— Еды! — воззвал Гроувер. Человекобык развернулся к нему, снова стал рыть землю и приготовился к нападению. Я вспомнил о том, как он выжал жизнь из моей матери, заставил ее исчезнуть, как вспышку света, и ярость разлилась по моим жилам, как легковоспламеняющееся горючее. Ухватившись обеими руками за один из рогов, я дернул его на себя что есть мочи. Чудовище напряглось, удивленно заворчало и вдруг — треск! Человекобык завопил и подбросил меня в воздух. Я навзничь упал в траву. Голова моя с силой ударилась о камень. Когда я сел, перед глазами у меня стоял туман, но в руке я держал рог — зазубренную кость размером с нож. Монстр снова бросился на меня. Даже не думая, что делаю, я перекатился с боку на бок и встал на колени. Когда чудовище пушечным ядром пронеслось мимо, я метнул сломанный рог прямо в его мохнатую грудную клетку. Человекобык заревел в агонии. Он заметался на земле, терзая когтями грудь, а затем начал распадаться — не как моя мать, вспышкой золотистого света, а как крошащийся песок, который сдувает порыв ветра, совсем как миссис Доддз. Монстр исчез. Дождь кончился. Гроза продолжала бушевать, но уже где-то вдалеке. От меня разило, как от домашнего скота, колени тряслись. Голова, казалось, раскалывалась от боли. Я чувствовал себя слабым, перепуганным и содрогался от горя. Только что на моих глазах исчезла мама. Мне хотелось броситься на землю и разрыдаться, но надо было помочь Гроуверу, поэтому я не без труда поднял его на ноги, и мы, пошатываясь, побрели навстречу огням в окнах фермерского дома. Я плакал, звал маму, но в то же время крепко держал Гроувера — я не мог позволить ему умереть. Последнее, что мне запомнилось, это как я рухнул на деревянное крыльцо, увидел вращавшийся надо мной вентилятор, вокруг которого вилась мошкара, и суровые лица странно знакомого мне бородатого мужчины и хорошенькой девочки со светлыми, вьющимися, как у принцессы, волосами. Оба смотрели на меня, и девочка сказала: — Это он. Иначе и быть не могло. — Тише, Аннабет, — ответил мужчина. — Он все еще в сознании. Отведи его в дом. Глава пятая Я играю в безик с конем Мне снились странные сны — настоящий скотный двор. Большинство животных хотело убить меня. Другие требовали есть. Должно быть, я просыпался несколько раз, но то, что я слышал и видел, не имело никакого смысла, и я снова погружался в сон. Помню, как я лежал на мягкой постели и меня из ложечки кормили чем-то по вкусу похожим на маслянистый попкорн, только это был пудинг. Девочка с волнистыми светлыми волосами склонялась надо мной, ухмыляясь всякий раз, когда ей приходилось ложкой счищать кусочки еды у меня с подбородка. — А что должно случиться в летнее солнцестояние? — спросила она, увидев, что я открыл глаза. — Что? — хрипло переспросил я. Девочка оглянулась, словно испугавшись, что кто-нибудь может нас услышать. — Что происходит? Что-то украли? И у нас только несколько недель? — Извини, — пробормотал я. — Я не… Кто-то постучал в дверь, и девочка проворно запихнула мне в рот ложку пудинга. Когда я в следующий раз очнулся, ее уже не было. Рослый и крепкий красавчик, похожий на серфера, наблюдал за мной, стоя в углу спальни. У него были голубые глаза — как мне показалось, целая дюжина — на щеках, на лбу, на тыльной стороне ладоней. Когда я окончательно пришел в себя, то вокруг меня не оказалось ничего странного, не считая того, что все было намного красивее, чем я привык. Я сидел в шезлонге на высоком крыльце, и взгляд мой скользил над лугами, упираясь в зеленые холмы, видневшиеся вдалеке. Легкий ветерок доносил аромат клубники. Ноги мои укрыли одеялом, под голову подложили подушку. Все это прекрасно, однако во рту у меня был такой вкус, будто там свили гнездо скорпионы. Все зубы болели, шершавый и распухший язык едва ворочался. На столике рядом со мной стоял высокий стакан с питьем. По виду оно напоминало холодный яблочный сок, на зеленую соломинку с бумажным зонтиком была насажена мараскиновая вишенка. У меня так ослабели руки, что, взяв стакан, я чуть не выронил его. — Осторожно, — произнес знакомый голос. Гроувер стоял, прислонившись к перилам крыльца, с таким видом, будто он не спал целую неделю. Под мышкой он бережно держал коробку из-под ботинок. На