому, что ты нажрался за ужином? — Я вовсе не нажрался. Чтобы нажраться, мне надо выпить три таких бутылки. Дело в другом. Ты не можешь заснуть, потому что тебя нервирует мое присутствие на одной кровати с тобой. Ты понимаешь, что никакой реальной опасности для тебя я не представляю, но все же испытываешь очень сильный дискомфорт. Верно? В темноте его голос казался почти волшебным — густой, низкий, с этакой элегантной хрипотцой. Очень приятный голос. — Верно, — ответила Саэта. — И что? — А я врожденный эмпат, и мои способности усиливаются при воздействии любых наркотических стимуляторов, в том числе алкоголя. Так что твой дискомфорт от моего присутствия я ощущаю как свой собственный, и это не дает мне спать. — Ты действительно эмпат? — недоверчиво переспросила Саэта. — Мне не говорили. — А зачем тебе это знать? Я свои способности не контролирую, они работают стихийно и практическому применению не подлежат. Так что будем спать по очереди? Или бросим жребий, кому ложиться на пол? А может, бросим на фиг безнадежные попытки заснуть и займемся чем-нибудь полезным? — Давай поболтаем, — предложила Саэта. — Может, оно само пройдет. — О чем? — Не знаю… О чем-нибудь. — Хорошо. Сейчас я встану, включу свет… Там еще от ужина что-то осталось. — Не надо. Давай так полежим, в темноте. Мне так удобнее. Послышался тихий смешок. — А что, тебе так противно на меня смотреть? — Да! — раздраженно выкрикнула Саэта и тут же пожалела, что ведет себя откровенно по-хамски. Как ни странно, Кантор не обиделся. И смеяться не стал. Промолчал. Но в его молчании чувствовалась озадаченность. Они помолчали немного, потом Саэта осторожно спросила: — Кантор! А ты долго сидел? — Нет, — спокойно ответил он. — Луны четыре или пять, наверное. А что? — И за четыре луны ты опустился до того, чтобы есть тараканов? — Почему опустился? А, ты думаешь, я их ел, совсем обезумев от голода? Вовсе нет. Я это делал совершено сознательно, понимая, что на тюремных харчах я через луну-другую уже ни на что не буду способен. Ни сбежать сил не останется, ни отбиваться от кавалеров. А вопрос был насущный, в те времена я был симпатичнее, чем сейчас, и многим нравился, а козлов везде хватает… Драться приходилось насмерть, в буквальном смысле, несколько раз по утрам из туалета выносили трупы особо настойчивых. Да и мысль о побеге меня не оставляла, я много об этом думал и очень надеялся, что мне выпадет шанс. И вот чтобы к тому моменту, когда он выпадет, не превратиться в обессилевшего доходягу, стал подкрепляться, чем только мог. В том числе насекомыми. Они, между прочим, очень питательны. — Они же противные, как их можно есть… сознательно? — Закрыв глаза и скрипя зубами. На свете много противных вещей. И со многими приходится мириться во избежание еще более противных. Слушай, не надо про каторгу, ладно? Давай про что-нибудь другое. — Прости. Ну, расскажи что-нибудь. У тебя такой голос… его приятно слушать. Кстати, мне кажется, я его где-то слышала. Мы с тобой не встречались раньше? Ты говорил, что ты меня знал. Где мы с тобой виделись? — В консерватории, — проворчал Кантор. — Ты что, маленькая, такие вопросы задавать? — Извини. Я не знала, что ты настолько засекречен. А почему? Ты ведь такой же рядовой, как и я? — Не совсем. Меня знают. Я уже светился. Моя голова оценена, если ты не слышала. И если бы кто-то узнал, как меня зовут на самом деле, кто я такой и кто у меня есть из родных… Понимаешь? — Понимаю. Но ты же не сразу засветился, как только к нам пришел. И голову твою оценили всего год назад. А засекретили с самого начала. Почему? — Странная ты. Как это «не сразу засветился»? Я же сидел. На меня там все документы остались. Мое прежнее имя было уже засвечено так, что дальше некуда. Вот и пришлось сделать вид, что я умер, и жить как другой человек. И мне совсем не хотелось бы воскресать. Теперь тебе понятно? Опять повисла тягостная пауза. Потом Кантор невесело заключил: — Что-то не получается у нас разговор. О чем ни заговорим, обязательно скатываемся на запретные темы. Давай я лучше пойду прогуляюсь, а ты попробуй уснуть. Потом я приду и тоже лягу, тогда ты не будешь мне мешать, и я тоже усну. — А ты можешь не уходить, а просто пересесть в кресло? — Ты что, боишься остаться одна? Брось, Саэта, никто тебя в мое отсутствие не обидит. А если кто-то попробует, то я ему даже не сочувствую. — Я-то, конечно, в состоянии постоять за себя, — хихикнула Саэта. — Но куда мы с тобой труп денем? — Как куда? — в тон ей ответил Кантор. — В ванную. Аккуратно разделаем кинжалами и по частям вынесем куда-нибудь. Видимо, они оба одновременно представили себе эту идиотскую ситуацию и спустя пару секунд дружно хихикали, забыв про неудавшийся разговор. — Саэта, — спросил Кантор, отсмеявшись, — А правда, что ты в свое время дала пощечину самому Эль Драко? — А ты откуда знаешь? — удивилась Саэта. — Кто тебе это мог сказать? — Да это была самая ходячая история — про наглого Эль Драко и гордую девушку. Правда, многие считали, что это выдумка. — Почему? — Ну, потому что о нем ходили легенды, что якобы ни одна женщина не могла ему отказать. Я, кстати, не особенно в них верил. Ничего абсолютного не бывает. Значит, правда? А расскажи, как было дело? — Да ничего особенного. Он полез ко мне целоваться, я и влепила ему оплеуху. Он был пьяный и не соображал, что делает. Не понимаю, почему его считали неотразимым. Ну, красивый, ну, талантливый, но это же не значит, что каждая женщина должна мгновенно падать при виде его. — А тебе он не нравился? — Нравился. Но не до такой же степени. Он всем нравился и считал это в порядке вещей. А меня это злило. — Что именно — то, что он нравился тебе, или то, что он нравился всем? — То, что он принимал это как должное. — Из-за этого ты и наградила его оплеухой, несмотря на то что он тебе все-таки нравился? — Да нет. Просто когда к тебе лезет целоваться пьяный мужчина, это неприятно, независимо от того, нравится ли он тебе трезвым. И что самое отвратительное, никто и не подумал его остановить. Когда же он получил по морде вместо поцелуя, ему все сочувствовали, а одна чокнутая поклонница чуть мне волосы не повыдергала. Кантор тихо засмеялся. — Ничего смешного, — проворчала Саэта. — Эта сучка испортила мне прическу и выставила полной дурой. — А он? — спросил Кантор. — Много бы я дал, чтобы увидеть его физиономию в этот момент. — Он так ошалел, что ничего не мог сказать. Только на следующий день опомнился и пришел извиняться. Так что ты думаешь? Не успел он извиниться, как тут же начал приглашать меня куда-нибудь с ним сходить. — А чего ты еще от него ожидала? Такой уж он был, наш великий бард. Ни одной юбки не пропускал. Ты, конечно, не пошла… Не жалела потом? — Не то чтобы жалела… Но потом, когда его арестовали, я поняла, что была не права, думая о нем хуже, чем следовало. — Ты не одна так думала. Большинство его знакомых было удивлено не меньше тебя. Все почему-то думали, что уж с ним-то ничего не случится, что он-то уж приспособится при любом режиме. А чтобы он отказался от сотрудничества с правительством, да еще зная, что его ждет в случае отказа?.. Этого вообще никто не предполагал. — Я знаю… И все-таки… Ты знаешь, как он умер? — Достоверно не знает никто. Даже неизвестно точно, умер ли он вообще. — Гаэтано мне сказал, что Эль Драко бежал и его поймали. Он умер под пытками в Кастель Милагро, никого не выдав. — И с тех пор ты раскаиваешься за эту несчастную оплеуху? Брось. Готов поспорить, он забыл о ней на следующий день. — Нет. Я раскаиваюсь в том, что так ошибалась в нем. Понимаешь, я думала, что он просто богатый оболтус, гуляка и бабник, красавчик, избалованный славой. А он умер под пытками. И никого не выдал. И мне от этого как-то жутко.