нем были джинсы и ярко-оранжевая футболка с надписью: «ЛАГЕРЬ ПОЛУКРОВОК». Старый добрый Гроувер — точь-в-точь как прежде. И никаких сатиров. Так что, может, это был кошмар? Может, с мамой все в порядке? Сейчас по-прежнему выходные, и мы почему-то остановились в этом большом доме. И… — Ты спас мне жизнь, — сказал Гроувер. — Я… что ж, я, по крайней мере, смог… вернуться на холм. Я подумал, что тебе этого хотелось. Поклонившись, он поставил коробку мне на колени. Внутри оказался черный с белым бычий рог, сломанный и зазубренный у основания, на острие запеклась кровь. Нет, это был не кошмар. — Минотавр, — вспомнил я. — Хм, Перси, не слишком хорошая мысль произносить это вслух… — Так его называют в греческих мифах, да? — настойчиво повторил я. — Минотавр. Наполовину человек, наполовину бык. Гроувер потоптался на месте. — Ты был в отключке два дня. Что ты помнишь? — Мама. Она действительно?.. Гроувер опустил глаза. Я посмотрел вдаль, через луг. Там зеленели рощицы, вился, струясь, речной поток, под синим небом расстилались клубничные поля. Долину окружали округлые склоны холмов, и самый высокий, прямо перед нами, был тот, на котором росла раскидистая сосна. Даже это дерево на вершине казалось прекрасным в лучах солнца. Итак, моя мать умерла. Весь мир станет черным и холодным. В нем уже не будет места прекрасному. — Прости, — шмыгнул носом Гроувер. — От меня одни несчастья. Я… я самый плохой сатир в мире. Он застонал, с такой силой топнув ногой о землю, что она отскочила. То есть я, конечно, хочу сказать, что с ноги соскочил высокий ботинок. Внутри оказался пенопласт с отверстием для копыта. — О Стикс! — пробормотал Гроувер. В чистом небе раздались раскаты грома. Пока Гроувер старался натянуть ботинок, я подумал: «Что ж, неплохо». Гроувер был сатиром. Я почти не сомневался, что если сбрить его курчавые каштановые волосы, то под ними обнаружатся маленькие рожки. Но я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы беспокоиться о существовании сатиров или даже минотавров. Все мои мысли сводились лишь к одному: моя мама обратилась в ничто, растворилась в желтом свете. Я был один-одинешенек. Сирота. Мне придется жить с… Вонючкой Гейбом? Нет. Этого не будет. Сначала буду жить на улицах. Потом притворюсь, что мне семнадцать, и вступлю в армию. Что-нибудь придумаю. Гроувер все еще хныкал. Бедный парень — бедный козел, сатир, да какая теперь разница, — он словно ждал, что его прибьют. — Ты не виноват, — сказал я. — Нет, это моя вина. Мой долг был — защищать тебя. — Это моя мать попросила тебя, чтобы ты меня защищал? — Нет. Но такая уж у меня работа. Я хранитель. По крайней мере… был. — Но зачем… — У меня внезапно закружилась голова, перед глазами все поплыло. — Не напрягайся, — испугался Гроувер. — На вот. Он помог мне взять стакан и ухватить соломинку губами. Вкус меня ошеломил, ведь я думал, что это яблочный сок. Ничего подобного. Это было шоколадное печенье. Жидкое печенье. Причем не какое-то там печенье — точно такое, синее, готовила дома мама, маслянистое и горячее, во рту просто таяло. По мере того как я втягивал в себя этот напиток, по всему телу разливалось приятное тепло, я ощущал приток энергии. Мое горе никуда не делось, просто я чувствовал себя так, словно мама, совсем как в детстве, поглаживает меня рукой по щеке, дает мне напиться и говорит, что все будет хорошо. Я даже не заметил, как выпил стакан до дна. Я заглянул в него, уверенный, что там еще осталось теплое питье, однако в стакане оказались кубики льда, которые даже не успели раствориться. — Понравилось? — спросил Гроувер. Я кивнул. — А какой у него примерно вкус? — В его голосе слышалась легкая зависть, так что я даже почувствовал себя виноватым. — Прости. Надо было дать тебе попробовать. Гроувер сделал большие глаза. — Нет! Я совсем не то имел в виду. Просто так… замечтался. — Шоколадный коктейль, — сказал я. — Мамин. Домашний. — И как ты себя чувствуешь? — вздохнул Гроувер. — Как будто могу отшвырнуть Нэнси Бобофит на сто ярдов. — Это хорошо, — заявил Гроувер. — Это очень хорошо. Думаю, ты не рискнешь выпить больше этого напитка? — Что ты имеешь в виду? Он осторожно взял у меня пустой стакан, словно это был динамит, и поставил обратно на стол.